Я перевел дыхание и вкрадчивым голосом, полушепотом продолжал:

 -- Вас ждет впереди счастие, и повторю то, что я уже сказал вам: никто в целом мире не пожелает вам так искренно и горячо полного, безмятежного счастия, как я, потому что в этом желании -- последний, догорающий луч моего собственного счастия. Не гоните же меня, не говорите мне: "Ты все пела", не говорите мне: "Я невеста другого и не хочу тебя слушать". Простите мою дерзость, что я напоминаю вам прошлое, что я говорю вам про свою любовь. Но что ж можно найти дурного в том, что было между нами два года тому назад... А я по-прежнему страстно, безумно люблю вас!

 И я схватил ее руки я покрывал их поцелуями. Она безмолвно дала мне целовать их и сидела задумчивая.

 -- Вы ведь не помянете меня лихом, Варвара Михайловна, не правда ли?

 -- Нет, -- прошептала она, покачав головой.

 -- Ни за прошлое, ни за нынешнее мое поведение? -- продолжал я допрашивать, держа ее руки.

 Она также тихо, не отнимая своих рук, ответила:

 -- Нет.

 -- О, спасибо вам, тысячу раз спасибо, дорогая моя! Ведь я вам ничего дурного не сделал. Вы могли только убедиться в моей любви... Я вас любил,

 Как дай вам Бог любимой быть другим!..

 Наступило минутное молчание. Продолжая держать ее руки, я смотрел на нее в упор, а она, опустив глаза, о чем-то думала.

 -- Ну Варвара Михайловна, ну милая, дорогая, хорошая моя Варя, поцелуйте меня на прощанье.

 Она немного отшатнулась и едва не вырвала своих рук из моих.

 -- Раз, один раз, на прощанье, -- продолжал убеждать я, -- ведь мы уж никогда больше не увидимся. Пусть это будет братский поцелуй, поцелуй дружбы. Я не хочу того, что было прежде; я хочу только, чтоб этим новым поцелуем вы запечатлели навеки ту чистую любовь, которую я лелеял к вам с тех пор, как мы встретились, и которую я такой же чистой донесу до могилы.

 Я выпустил ее руку и обхватил ее талию.

 -- Ну Варя, ну милая, дорогая, прежняя моя Варя, -- умолял я, -- поцелуйте. Вы видите, я не вырываю поцелуй насильно. Я прошу его, как милости: один лишь братский поцелуй. Враги, примирясь, целуются; целуют холодный, смрадный труп, провожая его в могилу; я ухожу от тебя навеки; это последняя минута, которую мы проводим с тобой наедине; не откажи же мне в этом поцелуе, который мне так нужен, так дорог, потому что никто и никогда уже меня так не поцелует, потому что никого я не любил так, как тебя. Ты, богач, которого ждет впереди богатая трапеза жизни, брось эту подачку мне, нищему, которого судьба вышвырнет завтра на распутие дорог. Ну, Варя, моя первая и единственная любовь, поцелуй меня, Варя, поцелуй, дорогая...

 И с этим страстным шепотом я приблизил свои губы к ее губам и впился в них, крепко прижимая ее к себе.

 Поцелуй был медлителен и долог... Но, увы, это не был один из тех жгучих поцелуев, которыми мы с ней когда-то обменялись. Это была молитва без веры, это был только бездушный обряд, хотя и добросовестно выполненный с той и другой стороны. Я чувствовал, что я был холоден, и какой-то бес нашептывал мне лукавую мысль: "Не расхохотаться ли мне теперь ей в лицо". Но я чувствовал, что и она холодна, что она только верит мне, что она жалеет меня, что, целуя, она "делает доброе дело", а не любит меня: кровь не говорила в ней. И тогда мной вдруг овладело какое-то остервенение; и в тот самый миг, как губы наши разомкнулись, я вновь еще крепче обнял Варю и стал целовать ее, целовать без числа... Она слабо оборонялась, но я сумел вложить в мои объятья и поцелуи столько благоговейной любви, столько робкой нежности и столько бессилия пред неодолимой, разнузданной страстью, что только где-то стукнувшая в других комнатах дверь заставила нас вовремя опомниться.

 Я выпустил вырывавшуюся у меня из рук Варю и, упав перед ней на колени и целуя ее руки, шептал:

 -- Прости, прости...

 Она слабо отталкивала меня, повторяя:

 -- Довольно, довольно!..

 -- Милая, дорогая, -- быстро заговорил я после минутного молчания, точно вдохновленный этими поцелуями, -- теперь опять я счастлив, я знаю, что я любим еще тобой, что в твоем сердце, принадлежащем другому, есть маленький уголок и для меня. И с меня этого довольно, и я ничего больше не требую. И, как две светлые звездочки, всегда будут сиять мне мои две поездки сюда. Что бы ни случилось теперь со мной -- я знаю, что где-то далеко есть сердце, которое меня любило так же бескорыстно, как я его. И ты, Варя, вспоминай эти моменты и не произноси над ними сурового приговора. Будь муравьем, трудись, но не закрывайся от луча солнца, от луча любви, если он к тебе проникает; не закрывай ушей, если заслышишь пение стрекозы. Подумай, не тогда ли были мы с тобой счастливы, когда слушали беззаботную стрекозиную песнь нашего сердца. Не бойся этой песни, не затыкай ушей, сидя только в своем муравейнике, и не жалей, что сегодня бросила мне крупицу от своих богатств.

 И я опять целовал ее руки.

 -- Довольно, пойдемте, нельзя оставаться здесь долее... Меня хватятся, спросят, -- говорила она перерывистым голосом, -- я сердита на тебя, это нехорошо, нехорошо...

 -- Нет, милая, нет, тут нет ничего нехорошего. Я завтра утром уеду, и так же без следа пройдет сегодняшнее наше счастье, как прошло то, что было раньше.

 Она уже была в дверях, но я схватил ее за руку.

 -- Варя, после ужина попозже я приду на террасу, да? -- сказал я, смотря на нее влюбленным взглядом.

 -- Нет, нет, ни за что; ни за что, не надо, не смей, не приходи, -- с испуганным видом замахала она на меня руками.

 -- Отчего же не продлить еще минуту счастья? -- настаивал я. -- Ведь утром меня не будет, и навсегда...

 -- Нет, нет, прошу тебя. Если ты любишь меня -- не приходи, иначе я действительно рассержусь на тебя, -- и она высвободила от меня свои руки и пошла по коридору.

 -- Я повинуюсь тебе, потому что я люблю тебя, -- сказал я, следуя за ней.

 Мы расстались до ужина.

XXV

 А за ужином Михаил Петрович опять свернул разговор на тему о продаже моего хлеба и очень сожалел о моем положении. Он предлагал свои услуги, чтоб поехать со мной в город, но я отклонил его предложение, не желая его беспокоить. Варя молча слушала нас, и, порой неожиданно взглянув на нее, я подмечал ее обращенный на меня сочувственный, соболезнующий взгляд.

 После ужина мы распрощались до утра. Я крепко пожал Варе руку.

 "Пойти или не пойти?" -- раздумывал я, стоя перед постелью и собираясь раздеваться.

 Я знал, что если я пойду на террасу, Варя по-женски посердится и все-таки выйдет на мой призыв, а затем... все остальное зависело только от меня; я знал вперед конец романа: такие книги я читал уже не раз, и теперь, не дочитывая последнюю сотню страниц и не заглядывая в окончание, я мог рассказать сам себе и обычную развязку, и скучный, хлопотливый эпилог... Притом же и книга чужая, и, пожалуй, придется еще считаться с хозяином за измятый переплет...

 И, махнув рукой, я крикнул Лепорелло помочь мне раздеться, лег и скоро заснул, уносясь мыслями к новому приключению, начавшемуся несколько месяцев тому назад в Петербурге, на балу, и манившему меня теперь на южный берег Крыма. Плечи караимки...

 Когда рано утром, тотчас после чаю, я выезжал из Шуманихи, Михаил Петрович и Варя провожали меня, стоя на крыльце. Варя была бледна и скучна. Мы обменялись с ней на прощанье долгим, выразительным взглядом.

 С тех пор Шуманиха давно продана с торгов, мое имение тоже. Михаил Петрович вскоре после свадьбы Вареньки простудился и умер. Варенька стала матерью многочисленного семейства; говорят, она очень пополнела и по-своему счастлива с своим следователем. Все ее ребятишки знают наизусть басню "Стрекоза и Муравей": Варенька сама их ей выучила. Мой Лепорелло, гордившийся именем "слуги, не менее знаменитого, чем сам барин", служит у какого-то московского савраса. А я...