Аннелиза распрямила спину. Нет, она не будет до конца дней своих кланяться перед мужчинами и заставлять себя вечно молчать, лишь бы не вызвать их неодобрения.

– Отведите меня к нему, – почти приказала она.

– Прямо сейчас? – Фербек растерянно заморгал, явно опешив от ее неожиданного решения.

– Да, сейчас. Мне всегда говорили, что у меня неудобный характер. Видимо, так оно и есть.

Аннелиза встала с кресла и направилась к двери.

– Э-э… Постойте! Наверное, имеет смысл немного подождать. Мы должны сначала обмыть его, привести, так сказать, в божеский вид, а уж потом… Я боюсь, там такое амбре, что ваш чувствительный носик просто не вынесет. Дайте же мне немного времени, я пошлю вперед Клопстока. Пусть хотя бы стул для вас поставит.

– Мне не нужен стул. – Аннелиза толкнула дверь и, едва не сбив Клопстока, пулей вылетела на палубу, успев все же боковым зрением заметить, что капитан последовал за ней, на ходу отдавая распоряжение помощнику захватить фонарь.

Насколько она знала, им предстояло спускаться по узким железным ступенькам, напоминавшим лестницу-стремянку, до самой глубокой точки корабельного чрева. Там, судя по описаниям Фербека, на обратном пути в Нидерланды будет лежать драгоценный груз – мускатный орех. Но попасть в святая святых корабля ей так и не было суждено, поскольку, не дойдя до нижнего уровня, они остановились и стали медленно продвигаться мимо каких-то корзин, бочек с солониной и прочих грузов в направлении к стойлам, где находились клетки с трепыхающимися курами и несколько овец – все, что осталось от живого мясного запаса, сделанного в Африке. Фонарь Клопстока раскачивался над испуганными животными, блеявшими и пятившимися вглубь от ставшего непривычным за время плавания света.

Но вот золотистый пучок лучей упал на новенький экипаж ее мужа, бережно помещенный сюда для лучшей сохранности во время долгого путешествия…

Потом она увидела его. Вернее, учуяла.

Страшный смрад заставил ее отступить назад и схватиться за горло. Из самого дальнего загона, окутанного мраком, тянуло как из лазарета с тяжелобольным. Это был запах лихорадки, крови и неухоженной человеческой плоти. Фербек отобрал у Клопстока фонарь и поднес его к двери, сделанной из толстых жердей, которую Клопсток тут же отпер и распахнул настежь. Но пламя фонаря давало слишком мало света, чтобы пробить эту темень.

Аннелиза, зажав нос платком, ждала, когда глаза привыкнут к полумраку, и сама удивлялась тому, как велико ее волнение. Она слышала шум собственного тяжелого дыхания, чувствовала, как сильно стучит ее сердце и клокочет кровь.

Наконец она смогла разглядеть пирата. Пленник лежал пластом на охапке грязной соломы, и с первого взгляда было трудно определить, дышит ли он. Аннелиза понимала, что слабый трепет его груди мог быть лишь обманом зрения, рожденным мерцающим светом фонаря.

Она бросила быстрый взгляд на капитана, и Фербек, не выдержав, отвернулся.

– Воды, немедленно! – скомандовала Аннелиза и, сделав несколько шагов по направлению к пленнику, опустилась рядом с ним на солому, положив его голову себе на колени. Клопсток передал ей бадейку с затхлой водой, и она окунула в нее край юбки. Затем осторожными движениями Аннелиза стала прикладывать влажную материю ко лбу несчастного, на котором запеклись сгустки крови.

Почувствовав ее прикосновение, пират открыл глаза.

Сохранился ли в них запомнившийся ей дивный золотистый оттенок? При тусклом свете фонаря вряд ли можно было разобрать их цвет. Когда пират героически сопротивлялся во время свалки в доке, его лицо было чисто выбрито, теперь же, спустя две недели, все выпуклости и ложбинки скрадывались растительностью, а немигающие глаза безучастно смотрели в потолок.

Может быть, те дерзкие крики и воинственный стук, что передавались каждой клеточке ее тела, существовали лишь в ее воображении? Ее внутреннее чувство отвергало это предположение. Упорство, придавшее ей силы и вдохновившее на поход к капитану, не было порождением ее фантазии. Слишком долго оно продолжалось, настолько долго, что становилось невыносимо слушать и хотелось самой кричать, лишь бы заглушить эти звуки.

– Принесите свежей воды! – Аннелиза с усилием протолкнула воздух сквозь пересохшую саднящую глотку. – Ему необходимо питье.

Ее голос прозвучал глухо и сурово. Уже через несколько минут Клопсток мчался обратно с полной бадейкой.

Пока Аннелиза отыскивала чистые участки подола и окунала их в воду, помощник капитана взял на себя труд держать голову пленника. Она выдавила струйку воды на ссохшиеся потрескавшиеся губы и, увидев, как натужно заработало горло пленника, стараясь проглотить влагу, издала слабый стон.

– Да не будьте вы такой нюней! – Фербек повесил фонарь на торчавший из шпангоута деревянный костыль. – Раны его не опасны. Я сейчас уйду, а Клопсток останется. Смотрите в оба, а то как бы вам не оживить его больше чем надо – этот прохвост запросто может вас одурачить.

Аннелизу предостережение капитана только рассмешило. Одурачить? Любой из верноподданных компании пришел бы в негодование от такого предположения. Она обтирала контрабандисту щеку, шепча потихоньку успокаивающие слова на английском; рука ее слегка дрожала.

И все же внушительные габариты неподвижно лежавшего перед ней человека не вызывали у Аннелизы ни малейшего страха оказаться его заложницей.

После ухода капитана Клопсток разговорился:

– Я понимаю, госпожа, у вас есть основания мне не доверять. Конечно, я слушаюсь капитана, но не до такой степени, и ни за что не оставил бы этого несчастного без воды на три дня. Я сделал все, что мог, чтобы у него не болели раны. Поверьте, сегодня утром, когда я уходил от него, он был здоровым и крепким. Капитан прав – этот аферист, вероятно, прикидывается. Не думаю, чтобы сейчас он был без сознания.

На это Аннелиза ничего не ответила – ее внимание по-прежнему было сосредоточено на пленнике.

– Какое счастье, что вы уснули, – ласково прошептала она. – Они клевещут на вас. Говорят, что вы притворяетесь слабым и обманываете меня.

Она снова обмакнула край юбки в чистую воду, но когда наклонилась, чтобы вытереть ему лоб, то увидела, что глаза пирата пристально смотрят на нее.

И тут он подмигнул ей.

Майкл сразу узнал ее. Маленькая монахиня, которую он видел, когда его втаскивали на борт. Когда он подмигнул ей, она отвела глаза, потом покраснела. Восхитительный розовый румянец залил ей щеки и пополз вниз. Взгляд Майкла невольно последовал в том же направлении, минуя подбородок и шею, к двум выпуклым окружностям, обозначившимся под темным платьем. Эти сокровища совсем не были похожи на монашеские иссохшие прелести. Несмотря на болезненное подергивание потрескавшихся губ, он не мог удержаться от улыбки. Вне всякого сомнения, юная монашка была возмущена тем, с какой жадностью он созерцал ее прелести.

И все же Майкл решил впредь вести себя сдержаннее – негоже в преддверии смерти тешиться похотливыми мечтами. От совращения святой сестры путь на небеса не станет доступнее. Ему оставалось только с сожалением вздохнуть и перевести взгляд на ее лицо. Он вдруг почувствовал, как трудно подобрать слова извинения, когда у тебя перед лицом свежая, позолоченная солнцем кожа, глаза, опушенные длинными трепещущими ресницами, а легкие завитки волос колышутся в такт учащенному легкому дыханию и щекочут тебе нос.

– Сестра, помните, подзорная труба… – тихонько зашептал он.

– Тс-с! – Она украдкой прижала пальцы к его губам, словно боясь, что это заметит кто-то еще, кроме нее. – Не разговаривайте, пока я не напою вас. И потом, никакая я не сестра.

Майкл опешил. Монашка заговорила с ним по-английски, похоже, она не очень-то доверяла голландцам.

К тому же она пообещала ему воды. О Боже, вода!

Прежде он даже не предполагал, что сильная и постоянная жажда способна заставить человека забыть о чем угодно, даже о боли. Постоянное отсутствие воды настолько притупило его разум, что множество часов, проведенных в одиночестве, он мечтал вовсе не о побеге, а о том, как бы окунуть голову в корыто с лошадиным пойлом.