– Кстати, и без меня продолжает работать неплохо, заметь, – Свиридова душил гнев. Он знал, что скажет сейчас своему институтскому приятелю. И боялся этого.

– Временно! При том отношении к делу, какое сложилось у нас, ничто не может хорошо и долго работать. Да, ты не ошибался, верно…

– Послушай, кавалерист-лихач, – Свиридов сдерживался из последних сил. – Мои ошибки отражаются на жизни целого региона. Понимаешь! И это не слова. Это – железная дорога… Да, Савелий, все мы живые люди. И именно поэтому не должны ошибаться. Хватит с нас этих грешников, что грешат и каются. Сколько проблем навязали стране своими ошибками, которые так тяжело исправлять. А все оттого, что безнаказанны эти ошибальщики! Не из своего кармана платят за свои ошибки, из государственного. И на свои головы складывают – чужие. И камень в них никто не швырнет при нашей всенародной терпеливости. А их бы за ушко, да на солнышко…

– Это ты о ком, интересно? – насторожился Савелий.

– Обо всех пустозвонах. Впрочем, звон от них идет металлический.

– Болтать-то не боишься?

– Не болтаю я, друг любезный. В том-то и дело! Они болтают, это – да! А я говорю о том, что все знают. Все! И дети, и старики, и мужи в высоких учреждениях. Весь народ! И не помалкивают. Читай газеты внимательно. Перечти решения Политбюро. Подумай – почему их так часто печатают. Почему меня и других сейчас принимают на самом высоком уровне, – и, помолчав, Свиридов проговорил решительно. – Почему, наконец, тебя с дороги турнули!

Прохоров тяжело вытащил себя из кресла. Лицо его приняло бурый оттенок, а в глазах стояли слезы. Но Свиридов не замечал этого, он кружил по комнате, точно заводной. Он не слышал и окликов Елизаветы.

– Еще год, Савелий, и вся твоя дорога, Североградская, была бы парализована! Год, даже меньше. Остановилась дорога. Инсульт! Огромный регион страны превратился бы в труп с холодной стоячей кровью. Я могу доказать цифрами… Твое счастье, что я тебя сменил, Савелий. Не миновать бы тебе казенного дома на солидный срок.

– Но работал же я, работал! – Прохоров пытался справиться с тяжелым дыханием. – И передача была. Дневал и ночевал на дороге. Горло сорвал на селекторных… Весь был в ругани, как рыба в чешуе.

– Работал, верно. На последнем издыхании… И ты это знаешь!

Прохоров ухватил за локоть шагающего Свиридова и остановил, точно натянул поводья.

– Поглядим, Алексей, как ты справишься…

– Справлюсь! – не дослушал Свиридов. – И отпусти мою руку.

– Какой же у тебя, интересно, план? – Прохоров вернулся к столу.

– Вкратце. На ближайшее время. Как срочная операция… Строительство дополнительных путей на дальних подходах к городу – раз. Пятнадцать приемо-отправочных путей на южном плече главного хода. Это позволит резко увеличить длину поезда и вес…

– Кто тебе даст денег среди года? – изумленно прервал Прохоров.

– Обосную – дадут! Можно любое строительство заморозить, отложить, повременить. Любое может подождать! Кроме железной дороги! Это уникальный организм, он ждать не может. Ни минуты!… Дадут! Через месяц я выступлю на коллегии…

Раздался телефонный звонок. Свиридов поспешил в кабинет, вытаскивая на ходу очки из бокового кармана. Прикрыл за собой дверь.

– Псих ненормальный, – пробормотал Прохоров. – Каким был, таким остался… Нарожай ему детей, Елизавета, остепенится. О детях подумает. Не бросится головой в прорубь…

И Савелий Кузьмич Прохоров засмеялся. Когда он смеялся, его печально приспущенные вниз уголки губ растягивались, придавая лицу уморительное выражение. А в глаза возвращался родной голубой цвет. Только вот плечи, несмотря на энергичный разворот, удивляли своей беспомощностью…

– Он всегда был таким, Алешка, – в брюзжании Прохорова скрывалось какое-то удовлетворение. – Наговорил мне всяких гадостей… «Инсульт дороги», паникер. – Савелий поднялся, тяжело оперся о стол. – Ты, Елизавета, меня не удерживай… Пока он там разговаривает, уйду я… А то напьюсь, шуметь начну…

– Иди, Савелий, – кивнула Елизавета. – Ты не держи зла на Алешу. Любит он тебя, поверь мне. Как брат. Сколько раз говорил… Переживал, что едет сюда на работу. Да так уж сложилось…

Прохоров взял пальцы Елизаветы, поднес к мягким губам и поцеловал, оставляя на ладони влажный след…

Из соседней комнаты доносился резкий командирский голос Свиридова. Прохоров понял, что речь шла о вывозе из Костомукши концентрата. Одно лишь воспоминание о Костомукше вгоняло бывшего начальника дороги Савелия Кузьмича Прохорова в ужас. Миллионы тонн лежали под открытым небом. Надо было сменить не один десяток километров рельсов. А где их взять? На весь год для замены выделили километров пятнадцать, а тут на одну Костомукшу понадобится не менее пятидесяти километров…

– Так вот, – доносился сквозь прикрытую дверь голос Свиридова. – Рельсы найдем, это я беру на себя. А вы представьте мне точные данные. И учтите, Костомукшу будем вывозить тяжеловозами. Сдвоенными поездами, но с одной локомотивной бригадой. Через две недели…

Прохоров оставил руку Елизаветы и, подскочив к двери, рванул ее на себя.

– Псих! – закричал он. – Ты не знаешь тех условий. Если состав сойдет с рельсов… Кто будет отвечать?

Свиридов отвернул лицо от телефонной трубки.

Он смотрел на Прохорова с каким-то детским удивлением.

– Я был там уже… Что ты кричишь? – и, укоризненно покачав головой, вернулся к трубке.

Не простившись, Прохоров выскочил из комнаты.

Свиридов настиг Савелия Прохорова напротив центрального подъезда гостиницы, у стоянки такси.

На голову выше всех в очереди, Прохоров сразу бросался в глаза.

– Ты куда это дунул? Не простившись, – Свиридов скомкал у горла лацканы наспех наброшенного пиджака. – Не дело, брат. Стыдно… Я же не в игрушки ушел играть, – он потянул Прохорова в сторону, прячась от свежего ветерка.

Прохоров не сопротивлялся, он следовал за приятелем, точно в полусне, приговаривая:

– Отпусти меня, Алешка. Неважно мне что-то.

– Я тебя отвезу, – решил Свиридов.

– Нет, нет. Что ты! – испугался Прохоров. – Ни за что! Люська, понимаешь… Словом, бабы, черт их возьми! Говорит, ты специально сюда перевелся, чтобы меня подсидеть… Она человек хороший, за меня переживает…