Свиридов окинул взглядом бледное лицо Елизаветы. Ему мучительно захотелось оставить завтрак и увести ее в спальню. Всего несколько шагов… Он чувствовал горячие токи. Возникшие в глубине, токи крепчали, накатывались волной к голове, туманили глаза. Он отодвинул тарелку, пытаясь справиться с ломающимся дыханием…

Елизавета тронула Свиридова за плечо.

– Алеша, Алеша… Успокойся, – прошептала она.

Но Свиридов ничего не слышал, не желал слышать. Он встал из-за стола, шагнул к Елизавете, положил немеющие ладони на ее покатые плечи и заронил, упрятал подбородок в прохладные, пахнущие дождем волосы.

– Алеша… Не надо… Я не хочу… Я не хочу тебя, пойми. Не хочу…

Она не договорила. Свиридов прикрыл губами ее мягкий рот, Елизавета обмякла, не в силах отвернуть в сторону лицо… Свиридов задел стол, звякнула посуда и, кажется, что-то свалилось на пол. Он уже ничего не видел, кроме огромных и блестящих от слез глаз Елизаветы…

Елизавета отвернулась к стене и водила пальцем по обоям, повторяя зигзаги замысловатого рисунка. Мягкое плечо совсем охолодело, и Свиридов прикрыл его одеялом…

В дверь номера постучали:

– Убираться будем, нет?

– Не надо. Чисто у нас, – громко ответил Свиридов, приподнявшись на локте. И напряженные стены, усилив, прогнали звук его голоса сквозь казенные комнаты.

– Ну и ладно, – согласились из коридора.

– Чего это они? Сегодня же выходной, – вяло обронила Елизавета.

– Ко мне особое внимание, – усмехнулся Свиридов. – Покоя нет от забот, – он опрокинулся навзничь, расслабился и задышал ровно, глубоко.

Елизавета лежала тихо, не шевелясь, казалось, она таит в себе еще какие-то вести и ждет подходящего момента.

– Что же делать мне? – помедлив, Свиридов вернулся к разговору, что так некстати был прерван из коридора.

– Не знаю, Алеша, – вздохнула Елизавета. – Сама от слез извелась… Когда я пришла к нему домой…

– Слышал уже, слышал! – резко оборвал Свиридов.

– Я о другом, Алеша… Помнишь, у нас был пес Пафик. Он так меня любил… А когда я появилась в квартире, Пафик бросился на меня. Лаял как на чужую… Словно укорял, что хозяин дошел до жизни такой…

– Ну… с псом, думаю, ты поладишь, – глухо, в подушку, проговорил Свиридов и впервые с того момента, как узнал о предстоящей перемене в его жизни, сорвался, пнул кулаком подушку. И еще раз, и еще…

– О, черт! – прохрипел он. – Пытаюсь вспомнить его внешность и не могу. Так! Какая-то тень с тусклыми глазами. Единственно, что вспомнил, – глаза, черные, неживые, без блеска.

– Ты бы видел его сейчас, Алеша…

– Не хочу! Почему я должен его жалеть, Лиза?!

Свиридов вскочил с кровати и забегал по комнате, ничуть не заботясь о том, как он сейчас выглядит. Елизавета продолжала лежать, отвернувшись к стене. Лишь палец замер на изгибе обойного рисунка.

– Ты моя жена. Мы поженились, оттого что не могли быть друг без друга…

– Быть друг без друга, – подхватила Елизавета. – А он не может жить без меня. Если что с ним случится, Алеша…

Свиридов прислушивался к звучанию ее голоса. Ни фальши, ни кокетства, ни позы.

Он приблизился к окну и прильнул к тяжелой шторе, ничуть не заботясь о том, что с улицы на него могут сейчас показать пальцем. За двойными стеклами стояла непробиваемая тишина утра. Редкие дождевые капли стекали нервными зигзагами. Внизу, по мокрой площади, гнались друг за другом воскресные автомобильчики. Троллейбус голубым жуком нерешительно сворачивал с круга. Куда он потом направится, Свиридов не знал. Вообще Свиридов почти не знал этого города. У него был строго обозначенный маршрут. А дома выглядят совсем не так из окна автомобиля… Он приехал в этот город из-за нее. Если бы не Елизавета, он пытался бы отбиться, тем более история с Савкой Прохоровым саднит, точно старая рана. А теперь? Оставаться здесь одному?

– Что же это такое, на самом деле?! Люди расходятся, сходятся. Ну и что?! Никто не кончает с собой. И он не кончит. Это ж надо! Позвонили какие-то кумушки тебе по телефону, подняли панику. А ты и уши развесила… Может, он специально их подговорил, зная твое сердце. Уловкой тебя вернуть хотел!

– Уло-о-овкой? – удивленно протянула Елизавета. – Погляди на его теперешнее жилье. Даже не верится, что я столько лет провела в тех стенах. Пыль, пустые бутылки, окурки, грязная посуда… На работу не ходит. А ведь какой был человек, Алеша. Ты не простишь себе, Алеша, если с ним случится что-нибудь страшное.

– Слова, одни слова! – воскликнул Свиридов. Решаешь за меня… Ты не любишь его! Хочешь вернуться к нему из жалости… А я? Мне-то как жить?

Елизавета утирала кулаком слезы, точно ребенок…

– Алеша, Алеша, – беспрестанно повторяла она. – Зачем ты сразу не взял меня с собой? Я ведь просила, я чувствовала… Алеша… При тебе телефон молчал. И все было хорошо…

– Как же?! – Свиридов не мог унять нарастающего бешенства. – Там, когда молчал телефон, ты места себе не находила. Переживала, что все от тебя отвернулись. Тебе главное – быть в центре внимания. Ты просто повивальная бабка. Да! Конечно, я не пропаду, если ты от меня уйдешь, не пропаду. И не сопьюсь, уверяю тебя!

Елизавета поводила головой из сторону в сторону и приговаривала:

– Ругай меня, ругай, Алеша. Только не пропадай, понимаешь… Будь хотя бы ты настоящим мужчиной. Не таким, как тот тюфяк. Хотя бы ты мне сердца не рви, Алеша…

Поначалу, в гневе, он даже и не расслышал ее причитаний. Но уловив, оторопело вгляделся в ее бледное, измученное лицо. Вся сущность натуры предстала в ее невнятных последних словах…

– Вот ты какая, Лиза-Лизанька, – растерянно и счастливо приговаривал Свиридов. – Вот ты, оказывается, какая… у меня, – он вернулся к кровати, сел, опустив плечи и сжимая коленями локти. – Я никому тебя не отдам, запомни. Я люблю тебя… Мне жаль его, того алкаша, но не потому, что он такой несчастный, а потому, что ему никогда не быть с тобой…

После пестроты плацкартного вагона пустующий коридор купейного казался подслеповатым ночным переулком. Неспроста пассажиры попрятались в купе… Лишь у самой служебки, на откидном стуле, уныло сидел какой-то тип, придерживая в ногах чемоданчик. Заметив Елизара, он вскинул голову и бросил тревожный взгляд в дверной проем служебного отделения. Поднялся, придерживая пружинящее сидение, и отвернулся к окну, услужливо сдвинув с прохода свой чемодан. «Успела уже, подхватила». Елизар боком втиснулся в служебку и сел на устланную матрацем полку.