Жена вернулась в комнату. В клеенчатом переднике и со щеткой в руках. Подошла к буфету, смахнула пыль, передвинула фарфоровую фигурку Будды, что Прохоров привез из Японии, протерла фотографии детей – Натальи и младшенького, Алешки. Оперлась рукой о высокую спинку стула и, не выдержав, присела на край сиденья.

– Ах ты же боже ж мой, – всхлипнула она. – Работал, работал. Что день, что ночь. Сердце надорвал, и на тебе, благодарность…

– Люся, Люся, – растерялся Прохоров. – Будет тебе…

– Что «будет мне»? Загнали дорогу, а на тебе выспались.

– Ну… ты же сама хотела, чтобы я ушел с дороги.

– Да, хотела. Но не так, не так, – она по-бабьи прикладывала ладонь к влажным щекам. – Не так, – повторила она.

– Да… Новости-хреновости, – буркнул Прохоров. – В конце концов они правы. Раз дорога плохо везет – виноват начальник… Мало я поснимал руководителей? И они могли бы обидеться, дескать, мы выкладывались, старались… Выше головы не прыгнуть, Люся…

– И обижались. И письма писали. Сколько комиссий приезжало к тебе по анонимным письмам?

– Ладно! Хватит, – Прохоров пристукнул кулаком по подлокотнику кресла. – Начальству видней.

Люсьена умолкла, вернулась в кухню и, не выдержав, выкрикнула в дверь:

– А все водка твоя. Выставила тебя перед всеми! Не защититься тебе, не оправдаться.

– Села на своего конька, – Прохоров угрюмо засопел. – Послушать тебя, так я только и валяюсь под забором. Приехал, пожалуйста! Сидел бы в своем санатории…

Он лукавил. В эти минуты самым верным его пристанищем был дом, Люсьена, дети… Он слабо порадовался тому, что ребят нет, уехали к старикам гостить. Мысль о детях еще гуще опечалила Прохорова предстоящим стыдом. Как дочь гордилась своим отцом, начальником дороги. Да и младший, Алешка, все понимал…

Прохоров ощутил затылком прохладную кожу спинки кресла. Будущее виделось ему туманно, без конкретных очертаний. Умом-то он понимал, что на дороге ему больше не работать, и ни в каких смежных областях. Конечно, на улицу его не выбросят. И кабинет дадут, и персональную машину. Слава богу, не принято у нас выставлять на улицу работников такого ранга, как Прохоров. Как бы там ни было, а опыта руководителя у него не отнять, а это кое-что да значит…

И вся жизнь его, Прохорова Савелия Кузьмича, потянулась перед мысленным взором, точно он вытягивал из тяжелой воды канат, помеченный условными метками-вешками. Но сколько бы канат ни вытягивался, вода упрямо прятала нечто важное. Куда более важное, чем обозначение этих вешек: окончание института, взлеты по служебной лестнице. Если говорить честно, то не всегда он был обязан карьере личными деловыми качествами. Нередко он помогал судьбе, задавая нужное направление ее, подчас слепой, поступи. И делал это просто, без душевных терзаний. Легко и находчиво. Сделать начальству ненавязчивый подарок, составить победную реляцию тогда, когда победа еще не приняла осязаемой формы, добиться успеха в частных вопросах, пренебрегая главным, понимая, что частные вопросы нередко затмевают главное, рассчитанное на далекую туманную перспективу…

Нет, конечно, Прохоров не ограничивал свою деятельность только такими ходами, он совершал и стратегические маневры. И довольно серьезные. Но как ни странно, самые значительные успехи являлись следствием именно каких-то поверхностных забот. Иными словами, когда количество вдруг оборачивалось качественным скачком к изумлению не только окружающих, но и, честно говоря, самого Савелия Кузьмича. Однако он и вида не подавал, что успех свалился неожиданно, трезвоня о достижениях по всей сети дорог страны. Благодаря этому Прохоров долгое время слыл умелым и серьезным руководителем. К слову сказать – многим удается протащить этот искусственный ореол через всю свою служебную деятельность, оставляя своим наследникам дом на песке. И более того, именно их, наследников этих, потом начинают обвинять в неумелом руководстве, в том, что они разрушают столь благополучное сооружение…

Это была горькая правда. И Прохоров сейчас судил себя этой правдой… Странно, казалось, он даже находил удовольствие в этой безжалостной правде. Да, дорога в последнее время работала плохо. И требовала «хирургического» вмешательства. Но планы, которые выдвигал Прохоров, не находили особой поддержки министерства – ему уже не верили. И шли навстречу, упираясь. Так долго продолжаться не могло…

– Хочу поглядеть, кто справится с такой дорогой? – Прохоров бросил взгляд в дверной проем. Голос прозвучал неуверенно и жалко.

– А ты не знаешь? – ответила жена.

– Откуда же мне знать?

– Дружок твой, институтский… Свиридов.

– Кто?! Свиридов? Алеша? – и, помедлив, добавил сдавленно: – Как же так… Совсем уже…

Построенный в начале века на средства Лесного акционерного общества, вокзал выходил на площадь шестеркой невысоких ампирных колонн. Часть из них в войну полущило, и мрамор заменили на бетон. Потом всю колоннаду закрасили бледной зеленкой, под цвет фронтона.

В середине семидесятых годов к основному зданию примкнула стеклянная пристройка, под которой полураскрытым веером расходились платформы, и теперь, в своем нынешнем виде, вокзал напоминал осьминога.

Люди попадали под своды вокзала с трех сторон – центральный подъезд брал на себя основную массу пассажиров, а два боковых подбирали остатки. Кроме того, на платформы можно было проникнуть с примыкающих улиц, застроенных сооружениями, что имели прямое отношение к вокзальным службам: багажные и почтовые цехи, экспедиции, конторы. А дальше вдоль рельсов тянулись вагонное и локомотивное депо, ремонтно-экипировочное хозяйство…