– В колхозной конторе.
– Ох, да зеленое миро свидетель, этот человек и впрямь не в себе.
– Сестрица Тирун!
– Чего тебе, Андреас?
– Испеки несколько штук гаты, завтра в Бжни пойду.
– Что тебе в Бжни делать, что ты там потерял?
– Вдова одна там есть, приведу в свой дом.
– Ты свадьбу играть будешь, а мне гату печь велишь? У тебя в Ереване дочери живут, пускай они и пекут. А что за женщина?
– Такая же, как ты, красивая, румяная. Грудь ровно Рахве-Дуран в июне, спина что твой Хлатский мост. Куснуть бы тебя в щеку, Тирун, эх!
– Девка, ты в дом иди, а я посмотрю, что этот чокнутый говорит, – сказала цахкадзорская женщина, прикрывая дверь в комнату.
– Чьи, говоришь, щеки куснуть хочешь?
– Твои щеки, Тирун, твои красные щечки. Конь Андраника однажды в Рахве-Дуране в руку меня укусил. Двое удил, а все же куснул, стервец! «Птичка-невеличка, птичка-красноножка, дом свой разорила и мой заодно».
Каро и сам не понял, как доехал до Гегамских гор. Перед глазами все время стоял безумный Андреас.
Мегри и Джульфа показались ему сильно отдаленными друг от друга. Каро погнал коня к Верхнему Геташену в Мартунинском районе. Там был похоронен гайдук из мушской деревни Ахчна – Ахчна Ваан. Его убили в овраге Джхни. Каро с Чоло привязали тело убитого к седлу и привезли, похоронили товарища во дворе церкви.
Жена Ахчна Ваана, Хатун, вскоре вышла замуж за одного из его солдат. В 1930-м новый муж ее по имени Петрос продал двух коров и перебрался с семьей в Верхний Геташен. Там он первым делом поставил памятник на могиле Ахчна Ваана.
Борода въехал на погост, обнажил голову перед могилой и молчанием почтил память храброго воина Сасунского полка.
На следующий день его конь снова был на Арагаце.
На одной тахте с милиционером
Темно было.
Борода Каро соскочил с коня и стал думать, куда пойти? Снова доверить себя горам?
Какая-то птица пролетела над головой. Борода долго смотрел ей вслед. Птица полетала-полетала и села на утес. Потом сложила крылья и нырнула в какую-то щель. «И у этой свое пристанище есть, – подумал Каро, – а у меня?»
Он вспомнил.
Возле Сардарапата есть деревня, Джанфида называ ется. А чуть дальше, возле старого Армавира, еще одна деревушка – Большой Шариар. В Большом Шариаре жил знакомый Бороды, талворикец Рашид, председатель колхоза.
«Дай-ка я эту ночь гостем у Рашида буду», – сказал про себя Борода Каро.
Погнал Каро коня и ночью был в Большом Шариаре.
Рашид был дома, пил вино в одиночестве. Обрадовался житель Араратской долины, увидев у себя на пороге почтенного гостя.
Обнялись старые знакомые, поздоровались.
– Сначала коню овса, а потом гостю хлеба, – сказал Каро и повесил косу на стену.
Рашид отвел коня в хлев, а Каро в комнату для гостей пригласил. Коню овса дал, а гостю – хлеба. Потом открыл самый лучший свой карас, непочатый.
– Глиняная миска найдется? – спросил Каро. Рашид понял, что у Каро печаль какая-то. Жена Рашида принесла глубокую глиняную миску и поставила перед гостем.
– И мне такую же принеси, – сказал Рашид, отставив в сторону стаканчик.
Жена еще одну миску принесла, поменьше.
Курицу зарезали, соленья из бочки достали и сели за стол. Миски ударялись друг об дружку и опорожнялись раз за разом.
Уже спать стали укладываться, вдруг в окне чья-то голова показалась.
– Председатель дома?
– Пожалуйте в дом, – ответил Рашид и с лучиной в руках пошел открывать дверь.
Ночной гость оказался начальником милиции Эчмиадзинского района, сурмалиец Вачаган, небольшого росточка, жизнерадостный смуглый толстяк. Он еще с порога заметил, что какой-то рыжеусый мужчина сидит у стола и потягивает вино из глиняной миски. Он впервые видел такое – чтобы вино миской пили. Начальнику милиции понравился гость председателя. И потому как он, согласно своей должности, все вина этой губернии пробовал, то и обрадовался немало, что есть повод опрокинуть чарочку-другую вкусного домашнего винца.
– Чем заняты? – оживленно потирая руки, спросил начальник милиции, направляясь к столу.
– Да вот вино пьем, товарищ начальник, – ответил Рашид и подвинулся, дал ему место на тахте.
– Вино – мисками? Никогда такого не видал.
– В нашей стране вино так пьют, – сказал Каро.
– Которая эта ваша страна?
– Дальняя.
– В Большом Шариаре вино отменное, и, пожалуй, стоит пить его мисками, – сказал милиционер. – Из какого это караса?
– Моего погреба самый лучший карас открыл, товарищ начальник, непочатый, – сказал хозяин дома.
Борода Каро поставил перед начальником милиции полную миску:
– Попробуй-ка, что за вино.
– Нет, нет, это много. Я на службе нахожусь и npишел в село по делу.
– Подождет твое дело, – ответил Каро.
– Ты, верно, давно не пил. И миска твоя побольше председателевой.
– У караса спросили: ты чего боишься? Ответил: маленьких горшков.
То двое их пило, теперь втроем стали пить. Жена еще кур зарезала. Пировали до петухов. Милиционер с Рашидом из стаканов пили, а Каро из миски глиняной. Пили и мирно беседовали.
Каждый рассказал какую знал историю. И гость рассказал – про то, как просо с пшеницей поссорились.
– Просо через сорок дней всходит, – сказал Борода, – а пшеница попозже. Один год в Мушской долине был голод. Крестьяне стали сеять просо, чтобы путь голоду закрыть. Надулось просо и говорит пшенице:
«Сестрица-пшеница, я раньше твоего всхожу, – выходит, я главнее».
«Что делать, твое, видать, время», – отвечает пшеница.
«Хочу в Иерусалим пойти».
«Сиди, где положено, дурак, ты что, хочешь голод на страну нагнать?» – крикнула пшеница, да как стукнет просо по башке.
Горец со своими прибаутками и веселыми историями пришелся по душе сурмалийцу. А когда пили за начальника милиции, Каро в его честь спел песенку «Сурмали», которой выучился, скитаясь по Арагацу.
Не звонит колокол, не слышно армянской речи, Одичал, стал волчьим логовом Край приветливый, Змея села на судьбу твою, Сурмали.
– Эх, до чего же ты хороший человек, – растрогался начальник милиции, – завернуть в лаваш и скушать, объедение!
И начальник милиции обнял гостя и пригласил к себе в Эчмиадзин. До того они друг другу приглянулись, что даже на одной тахте спать легли.
Утром рано, чуть свет. Борода Каро проснулся, оседлал своего коня – и поминай как звали.
Пещеры Диана и Какавадзора подмигивали ему – к нам, мол, пожалуй. Развалины Амберда призывали издали – иди, иди сюда, мы тебя приютим.
А начальник милиции проснулся утром, отозвал в сторону председателя и говорит:
– Рашид, а ведь я по важному делу в вашу деревню приехал.
– По какому?
– Получен сигнал, что Борода Каро в эту сторону поехал, может, в Джанфиде прячется, а может, в Армавире, не знаю. Помоги мне найти Бороду, Рашид. Два дня уже с ребятами мотаемся, поймать бы его, сдать – и дело с концом.
– Да ведь, товарищ начальник, ты с Бородой Каро этой ночью на одной тахте спал, – засмеялся Рашид.
Милиционер побледнел, вся краска сошла с лица.
– Как так? Тот самый крестьянин, что вино из миски пил?
– Тот самый.
– А где он сейчас?
– Утром чуть свет оседлал коня – и поминай как звали.
– Шутишь!
– А чего шутить-то? Борода и был.
– Тот самый, что про просо рассказывал?
– Да.
– Что песню пел?
– Ну да, тот, с которым ты братался вчера и целовался, – отвечал Рашид невозмутимо.
– Вот те ра-а-аз…
Начальник милиции Вачаган подошел к столу, взял миску, из которой пил Борода, удивленно повертел в руках и положил на место.
– Не верится прямо, что человек, которого ты разыскиваешь, спал с тобой в одной постели и ловко так улизнул. Братцы, если это и есть Борода Каро, будь благословенно молоко матери, что он сосал. Сколько лет я прожил на свете, а такого краснобая, такого задушевного человека в жизни не видел, – сказал сурмалиец. – Но что делать, с нас требуют. Хотим мы того или не хотим, а наш долг поймать его и сдать куда следует. Не я, так другой это сделает. Змея села на судьбу этого человека. Вчера из Талина звонили: мол, возможно, в ваши края забрел, пошарьте там у себя. Сказали, что давно уже прячется в горах. Несколько раз, говорят, приходил домой, жена прятала его в тоныре, а сверху камни клала. Борода, мол, у него такая длинная, что однажды, когда жена закрыла тоныр плитой, полбороды осталось торчать наружу. Но eсли Борода Каро тот, что мы видели вчера, то вовсе у него никакой бороды нет. Вот что, Рашид, не хочу я брать на себя грех, – решительно сказал милиционер. – Этот человек мне понравился, не пойду я против своей совести… Погоди, а коса у него с собой была?
