Он бросил быстрый, тревожный взгляд на Ларису Витальевну, которая и ухом не вела, и, словно одолжившись у последней спокойствием и уверенностью, сказал почти ласково:

— Лизонька, мы совсем забыли о нашем госте. Он ведь приехал сюда не для того, чтобы выслушивать наши старые семейные дрязги.

— Старый, плешивый лис! — возмущалась Лиза, когда мы поздним вечером ехали обратно. На все уговоры дяди Макса и его верной подруги оставить нас ночевать, Кляйн отвечала холодным, презрительным «нет».

Мне импонировало в ней отсутствие компромисса и лицемерия, но в данной ситуации все же разумнее было поддаться на уговоры хозяина дачи. Лиза вообще все испортила, выказав свой характер. Весь вечер она дулась на Ведомского, хранила зловещее молчание и реагировала на все наши разговоры ухмылками и междометиями. К сожалению, я не мог объяснить Лизе, как важно для меня расположить к себе Максима Максимовича и, особенно, Ларису Витальевну. Я был связан по рукам и ногам Шуркиной тайной. Впрочем, кое-что мне удалось провернуть, хотя инициатива исходила от самой Рисочки.

«Хохляцкая дворянка», умяв парочку шашлыков и вылакав литровую кружку пива, ни с того ни с сего спросила:

— Вы храбрый человек?

На что я ответил, не кривя душой:

— Абсолютная храбрость — признак глупости. В чем-то я храбрец, а в чем-то — первостатейный трус.

— Но привидений-то уж наверняка не боитесь?

К этому выводу она пришла после наших кладбищенских бесед. Лариса предложила сходить на болото, пользующееся в округе дурной славой. Я догадался, что меня заманивают для какого-то разговора, и тут же изъявил желание посмотреть на местную достопримечательность. Лиза, как я и предполагал, осталась на даче с дядей Максом.

Рисочка осторожно ступала по лесной тропинке, словно боялась подвернуть ногу. Даже ноги у этой женщины кокетничали, и я с трудом представлял ее в милицейской форме.

— Мы рискуем быть съеденными на полдороге до вашего знаменитого болота, — начал я разговор, то и дело шлепая себя по лицу и запястьям.

— Комары не так опасны, как некоторые дамы, — загадочно улыбнулась она и, выдержав паузу, пояснила: — Вы, наверное, заметили, что Лизхен не совсем здорова. Я имею в виду ее психическое состояние.

— Обычный эдипов комплекс, только и всего, — заключил я с умным видом.

— Нет, дорогой Евгений, у нее не обычный эдипов комплекс. У нее сверхобостренный эдипов комплекс, потому что отца Лизхен убили. Из-за этого она не может ужиться ни с одним мужиком. Из-за этого муж от нее удрал в Индию. Она всех пытается втянуть в расследование гибели своего отца. Всех! И вас в том числе!

— Меня? С чего вы это взяли?

— Не случайно при вас она завела разговор об отце. Будьте осторожны! Зачем вам лишние проблемы? Я много лет проработала в ментовке и научилась видеть людей насквозь. Вы из тех, кто готов прийти на помощь ближнему по первому зову. Вы — находка для Лизхен. И где только она вас откопала?

Рисочка вдруг остановилась, оглядевшись по сторонам. Мы стояли одни на узкой тропинке, лицом друг к другу. Ее массивная грудь высоко вздымалась, то ли от волнения, то ли от быстрой ходьбы, глаза помутнели, над верхней губой выступил пот. Я приказал себе действовать, и поцелуй получился долгим и страстным. Потом еще и еще. Но этим все и кончилось. Она выскользнула из моих объятий и произнесла хрипловатым голосом:

— Для знакомства достаточно, а если хотите продолжения…

Она сказала, что во вторник будет ждать меня в восемь вечера у себя дома, и попросила запомнить адрес.

Не знаю, что произошло на даче в наше отсутствие, но Лиза выглядела мрачнее прежнего и сразу же засобиралась домой…

— Ведь он прекрасно знает эту бабенку! — продолжала она свой гневный монолог за рулем малолитражки. — Знает и скрывает, сволочь!

Я снова мысленно вернулся на лесную тропинку. На обратном пути, насладившись созерцанием заурядного болотца, Рисочка опять заговорила о странностях «Лизхен»:

— Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что она сама прикончила своего папашу из ревности! — И философски добавила: — Чего только не случается в этом мире!..

— Я чувствую, что здесь замешана женщина, развратная самка, обольстившая моего отца! И что бы вы с дядей Максом ни говорили, я должна вывести ее на чистую воду!

Мы ехали дальше, ехали на предельной скорости, и Лиза время от времени впадала в истерику. Слава Богу, ночное шоссе было почти пустынно, да и северная ночь в июне не такая уж темная. Я всю дорогу молчал, давая ей высказаться о наболевшем, дожидаясь подходящего момента, чтобы задать мучивший меня вопрос. Наконец, Кляйн успокоилась. Она тяжело дышала и громко сопела носом, сдерживая рыдания. Мне стало ее жалко, но я не нашел слов утешения, потому что сочувствие могло вылиться во что-то большее, не входившее в мои планы.

— А ваша бывшая домработница, где она сейчас? Белые лилии на могиле твоего отца не ее рук дело?

Вместо того чтобы разрыдаться, Лиза расхохоталась — звонко, истерично. Оказывается, белые лилии — выдумка, домашняя заготовка для дяди Макса. Такой же блеф, как и Рисочкино болото с привидениями. Женщины вообще мастерицы по части блефа.

— Зинаиду Кондратьевну я не видела лет десять, — сообщила она, насмеявшись. — Может быть, ее и на свете-то больше нет. Хотя она баба жилистая, да и не старая совсем. Тогда ей перевалило за пятьдесят. Значит, сейчас — около шестидесяти пяти. У меня в записной книжке сохранился адрес. Только вряд ли она чем-то поможет. Все уже давно сказано и запротоколировано, и со временем память не становится острее.

4

У меня плохая память на лица. Однажды, в детстве, я не узнал родную тетку и нажил себе врага на всю жизнь. Что меня в первую очередь поразило в Зинаиде Кондратьевне, так это ее лицо, некрасивое, старушечье, ничем особенным не примечательное, если не считать тяжеловесного, утиного носа. В первую секунду я даже остолбенел, кого-то узнав в этом лице. Но кого? Эффект дежа вю, посетивший меня так внезапно, не исчезал все время, пока я беседовал с бывшей домработницей инженера Широкова. Я даже пытался выяснить, не работала ли она в восьмидесятые годы на нашем заводе, но Зинаида Кондратьевна никакого отношения к заводу не имела, только к его главному инженеру. О Широкове вспоминала с почтением и даже с трепетом, как в старые времена слуги о добром барине.

— Ума не приложу, кто мог сотворить такое злодейство! В какой голове зародился подобный умысел?! — возмущалась она, как показалось мне, немного по-книжному.

В единственной комнате старушки висели две полки с книгами. Они-то и привлекли мое внимание, когда Зинаида Кондратьевна ушла на кухню готовить чай. Бывшая домработница увлекалась в основном романами — русскими, английскими, французскими, но не детективами в пестрых обложках, а самой что ни на есть классикой, знакомой с детства каждому более или менее культурному человеку. Здесь присутствовали «Анна Каренина», «Обрыв», «Идиот», «Ярмарка тщеславия», «Домби и сын», «Утраченные иллюзии», «Западня», «Воспитание чувств» и другие. И лишь одна книга, на мой взгляд, не соответствовала, выбивалась из общей подборки. Это был «Рыжик» Алексея Свир-ского, изданный в пятьдесят седьмом году в подарочном варианте. Именно его я и снял с полки и даже успел прочитать дарственную надпись: «Рыжику на день рождения от дяди Коли. 1 марта 1971 года».

— Книжками моими интересуетесь? — с добродушной улыбкой спросила Зинаида Кондратьевна, расставляя приборы на круглом уютном столике.

— Редкий, давно забытый писатель.

— Это вы о Свирском? О да! А ведь как гремел в свое время! Ставили в один ряд с Горьким, Чеховым…

— Вот так проходит слава мирская, — с умным видом заключил я и в свою очередь спросил: — когда вы познакомились с Широковым?

— Очень давно. Я знала еще Лизочкину маму. Я с ней работала вместе в одном НИИ. У меня ведь, между прочим, высшее образование. — Она произнесла это с гордостью, наливая в чашки заварку. — А уж домработницей я стала после того, как случилось несчастье…