— Большим человеком?

— Сразу видно, что в те годы вы не имели дел с милицией.

Я хотел возразить, что вообще никогда не имел дел с милицией и не собираюсь их иметь в дальнейшем, но ее уже невозможно было переубедить. Она вообразила себе Бог знает что! В моем лице Лиза Кляйн обрела последнюю надежду, единственную нить, ведущую к разгадке гибели инженера Широкова.

— Максим Максимыч был начальником районного отдела внутренних дел.

— Надо полагать, что после гибели вашего батюшки, он предпринял все необходимое, чтобы найти убийцу?

— Да, мой свекор предпринял все необходимое, — неуверенно произнесла она и скривила при этом рот. — Я, кажется, упомянула, что наши отношения с мужем в ту пору зашли в тупик. — Это не могло не отразиться на дружбе старых приятелей. Отец сильно переживал мое неудачное замужество. Корил самого себя и как-то попытался объясниться с зятем, вызвав тем самым бурю негодования со стороны Максима Макси-мыча. Можно сказать, что к моменту гибели их старая дружба находилась на грани разрыва. Поэтому мне до сих пор кажется, что мой бывший свекор спустил дело на тормозах. Как вы понимаете, это предвзятое мнение. Тем более что сейчас мы в прекрасных отношениях. После развода он вновь сделался милейшим дядей Максом. Его сын теперь проживает в Америке. Он счастлив с женой-американкой и не часто навещает отца. Последний раз приезжал на похороны матери. Так что я здесь чуть ли не единственная родственница Максима Максимыча.

— Он по-прежнему служит в милиции?

— Ну, что вы! Дядя Макс — крупный бизнесмен, торгует… — Тут она запнулась. — Я и сама толком не знаю, чем он торгует. Разве это важно?

— У вашего отца были враги?

— Не могу себе представить! Его все любили! Он был душой, заводилой любой компании!

Конечно, по мнению Лизы Кляйн, с ее ярко выраженным эдиповым комплексом, у инженера Широкова были только друзья. При этом она твердо уверена, что убийца — хороший знакомый отца.

— В квартире ничего не пропало?

— Я разве еще не сказала? — спохватилась она. — У нас украли великолепную коллекцию курительных трубок и мундштуков. У них в семье все были заядлыми курильщиками. Там имелись очень ценные экземпляры. Отец сам курил с десяти лет. Папа ни от кого не прятал коллекцию, а наоборот, любил похвастаться перед гостями, поэтому не удивительно…

— По-вашему, этого было недостаточно для убийства? — не дал я ей договорить.

— Мой бывший свекор тоже считает, что отца убили из-за курительных трубок. В таком случае, почему не взяли денег и мамину шкатулку с драгоценностями?

— Может быть, преступника интересовала только коллекция? И потом, вы сами сказали, что вскоре явилась домработница. Она всегда приходила в одно и то же время? Вот видите! — воскликнул я, получив утвердительный ответ. — Преступник наверняка это знал и боялся засветиться.

— Хорошее начало, — похвалила Лиза Кляйн. — И все-таки я не верю, что из-за коллекции. Я не помню ни одного из папиных друзей, который бы всерьез интересовался трубками и мундштуками.

Честно говоря, мне совсем не хотелось думать о трубках и мундштуках, как и о самом хозяине коллекции. От выпитого клонило в сон, и почти в полудреме я произнес давно заученную фразу моего любимого кинорежиссера Фассбиндера:

— Убийство — это довольно странная вещь…

Именно с этой, случайно оброненной фразы, и началось настоящее расследование, потому что до сего момента я вряд ли серьезно воспринимал происходящее. Если бы я только мог предвидеть развязку! Если бы знал, во что меня втягивают! Да я бы в тот же миг распрощался с этой несимпатичной дамой! Но жизнь — не бумага, из нее ни черта не вымараешь, как ни старайся.

— Да, убийство — это довольно странная вещь, — задумчиво повторила Лиза. — Очень странная вещь…

Мне показалось, что она вкладывает совсем иной смысл в эту фразу.

— Что-то не так? — поинтересовался я.

— Знаете, Женя, мне надо вам показать одну вещь. Прямо сейчас. Вы сможете это как-то объяснить. Я почти уверена, что сможете.

Она говорила быстро, но без лишних эмоций. Впрочем, эмоции были, но не выплескивались наружу. Только глаза. С глазами творилось нечто странное. Они по-детски, наивно расширились и умоляли о помощи.

— Мы поедем сейчас ко мне. Прямо сейчас, — продолжала тараторить Лиза. — Заодно ознакомитесь с местом преступления.

Уже в машине я задал глупый вопрос:

— Вы живете в квартире Широкова?

— А где же мне еще жить? Я — единственная наследница.

— А ваш второй муж? Вы ведь замужем?

— Вы испугались моего мужа? — вдруг рассмеялась она. — Моего Кляйна? Вот уж кого не следует бояться! Безобиднейший человек, хоть и хирург. Он второй год работает в Индии, поэтому каждый свой отпуск я провожу в Бомбее. В сентябре вы меня не узнаете, буду коричневая, как настоящая бенгалка.

Мы ехали не больше десяти минут. Как я и предполагал, квартира главного инженера находилась в центре города. Она представляла собой довольно мрачное помещение в три просторные комнаты. Мрачность ей придавали темные шторы и обои, к которым, по-видимому, питала слабость Лиза Кляйн.

— Ну вот, — сказала она, — мы и дома. Кофе, коньяк, виски, мартини?

— Вы, кажется, хотели мне что-то показать?

— Не все сразу.

Она улыбалась, но это была улыбка хищного зверя, заманившего жертву в ловушку. Я понимал, что без мужа ей приходится несладко и сегодня она рассчитывает на взаимность.

Я сказал, что время уже позднее, а у меня еще есть дела. Если бы она спросила: «Какие такие дела в половине одиннадцатого вечера?», — я бы, пожалуй, растерялся, но Лиза, слава Богу, оказалась нелюбопытной.

Она провела меня в одну из комнат, назвав ее «кабинетом отца». Это и в самом деле был кабинет с массивным письменным столом под зеленым абажуром и с роскошным креслом в стиле Луи Пятнадцатого.

— Здесь он принял смерть, — вздохнула папина дочь. — За прошедшие тринадцать лет я постаралась ничего не менять в этой комнате. Тут все, как было при папе.

— А где находилась коллекция? — поинтересовался я.

— В гостиной, в серванте. Короче, на самом видном месте. Как вы, однако, ухватились за коллекцию? Других мотивов не существует?

— Надо отработать все версии, — со значением заявил я, позаимствовав формулировку из милицейского лексикона.

— Хорошо, — согласилась Лиза. — И вот вам первая загадка.

Она отперла ключом ящик письменного стола и достала черный длинный мундштук. Лиза вальяжным жестом поднесла его к губам. «Ну, прямо Мэй Уэст в голливудской киношке тридцатых!» — подумал я, но вслух не произнес. Заигрывать с этой дамой не входило в мои планы.

— Это и есть та самая вещь, которую вы мне хотели показать?

— Странно. Всякий раз, когда подношу его к губам, чувствую запах духов. Таких сладеньких, тошнотворных духов!

Лицо Лизы Кляйн на миг сделалось злым, но тут же брови поползли вверх, а глаза наивно округлились.

— Ведь этого не может быть, правда? — спрашивала она меня. — Прошло тринадцать лет! Просто запах вот здесь! — Она постучала себя пальцем по голове. — Понюхайте! Вы ничего не чувствуете?

Я едва сдержался, чтобы не нахамить этой сумасшедшей. И ради того чтобы понюхать какой-то допотопный мундштук, она вытащила меня из ресторана, где оставался недоеденным десерт?

— Никакого запаха, — констатировал я, вернув «странную вещь» хозяйке квартиры.

— Только не принимайте меня за сумасшедшую! — прочитала она мои мысли. — Загадка не в запахе, а в самой вещи. Мундштук, кажется, лежал здесь в тот день. Создавалось такое впечатление, что отец взял его из коллекции и, вместо того чтобы положить обратно, запер в письменном столе. Экспонат наверняка подвергся экспертизе, но отпечатков пальцев и губ на нем не оказалось. Будто по воздуху перелетел из гостиной в кабинет. В те дни я была убита горем, и разные мелочи меня не интересовали. Много позже, а если быть точной, месяц назад, я впервые всерьез задумалась об этом. И, не поверите, сделала открытие для себя самой. Данный предмет не является экспонатом коллекции. Я не очень-то интересовалась папиным хобби, но знаю точно, что он собирал дорогие вещи. Мундштуки на любой вкус: костяные, эбеновые, сандаловые, малахитовые, яшмовые. Был даже один из моржового клыка, с филигранной резьбой. Но вот этот, из дешевого черного пластика, затесаться среди них никак не мог. Скорее всего, он принадлежал какому-то близкому человеку, памятью о котором отец дорожил. А судя по тому, что мундштук дамский…