— Какое несчастье?

— Сын попал под машину…

Я понял, что речь идет о том самом «Рыжике», которому дядя Коля, то бишь Николай Сергеевич Широков, подарил на день рождения книгу.

— Вот тогда-то Мария, Лизочкина мама, предложила мне стать у них домработницей. Маша, Маша, — покачала головой Зинаида Кондратьевна и перекрестилась. — Пусть земля ей будет пухом, хотя…

Она чего-то недоговаривала. Может быть, ей мешало то обстоятельство, что Лиза представила меня своим близким другом, а у бывшей домработницы, по всей видимости, имелись от инженерской дочки тайны. Я постарался ее убедить, что умею хранить тайны даже от близких друзей.

— Это хорошо, — похвалила Зинаида Кондратьевна, — мне пришлось многое скрывать, чтобы не травмировать Лизочку. Она даже не знает, как умерла ее мать. Ей сказали от неизлечимой болезни, она и поверила, глупенькая. А на самом деле, Маша наложила на себя руки.

Новость ошеломила меня. Уж больно не вязалось самоубийство с благополучием семьи Широковых. Впрочем, о благополучии я знал только со слов самой Лизы.

— Она даже не пыталась выяснить, что это за болезнь такая была у матери. Зато найти убийцу отца для нее — святое! — сказала она с обидой в голосе. — Конечно, любимый папочка — превыше всего! Так получилось, что отец с матерью похоронены на разных кладбищах. Маша в предсмертной записке просила положить ее рядом с родителями. За Машиной могилкой приходится ухаживать мне, потому что дочь там не частый гость.

— У Широковых был какой-то семейный конфликт?

— Вечный конфликт! Неизлечимая болезнь! Только не у Маши, а у Николая Сергеевича. Болезнь под названием «бабы»! Вот как бывает. Прекрасный человек, умница, добрый, обаятельный, всеми любимый, но в погоне за очередной юбкой терял не только голову, но и совесть и порядочность. Однажды уехал в командировку, в область, а вернулся не один. Представьте себе, прямо домой с бабой! Вы что-нибудь слышали подобное? Маша с дочкой в одной комнате. Плачет, несчастная, ночи напролет. А Коля в другой комнате кувыркается с любовницей. Она все ему прощала, терпела, сколько могла. Уж больно любила. Вот и сгинула во цвете лет. Лиза, конечно, ничего не помнит, но во время скандалов всегда принимала сторону отца. Садилась к нему на колени, обвивалась вокруг шеи. Может быть, это и доконало Машу. Всякому страданию есть предел.

— А после смерти жены?..

— Не успокоился, нет! Куда там! Он потому и не женился во второй раз. Слава Богу, на это ума хватило!

— И Лиза по-прежнему ничего не знала?

— Разумеется. История с Машей его многому научила. Николай стал осмотрителен, осторожен, чтобы не ранить психику дочери. Поэтому о его увлечениях последней поры мало что известно. Домой, во всяком случае, он любовниц не водил. Хоть Лиза и жила уже на квартире свекра, но к отцу наведывалась частенько. Не сложилось у нее с первым мужем.

— Откуда вам известно, что Широков не приводил женщин в дом?

— Я бы заметила.

Она произнесла это твердым, уверенным голосом, не терпящим возражений, но почему-то отвела глаза в сторону. Впоследствии я часто вспоминал этот отведенный в сторону взгляд. Тогда я растолковал его смущение, как невозможность продолжения столь щекотливой темы. Короче говоря, я поверил Зинаиде Кон-дратьевне, что она ничего не знала о Шурке. Ей-то что скрывать? Широкова она не жаловала и к его дочери теплых чувств не питала.

Я попросил бывшую домработницу по возможности восстановить в памяти сцену тринадцатилетней давности, но ничего существенно нового не услышал.

— Когда вы его видели в последний раз живым?

— Накануне праздника. Он собирался на демонстрацию с заводом. Был в приподнятом состоянии духа. Сказал, что после демонстрации, наверно, будут гости, и попросил прийти второго числа прибраться.

— Он не уточнял, какие именно гости?

— Это не моего ума дело.

— Гости действительно приходили?

— Трудно сказать. Посуды грязной было немного. Николай никогда не мыл посуду, всегда дожидался меня, поэтому она скапливалась и без гостей. В баре стояла на две трети выпитая бутылка армянского коньяка, но он любил пить в одиночку.

— Погодите-ка! — перебил я Зинаиду Кондратьевну. — А как же экспертиза? В милиции должны были установить насчет гостей. Хотя бы по той же грязной посуде.

— Так ведь посуду я вымыла! — с отчаяньем в голосе призналась она.

— Как?

— Я ведь думала, что в квартире никого нет! Николай Сергеевич всегда старался куда-нибудь уйти на время уборки. Я, ничего не подозревая, сразу прошла на кухню и принялась мыть посуду. Я всегда так делала, начинала с грязной посуды. Потом принялась за столовую. Вытерла пыль, пропылесосила ковер. И только когда открыла дверь кабинета… Это ужасно! Я целый час провела в квартире с трупом!

— В милиции вы об этом говорили?

— Я боялась навлечь на себя подозрения. Получается, что стерла все отпечатки пальцев.

«Странная ситуация, — подумал я в тот момент, — и Лиза, наверняка, об этом ничего не знает. Она сказала, когда мы сидели в ресторане: «И в пепельнице еще тлела сигарета, когда домработница обнаружила труп». Лиза Кляйн старается избегать красивых оборотов. Значит, недотлевшую сигарету выдумала домработница? Вот эта чинная, с претензией на порядочность, пожилая дама? Она утаила от следствия и от дочери инженера целый час времени и все из-за боязни быть заподозренной в соучастии? А может быть… Может быть!..» Я попридержал до поры до времени разыгравшуюся фантазию, потому что вспомнил еще об одной детали.

— Если вы решили, что Широкова дома нет, значит, дверь была заперта, а не прикрыта и не захлопнута. Заперта на оба замка?

Зинаида Кондратьевна не спешила с ответом, она только часто дышала, не скрывая волнения.

— У кого еще могли быть ключи от квартиры?

— У Лизочки…

— А у Ведомского?

— Ну, что вы! Николай в последнее время с ним был на ножах. Да и в прежние времена ему ключей не доверяли. Маша вообще с трудом выносила этого человека. Уж она бы никогда с ним не породнилась!

Я подумал, что дядя Макс вполне мог сделать дубликаты ключей, ведь Лиза тогда жила в его доме. И все-таки этот мирный садовод-любитель не вязался у меня с образом убийцы, хоть он и гордился танками на будапештском мосту в пятьдесят шестом.

— А в котором часу вы пришли убирать квартиру? — спросил я напоследок.

— Я всегда приходила в полдень. Многолетняя привычка.

— Ив праздники тоже?

— Праздник, не праздник — для меня все едино.

— Кто первым обнаружил пропажу коллекции?

— Лизочка, конечно. Меня их семейные реликвии мало интересовали.

В тесной прихожей пахло нафталином. Бывшая домработница Широковых, наверное, мечтала, чтобы я поскорее убрался. Ведь последней фразой она выдала себя с головой. Теперь у меня не было никаких сомнений в том, что Зинаида Кондратьевна презирает и ненавидит своих бывших хозяев.

— Какие такие гости первого мая? — возмущалась Александра, когда мы с ней встретились через полчаса в ботаническом саду. — Коля терпеть не мог советских праздников! И уж точно никогда их не справлял. Тетка, видать, совсем из ума выжила!

— Почему тебя так взволновали эти гости? — удивился я. — Ведь Широкова убили утром второго числа. Или ты думаешь…

Догадка, осенившая меня в этот миг, была настолько очевидна и чудовищна, что я даже опешил от собственной прозорливости. А исказившееся Шуркино лицо только подтверждало мою догадку. Впрочем, от прежней Шурки не осталось и следа. На меня смотрели чужие, слегка прищуренные глаза. И в них было больше холодной ярости, чем проникновенной нежности по отношению к старому другу. И все же я сказал то, что хотел сказать.

— Ты осталась у него на ночь. Ты провела с ним вместе последнюю ночь. Ты была последней, кто видел его живым.

Шуркины губы задрожали. Она закрыла глаза. Из-под ресниц одна за другой выкатывались слезы и бороздили впалые щеки некогда цветущей красавицы-бригадирши.