— Навсегда, — ответила она.

Я едва коснулся её губ.

— Навсегда.

39 Фэллон

— Ты разрисовал потолок, — сказала я, глядя вверх на фреску, которую, я знала, нарисовал Кай. Он включил обогреватель, пока готовил рабочее место для татуировки, и, хотя я могла бы смутиться из-за того, что лежала на его кушетке совершенно обнажённая, рядом с Каем не было ни стыда, ни неловкости. Перед ним не нужно было ничего скрывать.

Уголок его губ дрогнул — та самая кривая улыбка, которую я так любила.

— Подумал, раз люди будут смотреть на этот потолок часами, пусть хотя бы будет на что любоваться.

— Это не просто красиво, — прошептала я, пока он готовил инструменты и натягивал черные перчатки. — Это завораживает.

На потолке переплетались цветы и лианы, среди которых угадывались разные детали и символы. Можно было рассматривать их бесконечно, открывая всё новые мелочи.

Кай поднял трафарет.

— Последний шанс передумать или сбежать.

Я покачала головой.

— Я готова.

— Тогда встань.

Я поднялась, чувствуя, как край кушетки касается задней стороны бёдер.

Кай смочил бумажное полотенце из пульверизатора.

— Сперва немного спирта. Будет холодно.

Я кивнула, и он провёл по коже вдоль грудины и по бокам груди. Кожа покрылась мурашками, соски затвердели.

— Надеюсь, ты понимаешь, как сильно я тебя люблю, если собираюсь делать тебе татуировку, когда у меня стоит, — пробормотал он.

Из меня вырвался смешок, пока он бросал полотенце.

— Прости?

Он наклонился и быстро коснулся моих губ.

— И правильно.

Кай поднял одноразовую бритву.

— Нужно побрить участок, чтобы не мешали мелкие волоски. Не возражаешь?

Моё дыхание участилось.

— Нет.

Он встретился со мной взглядом.

— Ты полностью контролируешь процесс. Захочешь — остановлюсь. Не спешим. Не обязательно делать всё за один раз.

Я выдохнула, пытаясь отпустить волнение. Знала, что он прав, но мне хотелось, чтобы его след остался на моей коже. Чтобы это стало чем-то нашим.

— Я готова.

Лезвие скользило по коже лёгкими касаниями, словно пальцами.

— Ещё немного спирта, — сказал Кай хрипло. — А потом обезболивающий гель, он же поможет трафарету закрепиться.

Я не могла отвести взгляда. Всё в Кае было завораживающим — его точность, сосредоточенность, то, как он двигался. Он аккуратно наложил трафарет между моих грудей и прижал к коже, разглаживая неровным пальцем, чтобы рисунок перенёсся ровно. Каждое движение отзывалось в теле невидимой натянутой струной, но я не отводила взгляда от Кайлера — от линии его челюсти, от едва заметного движения скулы, от того, как в янтарных глазах переливались золотые искры.

Он осторожно снял бумагу и отступил, глядя на результат. Потом взял меня за бёдра и подвёл к зеркалу в полный рост у стены. У меня перехватило дыхание.

Что-то в этом моменте — я, обнажённая до пояса, и Кай, смотрящий на меня с почти благоговейным выражением, — хотелось сохранить навсегда.

— Убедись, что тебе нравится расположение, — хрипло сказал он.

Он превратил моё тело в произведение искусства. Слово haven было написано изящным шрифтом — в нём чувствовались мы оба: где-то смело, где-то мягко. Цветы кизила повторяли те, что были вытатуированы на его груди, только мои будут с легким розовым оттенком. А воробьи, кружившие вокруг бутонов, — такие же, как у него за ухом, но в моих любимых цветах.

— Я… — я не находила слов. — Я чувствую себя красивой.

— Воробышек, — прошептал Кай.

Я встретила его взгляд.

— Мне нравится. И я люблю тебя.

— Больше, чем слова, — ответил он.

— Я готова, — тихо сказала я.

Кай кивнул, снова обхватив мои бёдра, но теперь поднял меня, словно я ничего не весила, и уложил на кушетку. Наклонился, коснулся губами моих, снимая перчатки.

— Настоящий подарок.

Я улыбнулась, когда он выпрямился, выбросил использованные перчатки и натянул новые. Потом взял машинку для татуировки.

— Начну с тонкой иглы — обведу контуры, пока трафарет не стёрся. Только не забывай говорить, если что не так, ладно?

Я сглотнула и крепче вцепилась в край кушетки. Иглы всегда пугали меня. И дело было не в них самих, а в том, что в десять лет я очнулась в больнице, вся проткнутая трубками и капельницами, с сотрясением мозга и узнала, что отец и брат погибли. А Коуп был ранен. Олень на дороге изменил всё.

Кай переплёл свой мизинец с моим.

— Я рядом.

— Расскажи, что я почувствую.

— Как глубокую царапину от кошки. Больше всего будет жечь, если пройдусь по одному месту несколько раз. Но потом наступает притупление, будто лёгкий транс. Некоторые даже говорят, что это приятно.

Я сжала его мизинец.

— Сделай из меня искусство, Кайлер.

— С величайшим удовольствием, Воробышек.

Первое прикосновение иглы вызвало целую бурю внутри. Мне стоило огромных усилий не вздрогнуть. Но Кай был рядом, говорил со мной мягко, шаг за шагом.

— Всё отлично. Как по шкале боли от нуля до десяти?

— Четыре, наверное. Терпимо, — призналась я.

Пульс выровнялся, дыхание стало ровнее.

— Почти закончил контур. Выглядит потрясающе. Твоя кожа — идеальный холст. Чернила ложатся как по маслу.

Я улыбнулась.

— Думаю, ты просто предвзят к моей коже.

Кай отодвинул машинку и поцеловал меня сбоку груди, противоположной рисунку.

— Ещё бы.

Я рассмеялась, пока он менял насадку и налива́л новые краски. Их стало больше — яркие, живые. И вместе с этим росло во мне пламя.

Постепенно боль отступила, уступая место странному спокойствию, эйфории. Я чувствовала лёгкое жужжание машинки, ритм иглы, шорох его движений по моей коже. Всё слилось в одно. Не существовало ни времени, ни пространства — только мы.

Когда Кай наконец отложил машинку, он пододвинулся ближе.

— Лучшее, что я когда-либо сделал.

Он бережно нанёс мазь на свежие линии, потом снял перчатки и поднял зеркало.

— Мой Воробышек во всех своих красках.

У меня перехватило дыхание. Если раньше я чувствовала себя красивой, то теперь — будто заново родилась. Чернила легли плавно, повторяя изгибы тела, словно всегда были частью меня.

— Я никогда ничего так не любила.

Улыбка Кая смягчилась, когда он обернул татуировку прозрачной пленкой.

— Нет ничего прекраснее, чем видеть свой рисунок на тебе. Мой след. Вечный.

Бёдра сами сжались — от жара, что за эти часы накопился внутри.

— Воробышек… — предостерегающе произнёс Кай. — Ещё немного сведёшь эти красивые ножки, и у нас будут проблемы.

Я подняла взгляд, глаза горели.

— Может, я и хочу проблем.

В ответ в его взгляде вспыхнуло золото.

— Ты уверена? Потому что я хочу попробовать, что с тобой сделали мои руки и иглы.

— Пожалуйста, — выдохнула я, грудь тяжело вздымалась.

Кай поднялся, подтащил к изножью кушетки стул, не отрывая от меня взгляда.

— Тогда будь умницей. Лежи идеально спокойно, пока я тебя пробую. Потому что мой идеальный холст нельзя испортить.

Дыхание сбилось — не от паники, как раньше, а от чистого, острого желания.

Янтарный взгляд Кая не отрывался от меня, пока он снял один ботинок, потом другой. Затем — носки, по одному, неторопливо. Всё это падало на пол, тяжелый стук подошв гулко отозвался в комнате, смешавшись с гитарным рифом старого рок-хита.

Он провел ладонями вверх по моим ногам, не отводя взгляда. Потом накрыл ладонью промежность, поверх джинсов. Глаза его закрылись, дыхание стало тяжелым.

— Воробышек, ты горишь, — выдохнул он. — Можно обжечься… но я с гордостью понесу эти ожоги.

Я утонула в ощущении его ладони, двинула бедрами навстречу, и от трения по телу пробежали искры. Казалось, что весь день под моей кожей кто-то растягивал тонкие проволоки — одно прикосновение, и я взорвусь.