Щеки у нее порозовели.

— Ты же знаешь, я обожаю Парк юрского периода.

— Потому что у тебя отменный вкус. Лучший фильм всех времен.

— А я думала, лучший — Крепкий орешек? — парировала она.

— Крепкий орешек — лучший рождественский фильм. А Парк юрского периода — лучший вообще.

Ее губы дрогнули в сдержанной улыбке.

— Буду знать.

Мы стояли в тишине спальни, не зная, кто сделает первый шаг. Но когда Фэллон начала теребить край пижамы, выдавая нервы, я не удержался — просто раскрыл руки.

Она не колебалась ни секунды — подошла и прижалась ко мне. Иногда я клялся, что наши тела будто созданы друг для друга. Она такая маленькая рядом со мной, но мы словно две половинки одного целого, подходящие только друг другу.

— Что ты делала там? — спросил я, не отпуская ее.

— Хотела еще раз заглянуть к девочкам. Убедиться, что они спят.

Невидимый кулак в груди сжал сердце сильнее.

— Им чертовски повезло, что у них есть ты.

— День был тяжёлый… но кажется, что-то сдвинулось.

Я переплел пальцы в ее шелковистых светлых волосах.

— Иногда нужно пережить плохое, чтобы по-настоящему почувствовать хорошее.

— Может, ты и прав. Но я бы не отказалась пожить просто в хорошем хоть немного.

Я коснулся губами макушки.

— Я бы тоже. Как ты себя чувствуешь?

— Уставшая, но в порядке, — ответила она тихо.

Я направил ее к кровати и откинул одеяло.

— Давай, ложись.

На губах Фэллон мелькнула улыбка.

— А сказку на ночь расскажешь? Ты ведь здорово умеешь менять голоса.

Я рассмеялся, обходя кровать, чтобы лечь рядом.

— Нет. Но включу Сверхъестественное на телефоне, пока ты не уснешь.

Она улыбнулась во весь рот и устроилась, прижимаясь ко мне.

— Ты всегда знаешь, что мне нужно.

Я поцеловал ее в макушку. Хотел бы только быть тем, кого она действительно заслуживает.

Фэллон была повсюду. Вокруг, внутри меня — ее запах, тепло, вздохи. Я двигался в такт с ней, когда ладонь скользнула между ее бедер, нащупав ту точку, от которой вспыхивал огонь. Пальцы обжигало, всё в ней было почти невыносимо.

Тихий стон коснулся слуха — что-то между сном и пробуждением. Тело само подалось вперед, и стон стал глубже, настойчивее. Её спина прижалась к моему животу, и член болезненно дернулся.

Глаза распахнулись.

Комната была всё еще окутана темнотой, лишь первые розоватые лучи пробивались сквозь окна. Я ничего не видел — но чувствовал всё.

Моя рука была под пижамными штанами Фэллон, скользила по влажному жару.

— Черт, — сорвалось с губ.

Фэллон застыла, мгновенно проснувшись.

Я попытался убрать руку, хотя это было последнее, чего я хотел.

— Прости. Я...

Ее пальцы сомкнулись на моем запястье.

— Пожалуйста. Не останавливайся. Не отнимай у меня то, что нужно.

Господи.

Мой член пульсировал, требуя одного — того, чего никогда не получит. Но отказать Фэллон я не мог ни в чем.

Моя рука вновь двинулась — пальцы раздвинули ее, скользя в том самом тепле, и я наслаждался каждым мгновением.

— Воробышек... — с хрипом выдохнул я.

— Пожалуйста, — прошептала она.

Мое самообладание рассыпалось в пыль. Я вошел в нее двумя пальцами и едва не выругался снова. Она сжала меня так крепко, так жадно, так идеально.

— Хочешь кончить?

— Да, — выдохнула Фэллон.

Я двигался в ней, бедра сами тянулись вперед, мой член оказался между ее ягодиц. Фэллон застонала и прижалась сильнее, давая мне то трение, от которого я терял разум.

— Рай, — прошептал я ей в ухо. — Сжимаешь мои пальцы, будто никогда не отпустишь.

— И не отпущу, — выдохнула она между прерывистых вдохов.

И, Господи, это звучало как обещание, за которое я готов был цепляться, хоть и знал — не имею права.

Мои пальцы входили и выходили, её тело изгибалось, подчиняясь собственным желаниям. Она двигалась свободно, без тени стеснения, просто беря то, что ей нужно.

Она встречала меня каждым толчком, и я не удержался — вторая рука скользнула под её топ. Я обхватил ладонью грудь, сдавил, прижимаясь к её спине еще плотнее.

— Ты чертовски совершенна. Кожа — как шелк. А соски... — я застонал. — Я с ума схожу, как хочу их вкусить.

Я накрутил между пальцев нежный пик, играя и дразня.

— Кайлер... — мое имя сорвалось с её губ, как молитва. И это запалило меня дотла.

Пальцы двигались глубже, шире, скользя по внутренним стенкам.

— Скажи, чего хочешь. Что тебе нравится. Покажи мне.

Фэллон сжала моё запястье, направляя мои движения. Она вела меня — медленнее, шире, глубже, пока губы её не приоткрылись в беззвучном стоне.

Вот в чем было наше с Фэллон. Мы знали те части друг друга, что прятали от света. Между нами не было ни стыда, ни запретов — только понимание и доверие.

Постепенно её пальцы ослабли, и я понял, что научился — как всегда, у неё.

Я подстроился под её ритм, дыхание сбивалось, член ныл от напряжения. Вторая рука соскользнула с груди к её бедрам, нашла тот самый пульсирующий центр. Фэллон издала тихий, почти болезненный звук, когда я коснулся её клитора.

— Не останавливайся. Кайлер. Не смей останавливаться.

Мое имя прозвучало как приказ, и я подчинился. Круги, касания, давление — я дразнил её, пока другая рука работала глубоко внутри. Тело Фэллон задрожало, словно она пыталась удержаться, но я шепнул:

— Отпусти. Хочу почувствовать тебя всю. Каждую гребаную секунду.

Огонь вспыхнул под кожей, когда она издала звук, который невозможно было назвать человеческим. Её мышцы сжались вокруг моих пальцев, руки вцепились в простыни. Тело выгнулось, голова откинулась, спина прижалась ко мне.

Мое тело не выдержало. Её оргазм поджег фитиль моего, и я взорвался вместе с ней — без проникновения, без слов, просто в унисон.

Это было лучше любого чертового ощущения в жизни.

Фэллон содрогалась, вытягивая из меня каждую каплю, не давая спрятать ни одной эмоции. Как всегда.

Но когда я открыл глаза, пальцы всё еще были в ней и меня охватил ужас. Леденящий, обжигающий, парализующий.

Нет. Нет, нет.

Слишком хорошо. Слишком правильно. Слишком чисто.

Не для меня.

Я вытащил пальцы, страх обжег изнутри. Я не позволю себе разрушить её. Не запятнаю. Не передам ей свою тьму.

— Прости, — выдохнул я. — Я не могу.

Сбросил с себя одеяло и, как трус, убежал.

34 Фэллон

Прости. Я не могу.

Эти слова кружили в голове, как острые лезвия. Каждый оборот резал изнутри, оставляя после себя раны, которые не заживают.

Прости. Я не могу.

Боль раздирала меня, хотя тело все еще гудело. Этот контраст — между восторгом и пустотой — тянул на самое дно, туда, откуда уже не всплывают.

Дверь в ванную тихо щелкнула. Кай не хлопнул — он был совершенно спокоен, когда закрыл дверь. Когда закрыл нас.

В груди поднялось другое чувство — ярость.

Он не имел права. Не имел права притянуть меня, дать надежду, а потом снова оттолкнуть. Не имел права ставить точку, бросив в мою жизнь эти три слова, словно гранату.

Я сбросила одеяло и рывком встала. Тело все еще дрожало — внутри меня жил тихий гул, вибрация, сосредоточенная в груди, на кончиках пальцев, между бедер.

Я проглотила этот жар и распахнула дверь ванной.

Кай поднял голову. Он стоял у раковины, яростно тер руки. На столешнице — бутылка ополаскивателя. Все ясно. Он стирал следы. Стирал нас.

Двое играют в эту игру.

Я схватила бутылку, отвинтила крышку и сделала большой глоток. Огонь в горле показался даже приятным, хоть какая-то замена той боли, что жгла меня изнутри.

Сплюнув, я громко поставила бутылку на место.

— Знаешь что? Не помогло. Я все еще чувствую твой вкус. Чувствую твои руки. Твои пальцы во мне.