Я встретила его ошеломлённый янтарный взгляд.

— Да.

Одно это слово заставило Кая снова прийти в движение. Он зашагал по террасе, его потертые ботинки с грохотом отбивали шаг по бетону.

— Объясни, — бросил он. Не вопрос — приказ. Но я не винила его.

— Роуз сказала, что наличие партнёра может помочь. Двое опекунов в доме вместо одного. Ещё одна стабильная фигура для девочек.

Брови Кая сошлись грозной складкой.

— Ладно…

Мои пальцы теребили край рубашки, дрожали.

— Все знают, что мы близки. И на бумаге я подхожу идеально. У меня диплом по детской психологии, магистратура по социальной работе, я тружусь в службе опеки и имею огромный опыт общения с детьми.

— И ты из самой уважаемой семьи в городе, — закончил он за меня.

Я напряглась.

— Ты тоже.

Кай остановился на полушаге.

— Это не одно и то же, и ты это знаешь. Люди не считают меня частью семьи Колсон. Они думают, что Колсоны просто пожалели меня.

Во мне вскипела злость, смешанная с болью, но злость взяла верх.

— Да чтоб они провалились. Ты получил одну из худших судеб, какие я только видела. Твоя семья предала тебя — как никого бы не пожелала. И всё же ты смог выстоять. Повернул жизнь в другую сторону. Построил два успешных бизнеса. Дал детям место, где они могут расти и чувствовать себя в безопасности. Ты взял всё своё прошлое и превратил его в добро.

Я дышала тяжело, словно после бега, не в силах втянуть в грудь достаточно воздуха.

— Воробышек…

— Позволь мне сделать это для тебя. Для них, — умоляла я.

Кай всмотрелся в меня.

— И что, ты готова пожертвовать всей своей жизнью?

Я переминалась с ноги на ногу.

— Это не навсегда. Только пока ты не получишь постоянную опеку. Ну, может, чуть дольше, чтобы нас не обвинили в фиктивном браке.

Он долго смотрел, потом покачал головой.

— Нет. Я не позволю тебе так рисковать.

— Это не риск. Это мой выбор. Моё решение. И тебе придётся довериться мне настолько, чтобы позволить принимать их самой, — в голосе зазвенел металл.

— Твоя семья взбесится, — пробормотал он.

— Наша семья. И нет, не взбесится. Удивится — да. Но без истерик.

— Ладно, наша семья. Но все сочтут это странным и неправильным.

Я закатила глаза.

— Ты переехал к нам, когда тебе было шестнадцать, а не шесть. Мы учились вместе до этого. Скажем, что дружили тогда, просто не афишировали связь.

В его глазах вихрилось всё — боль, сомнение, и крошечная искра надежды.

— Воробышек…

Грудь сдавило так, что хотелось потереть место над сердцем.

— Мы просто скажем правду. Никто не подумает лишнего.

Боже, как же это больно — произносить то, что почти случилось между нами, и позволять другим заглянуть туда.

— Ради моих сестёр, — выдохнул он.

— Ради твоих сестёр, — повторила я.

Его руки сжались в кулаки, чёрные линии татуировок дрогнули на пальцах.

— Если мы это сделаем… между нами ничего не будет. Никаких отношений.

Будто удар в лицо. Так больно, что даже дыхание перехватило. Само представление, что прикосновение ко мне для него настолько отвратительно, что нужно озвучить запрет…

— Ты убиваешь меня, Воробышек, — сказал он и шагнул вперёд. Я инстинктивно отступила. Мысль, что он коснётся меня сейчас — из жалости, — была невыносима.

Кай остановился, пальцы судорожно сжались и разжались.

— Это не потому, что я не хочу. Я хочу. С шестнадцати лет я вижу тебя во снах. Ты — единственный свет в моей тьме. Всё, что было хорошего в моей жизни. Но я не рискну потерять тебя. И ту семью, что ты мне подарила. Потому что я уверен лишь в одном: я всё испорчу. А разрушить единственное хорошее, что у меня есть, я не смогу.

И, развернувшись, Кай ушёл обратно в студию, оставив меня одну посреди этой террасы — с гулом в ушах и сердцем, расколовшимся на осколки. Всё, во что я верила, рухнуло за одно мгновение.

10 Кай

Я снова ворвался в студию, и дверь со всего размаху хлопнула за спиной. Но даже этот злой, гулкий звук не мог сравниться с тем мраком, что клокотал внутри меня. С тягучей, черной, как нефть, яростью, которая будто разъедала изнутри.

Джерико поднял голову от рукава с татуировкой, над которым работал — мужчина лет пятидесяти сидел, даже не подозревая, что сейчас может попасть под руку.

— Всё нормально?

Я не ответил. Просто бросил быстрый взгляд на Беара.

— Перенеси все мои записи на вторую половину дня.

Брови у него полезли чуть ли не в волосы. И неудивительно — я никогда не отменял клиентов. Но сейчас я не мог доверять себе ни в малейшем. Не в том состоянии, чтобы браться за иглу. Не дожидаясь его реакции, я просто пошёл — прямо к выходу.

На стоянку я не свернул. Пошёл вдоль здания, к навесу сбоку — туда, где стояла моя вторая гордость. Мой Triumph. Я сам делал ему кастомную покраску — как отражение всех татуировок на теле. Они были переплетены так тесно, что отдельные элементы было трудно различить, но я знал их смысл до последней линии.

Достал ключи и завёл двигатель. Через пару секунд на мне уже были куртка и шлем, и я вылетел с парковки. Не мог думать о том, что оставил Фэллон одну — с моими хаотичными чувствами, без возможности сказать, что она думает.

Господи, какой же я эгоист. Ветер хлестал по лицу, когда я заложил вираж на повороте, ведущем к горам Монарх. Мне нужно было и то и другое — ледяной воздух, сбивающий дыхание, и тишина, какую могли дать только горные вершины.

Тысячи мыслей и страхов роились в голове, пока я выкручивал газ. Иногда мне казалось, что мы с Фэл никогда и не разрывали ту связь, что возникла между нами подростками. Но порой я был уверен: для неё я всего лишь раздражающе заботливый брат.

И оба варианта были адом. Первый — потому что она смогла идти дальше, а я — нет. Второй — потому что мог оказаться смертельным. Не только для меня. Для нас обоих.

В ушах вдруг зазвучал голос Рене, пропитанный ненавистью, ядом, злобой.

«Ты всё разрушаешь, к чему прикасаешься».

Я сильнее сжал руль, и в голове вспыхнуло лицо Рекса — ухмыляющееся, мерзкое. Меньше десяти лет за решёткой — и этот ублюдок снова на свободе.

Я свернул на горную дорогу, преодолевая один вираж за другим, пока не добрался до нужной точки. Поставил мотоцикл на смотровой площадке и заглушил мотор. Ни души вокруг — неудивительно, ноябрь. Туристы уже разъехались, до сезона лыжников ещё далеко.

Перекинув ногу через байк, снял шлем и положил на сиденье. Энергия всё ещё бушевала внутри — смесь тревоги, вины и чистого ужаса, которому, казалось, не было конца. Подошёл к каменной ограде у края обрыва. Несколько секунд просто стоял, вдыхая морозный воздух, чувствуя, как ветер раскачивает. Потом сел на холодный камень.

Ледяная поверхность под ладонями будто помогла. Как и острый холод, круживший вокруг. Я смотрел вдаль — вниз, где леса и поля обрывались под ногами, и дальше, где на горизонте золотились скалы Касл-Рок. Если прищуриться, можно было почти убедить себя, что видно ранчо Колсонов.

Я сглотнул и провёл ладонями по лицу.

Вот же каша. И всё — моих рук дело.

Телефон пикнул. Я не стал сразу доставать его. Только когда прозвучало ещё два сигнала, вытащил из кармана. Скорее всего, Фэллон пишет мне гневную тираду, которую я заслужил.

Но вместо угроз рассыпать блёстки по всей моей студии я увидел семейный чат — братья снова активировались.

Коуп изменил название группы на «Мафия средних детей».

Коуп: Кто сказал Лолли, что нам нужна алмазная мозаика для нового дома в Сиэтле?

Я неожиданно рассмеялся. Первый смех за весь день и, чёрт возьми, как же он был нужен.

Отправил три смайла с поднятыми руками.

Коуп: Блять, Кайлер. Смотри, что только что доставили. Огромное, пришлось везти ГРУЗОВИКОМ.

Я усмехнулся и стал ждать.

Роудс: Интрига убивает.