Но он наглел. Стоило только увидеть, как он нависает над ней, будто сторожит дорогую игрушку, которой не позволит играть другим. Или как его взгляд скользит не по экрану, а в вырез её блузки.

Пальцы сами сжались в кулаки, кожа под татуировками натянулась. Я из последних сил сдерживал ярость. Мне нельзя было ошибаться. Не с моей историей.

Даже если в деле значилось «несовершеннолетний», это всё равно могло обернуться против меня. Драка. Подпольные бои. Связи с теми, кого суд называл организованной преступностью. Неважно, что у меня тогда были свои причины — пятна остались. И в личном деле, и на совести.

Ноа вздрогнул и резко обернулся:

— Я не пялился ей в декольте!

Я просто смотрел на него, не говоря ни слова.

Фэллон вздохнула — уставшим, обречённым вздохом, в котором слышалось: «Я не знаю, что с ним делать».

— Не обращай внимания. У него инстинкт защитника без тормозов.

— Не думаю, что дело в этом, — пробормотал Ноа и вернулся к своему столу.

Я немного расслабился, когда он отодвинулся от неё. Дело было не в том, что я не понимал: когда-нибудь у Фэллон появится кто-то. Она влюбится, по-настоящему, и начнёт новую жизнь — не как раньше, с парой свиданий, а всерьёз. Это убьет меня, но я всё равно буду рад, если тот парень окажется достойным. Потому что она заслуживала всё хорошее, что может дать этот мир.

— Кайлер, — сказала Фэллон, выгнув бровь и разворачивая кресло. — Что ты здесь делаешь?

Мой член дёрнулся при звуке полного имени. Я жил ради этих мгновений. Ради того, как они напоминали о том, что почти было. О тех коротких секундах, когда она была моей. Пусть теперь произносила его только тогда, когда я чем-то провинился. Иногда я даже нарочно выводил её — просто чтобы услышать это «Кайлер».

Я поднял бумажный пакет с бирюзовой надписью The Mix Up.

— Подумал, тебе нужно что-то посущественнее сахара, чтобы дожить до конца дня.

Выражение её лица смягчилось. Она поднялась из кресла, улыбка едва тронула губы.

— Скажи, что там сэндвич со шпинатом и артишоками.

— Я бы не поехал за обедом через весь город, чтобы тебя подставить.

Губы дрогнули.

— На тебя всегда можно положиться.

Всегда. Не важно, позвонила бы она мне среди ночи или с другого конца света — я бы пришёл.

— К скамейкам? — спросил я, зная, что она предпочитает есть на улице, даже если дубак.

— Ага. — Она надела куртку и вытащила из-под воротника копну светлых волос.

Пальцы дернулись — так хотелось зарыться в эти пряди. Всё во мне откликалось на её красоту. Она была из тех, что с каждым взглядом становилась только сильнее. Изгиб её улыбки превращал губы в идеальный лук, за который хотелось тянуть зубами. Синие глаза, темнеющие и бурлящие от любого сильного чувства — хорошего или плохого. И её тело — идеально подходящее к моему, стоило лишь обнять.

Черт.

Я, как всегда, затолкал это всё подальше и вышел наружу.

На улице было около восьми градусов — достаточно холодно, чтобы я сегодня выбрал пикап, а не мотоцикл. Хорошо хоть солнце в Центральном Орегоне немного смягчало мороз.

— Пахнет снегом, — сказала Фэллон, делая глубокий вдох.

— Не накликай.

Она рассмеялась, усаживаясь на лавку. Звук этого смеха отозвался эхом в моей пустой груди и обосновался там.

— Ты ведь никогда не любил белое покрывало, — поддела она, плотнее запахиваясь в куртку.

— Все думают, что это волшебно, а на деле — просто холод, сырость и переломы.

Один уголок её рта приподнялся.

— Ну конечно, мистер Гринч.

Я достал из пакета сэндвич, напиток и пару печений.

— Я не Гринч. Фильмы про Рождество? Ещё как да. Особенно «Крепкий орешек».

Фэллон закатила глаза.

— «Крепкий орешек» — не рождественский фильм.

— Тогда и «Маленькие женщины» тоже не рождественский, — парировал я.

Она развернула сэндвич.

— Играть не по правилам — это твой стиль.

— Я ещё люблю рождественское печенье, подарки и вынужденный отпуск, — продолжил я.

— Ладно, ладно. Ты — тайный эльф Санты. Доволен?

— Меня много кем называли, но тайным эльфом — впервые.

Фэллон улыбнулась:

— Переросток-эльф?

Я хмыкнул и достал свой сэндвич с индейкой.

— Как дела?

Она посмотрела внимательно:

— Это проверка?

Я пожал плечами, хотя правда была проста — я всегда буду за ней следить. До тех пор, пока мы не станем седыми стариками, ворчащими на соседских детей.

— Ты снова перегружаешь себя.

— Нашёл, кто бы говорил, — буркнула она.

Я усмехнулся:

— Работаем на износ — отдыхаем на износ.

Она нахмурилась:

— Мне не нужны подробности твоей личной жизни.

Горечь обожгла желудок. Пусть лучше думает, что у меня очередь из женщин, чем узнает правду: моя постель холодна, как арктическая тундра.

— Ты не ответила, — сказал я.

Фэллон сделала вид, что занята сэндвичем.

— Просто дел больше обычного.

— Сколько?

Она подняла руку, чтобы откусить, но я перехватил запястье. Тёплая кожа обожгла ладонь, оставив привычные, сладкие ожоги.

— Сколько, Фэл?

— Тридцать два, — прошептала она.

Я выругался:

— Ты угробишь себя.

В её глазах вспыхнуло пламя, превращая синий в сверкающий сапфир.

— Я знаю свои пределы.

— Правда? Или ты просто готова жертвовать собой ради других?

Огонь стал ярче.

— Они того стоят, и ты это прекрасно знаешь. Нет ничего важнее, чем убедиться, что им есть где спать спокойно, пока мир рушится.

— Ты важнее. Сколько детей ты спасёшь, если сама свалишься в больницу от истощения?

Взгляд Фэллон дрогнул от обиды.

— Я не слабая.

Черт.

Я положил сэндвич и сделал то, чего давно себе не позволял: обвил мизинцем её палец и слегка сжал.

— Последнее, кем я тебя считаю, — слабой, Воробышек. Но мы скучаем по тебе. Семья скучает.

Если с ней что-то случится — я этого не переживу. Я слишком хорошо знал, сколько подлости и жестокости в мире. И знал, что Фэллон снова и снова шагает прямо в самую гущу.

Мой пикап пророкотал и заглох на моем месте у Blackheart Ink. Здесь всё было черным на черном на черном. Деревянный фасад здания на окраине Спэрроу-Фоллс мы покрыли почти угольно-черной морилкой — Шеп тогда сомневался, но потом этот цвет пошел у брата-подрядчика на ура и в ремонтах, и в новостройках. Вывеска у мастерской — матово-черная, заметная только при определенном освещении.

Джерико ворчал, что глупо делать вывеску, которую толком не прочитаешь, а я считал, что так у места появляется своя загадка. И оказался прав. После статьи в The New York Times под заголовком «Новое лицо татуировки» дела в моем крошечном уголке мира рванули в гору. То, что мастерская выглядела как подпольный бар с «тайным» названием, только добавляло притяжения.

Внимание, которое принесла та статья, и все последующие, я ненавидел. Деньги — нет. Линейки пигментов, инструменты, даже одежда сделали мою жизнь более чем комфортной. А когда я понял, что у меня неплохо получается играть на бирже, этот комфорт разросся до суммы, которую мне не потратить и за всю жизнь. Ничего общего с тем, в чем я вырос. И уж точно не то, во что поверил бы мой так называемый отец.

Я вылез из пикапа, хлопнул дверью и направился к мастерской. Сжал руку — мизинец все еще покалывало от того, как цеплялся за палец Фэл. Хотелось навсегда выжечь это ощущение на коже и тут же забыть. Я, как всегда, утопил эту внутреннюю борьбу и попытался переключиться на дела.

Проходя мимо машин, размял шею. Ярко-розовый Caddy Пенелопы, мотоциклы Беара и Джерико, и пара тачек, которых я не узнавал. Колокольчик звякнул, когда я толкнул дверь, и Беар поднял глаза от стойки.

Этот байкер-дед, весь из себя гризли, ухмыльнулся:

— Чуток опоздал, босс. Задержался с мисс Фэл?

Я нахмурился:

— Похоже, тебе работы маловато.

Он откинулся на стуле и хлопнул по ноге — ниже колена у него протез: