Елена закрыла глаза. Внезапно животное словно замерло. Услышав рёв толпы, пленник пришёл в себя, вскочил, поднял голову, увидел льва и издал крик. Истерический голос привлёк моё внимание. Он показался мне поразительно знакомым.

Порыв ветра поднял покрывало, закрывавшее одну из статуй, и оно взметнулось в воздух. Зрители подкатили тачку ближе ко льву, и тот заинтересовался ещё больше. Один из стражников щёлкнул кнутом.

Заключенный взглянул на статую Садрапы и вызывающе крикнул:

– К чёрту вас, карфагенские боги… и к чёрту этого проклятого Ганнибала Одноглазого!

Лев прыгнул на него.

Я встал. Я только что узнал его голос, его авентинский акцент, форму его головы, его глупость, его бредовые предрассудки, всё… но ничего не мог для него сделать. Я всё равно не смог бы добраться до него вовремя. Он был слишком далеко. До него было никак не добраться.

Мраморный барьер высотой четыре метра с гладкими стенами не позволял диким животным проникать на трибуны, а зрителям – выпрыгивать на арену. Вся публика вскочила на ноги и разразилась бурными аплодисментами, громко выражая своё возмущение богохульником и одобряя его приговор. Через несколько секунд лев разорвал несчастного на куски, а я, схватившись за голову, опустился на сиденье.

– О, боже мой!.. О, нет, нет!..

–Фалько?

–Он мой зять…

Фамия только что умерла.

ЛИКС

Чувство вины и всепоглощающий страх неумолимо охватили меня, когда я шёл за кулисы. Они извлекли то, что осталось от окровавленного тела Фамии, всё ещё висевшего на колу, вместе с тачкой. Льва, пресытившегося человеческой плотью, убрали с обычной оперативностью: его красная пасть всё ещё была оскалена, он расхаживал по клетке, готовый к тому, чтобы его провели по туннелю. После казни животных спешно убрали с глаз долой. Я услышал чей-то смех. Персонал амфитеатра был в приподнятом настроении.

Задыхаясь, я подала прошение семье взять на себя заботу о теле, хотя до его кремации на похоронах оставалось немного.

Рутилио предупреждал меня быть осторожнее в своих словах. Его осторожность была излишней. Разгневанный крик Фамии всё ещё звучал у меня в ушах, и я сделаю то, что должен сделать для своей семьи, оставшейся дома, даже если никто меня, скорее всего, не поблагодарит. Мне не хотелось усугублять позор, который я уже претерпел там.

Как объяснить, что случилось с Майей, моей любимой сестрой, и её приятными, воспитанными детьми: Марио, который хотел стать учителем риторики; Анко с большими ушами и застенчивой улыбкой; Реей, весёлой и хорошенькой девочкой; и маленькой Клелией, которая никогда не видела своего отца таким, какой он был на самом деле, и которая его обожала? Я уже знала, что они подумают: то же, что и я. Что их отец путешествовал туда вместе со мной.

И что без меня он никогда бы не покинул Рим. Это была моя вина.

–Марко… –В тот момент рядом со мной был Камило Жустино. – Могу ли я что-нибудь сделать?

–Не смотри.

«Хорошо». Жустино, чрезвычайно чувствительный, как и большинство членов его семьи, взял меня за руку и увёл оттуда, где я стоял. Я слышал, как он тихо разговаривал с человеком, ответственным за это. Несколько монет перешли из рук в руки. Должно быть, Хелена или Клаудия передали ему сумку. Всё было улажено. Останки будут отправлены в похоронное бюро, и всё необходимое будет сделано.

То, что нужно было сделать, нужно было сделать давно.

Кто-то должен был сказать Фамии заткнуться. Ни у его жены, ни у меня не было на это ни времени, ни желания. Майя давно оставила попытки.

Теперь это бремя исчезло, но у меня осталась уверенность в том, что трагедия только началась.

Я хотел уйти.

Мне нужно было вызволить Елену оттуда, но оставить президентские кресла было бы невежливо. Двое из нас уже открыто покинули Рутилия. Если бы официальный землемер знал обстоятельства, он, возможно, не был бы слишком расстроен, но плебс, безусловно, был бы расстроен. В Риме проявление равнодушия к дорогостоящему и кровавому зрелищу на арене вызывало такую непопулярность, которой опасался даже император.

«Нам нужно вернуться, Марко», — Хустино говорил со мной спокойно, не повышая голоса, как и положено разговаривать с человеком, находящимся в полном шоке.

Нам не нужно добиваться собственного распятия, если только это не является исполнением нашего дипломатического долга...

–Мне не нужна твоя забота обо мне.

– Я бы даже не осмелился предположить это. Но, Рутилио, мы должны проявить определённое уважение к внешнему виду.

– Рутилио осудил его.

–У Рутилио не было выбора.

«Это правда…» Я знал, как быть справедливым. Мой зять только что умер прямо у меня на глазах, но я знал правила игры: кричать «ура» и говорить, что он сам во всём виноват. Даже если бы Рутилио знал, что этот парень мой родственник, оскорблять Ганнибала в его собственной провинции было бы немыслимо.

Его рождение было невыносимо. За такое богохульство, как он, его бы приговорили к порке, даже в Риме. Не волнуйтесь. Я вернусь с таким видом, будто мне пришлось выскочить по срочной необходимости.

«Такт», – согласился Квинт и решительно проводил меня к моему месту. «Прекрасная черта светской жизни. Возлюбленные боги, не позволяйте теперь никому проявлять дружелюбие и предлагать нам свою горечь вместе с мёдом…!»

Хотя мы собирались сделать то, что должны были сделать, наше возвращение к радостной толпе задержалось. Пройдя конец туннеля, ближайший к амфитеатру, мы поняли, что началась следующая фаза игр. Окровавленный песок был очищен, а колеи, оставленные колесницей, которую увозили со сцены, заглажены. Затем огромные ворота открылись, и на арену вошел парад гладиаторов. Они прошли перед нами, и нас потянуло последовать за ними к парадному входу, через который все они ликующе прошли.

Как всегда, это было зрелище, сочетавшее в себе великолепие и безвкусицу. Сытые, натренированные и в завидной физической форме, группа крепких мужчин, практиковавших бой как профессионалы, вышла на арену и была встречена оглушительным рёвом. Трубы и рога наполнили амфитеатр своим ревом. Бойцы были одеты в парадные одежды, все щеголяли в греческих военных плащах, пурпурных, расшитых золотом. Умасленные маслом и демонстрирующие свои рельефные мускулы, они шли согласно программе. Толпа приветствовала их имена, и они высокомерно приветствовали это, поднимая руки и поворачиваясь из стороны в сторону, одушевлённые ликованием.

Они величественно развернулись, чтобы продемонстрировать себя всем слоям публики. Им помогали ланисты, все в струящихся белых одеждах с узкими цветными косами, перекинутыми через плечо, и с длинными посохами в руках. Среди них я заметил Сатурнино, шествующего под рев местных зрителей. Прибыли ещё помощники, несущие подносы с большими сумками, полными увесистых денежных призов. Рабы, подметавшие и выравнивавшие арену, попытались неуклюже двинуться гусиным шагом, выстроившись в шеренгу.

С инструментами, перекинутыми через плечо, словно церемониальные копья, другие вели коней, предназначенных для верховой битвы, с аккуратно расчесанными гривами и сбруей, сверкающей эмалированными дисками. Наконец, появилась призрачная фигура, изображавшая Радаманта, мистического судью подземного мира, облачённого в облегающую, мрачную мантию, длинные, мягкие сапоги и зловещую птичью маску. За ним следовал его бессердечный спутник, Гермес Психопомп, чёрный посланник с раскалённым змеевидным кадуцеем – клеймом, которым он подстрекал павших, чтобы узнать, действительно ли они мертвы, просто потеряли сознание или притворяются мертвыми.

Сбившись у входа с группой сотрудников амфитеатра, мы с Джастином наблюдали за Рутилием, наблюдавшим за жеребьёвкой пар. Ему предстояло встретиться с самыми опытными бойцами, но условия поединков всё равно нужно было корректировать в зависимости от уровня соперника; такова была практика того времени. Некоторые пары пользовались большой популярностью и вызывали восторженные возгласы, другие же вызывали оглушительные крики. Наконец, программа была утверждена, и оружие, которое будет использовано, было официально представлено президенту. Рутилий не спеша осматривал мечи. Это ещё больше подняло боевой дух публики, поскольку показало, что этот человек знает своё дело. Рутилий даже отверг несколько из них, предварительно проверив остроту.