«И Рупа тоже. Как будто он твой ребёнок».

«Технически он мой сын, усыновлённый».

«Понятно. Ты взял его как бы на замену...» Она не закончила предложение.

«Нет. Я взял его под свою опеку, потому что таково было желание его покойной сестры, условие её завещания. Это не имело никакого отношения к…»

Она кивнула.

«Мето будет там сегодня вечером?» — спросил я.

«Думаю, нет. Потин передал твои чувства Цезарю. Тем не менее, с Метоном или без него, Цезарь всё равно хочет отобедать с тобой».

Я тяжело вздохнул. «Наверное, как-нибудь переживу этот вечер. Сидишь, ешь, пытаешься поддержать немного вежливой беседы; время идёт, и в конце концов вечер заканчивается, и можно уходить».

«Ты так же боишься встречи с Цезарем? Я бы с удовольствием с ним познакомился! Нет на свете человека более знаменитого, и, вероятно, никогда не будет.

Говорят, он бросает тень даже на достижения Александра. Сказать ему хотя бы несколько слов было бы…» Не найдя подходящих слов, она вместо этого изобразила преувеличенную дрожь. Я посмотрел на неё искоса и подумал, сколько мужчин в мире, будь у них выбор, захотели бы провести вечер с Цезарем вместо Мерианис.

«Моя единственная надежда — что вечер пройдет относительно спокойно и Цезарь не преподнесет мне никаких сюрпризов».

Она подняла бровь. «Мне не стоит беспокоиться о сюрпризах оттуда » .

"Что ты имеешь в виду?"

Она улыбнулась. «Разве мужчины обычно не любят сюрпризы?»

«Это зависит от обстоятельств».

«На человека?»

«Что касается сюрприза, Мерианис, почему ты всё время улыбаешься этой застенчивой улыбкой?»

«Полагаю, сегодня у меня очень хорошее настроение».

«И почему это?»

«Ах, но вот мы и здесь, у ворот Маленького Рима». Мы вошли во двор, который, должно быть, был одной из самых старых частей дворца, поскольку каменная кладка и статуи заметно изношены временем. Дверь, через которую мы только что прошли, охраняли египетские стражники с копьями. По обе стороны от двери, на противоположной стороне двора, стояли их римские коллеги.

При нашем приближении римские стражники обменялись взглядами, которые имели отношение не ко мне, а к Мерианис. Им понравилось то, что они увидели.

«Это Гордиан, прозванный Искателем, — сказала она. — Твой хозяин его ждёт».

Старший из стражников фыркнул: «Мы римляне. У нас нет

'владелец.' "

«Тогда ваш император».

Охранник взглянул на меня, затем оглядел Мерианис с ног до головы. «Но кто же тебя ждёт, моя дорогая?»

«Не будь таким дерзким!» — рявкнул я. «Эта женщина — жрица в королевском храме богини Исиды».

Охранник посмотрел на меня с опаской. «Я не хотел проявить неуважение».

«Тогда перестаньте тратить наше время. Разве вам не сказали ждать меня?»

«Мы были такими».

«Тогда немедленно отведите меня к Цезарю».

Охранник уступил место другому, стоявшему у двери, и жестом пригласил меня следовать за ним. Я оглянулся через плечо на Мерианис, которая, когда я зашёл за угол и потерял её из виду, одарила меня последней загадочной улыбкой.

Эта часть дворца находилась всего в нескольких шагах от занимаемых мною комнат, и всё же я словно попал в другой мир. Больше не было шепчущих придворных, проходивших по коридорам, слышен был шёпот сандалий и шелест длинных льняных платьев, оставляющих после себя ароматы хризантемового масла и розовой воды; не было суеты королевских рабов, снующих туда-сюда, исполненных важности; не было таинственных звуков музыки и смеха, доносящихся из недоступных покоев, расположенных по другую сторону залитых лунным светом дворов.

Вместо этого я оказался в резкой, чисто мужской атмосфере римского военного лагеря. Я чувствовал запах тушеной рыбы, слышал взрывы грубого смеха и чувствовал, как чьи-то грубые руки ищут спрятанное оружие в моей тунике, пока я проходил один контрольно-пропускной пункт за другим. В одном из больших дворов были установлены палатки для размещения солдат. Бесценные статуи Осириса и Сераписа нелепо возвышались над легионерами, которые в нижнем белье разлеглись, скрестив ноги и бросая кости из бараньих костей на древнем мозаичном полу.

В конце концов охранник передал меня под опеку старшего офицера, который искренне извинился за все унижения, которые мне пришлось претерпеть, и заверил меня, что его император с нетерпением ждет моего приветствия и уделит максимум внимания моему комфорту.

Мы поднялись по очень длинной лестнице, затем развернулись и поднялись ещё выше. Офицер заметил, что я слегка запыхался, и немного помедлил; затем мы поднялись ещё выше. В конце длинного коридора с колоннадой распахнулись высокие бронзовые двери. Офицер провёл меня внутрь, а затем незаметно исчез.

Комната была потрясающая. Пол был из тёмно-зелёного мрамора с прожилками тёмно-фиолетового и ржаво-оранжевого цвета. Колонны из того же необыкновенного мрамора – я никогда не видел ничего подобного – поддерживали потолок с массивными балками, выкрашенными золотом и инкрустированным перекрещивающимися мозаичными плитками из чёрного дерева и слоновой кости.

Тут и там на полу были разбросаны ковры с головокружительно сложными узорами, окруженные массивными предметами мебели — столами-треногами, которые, казалось, были сделаны из цельного серебра, стульями и диванами, инкрустированными драгоценными камнями и усыпанными пухлыми подушками из какой-то мерцающей, переливающейся ткани.

Освещение исходило от дюжины или более серебряных ламп, подвешенных на цепях к потолку. Каждая лампа была выполнена в форме четырёх ибисов, летящих в разных направлениях, кончики их расправленных крыльев соприкасались, а из раскрытых клювов мерцали языки пламени. Мягкий и равномерный свет рассеивался по всей комнате, создавая атмосферу непринуждённости и расслабленности, которая смягчала великолепие обстановки. Звёздный и лунный свет проникал

через высокие окна, из которых открывался вид на все четыре стороны комнаты; окна были обрамлены занавесками из зеленого полотна, отделанными серебряными нитями.

Я подошел к ближайшему окну, выходящему на юг, и увидел панораму черепичных крыш, висячих садов и обелисков, а на заднем плане виднелось озеро Мареотис, чье неподвижное черное зеркало было полно звезд.

«Гордиан! Несмотря на все мои мольбы к этому жалкому евнуху, я всё ещё не был уверен, что ты придёшь».

Я обернулся и увидел, что Цезарь сидит в углу комнаты, накинув на плечи покрывало, так что видна была только его голова. За ним стоит раб в зелёной тунике, суетливо орудуя гребнем и ножницами.

«Надеюсь, ты не против, Гордиан, но я ещё не закончил стричься. В последнее время я был так занят, что почти забыл о своей причёске. Самуил – лучший цирюльник в мире; еврей из Антиохии. Я завоевал Галлию, я победил Помпея, но есть один враг, против которого я бессилен: эта проклятая лысина! Она непобедима. Беспощадна. Беспощадна. С каждым месяцем теряется всё больше волос, линия фронта отступает, а лысина захватывает всё большую территорию. Но если нельзя победить врага, иногда можно хотя бы лишить его атрибутов победы. Только Самуил знает секрет, как сдержать этого врага. Он стрижёт и расчёсывает меня именно так, и – эврика! Никто никогда не догадается, что моя лысина стала такой большой».

Я приподнял бровь, испытывая искушение не согласиться; с того места, где я стоял, блестящее пятно было отчетливо видно, но если Цезарь считал, что, расчесав несколько прядей волос на голой макушке, можно создать иллюзию густой шевелюры, кто я такой, чтобы разубеждать его в этом?

«Вот, готово!» — объявил Сэмюэл. Парикмахер был невысоким парнем, и ему пришлось встать на чурбан, чтобы дотянуться до головы Цезаря. Он сошел с чурбана, отложил инструменты, стянул с плеч Цезаря покрывало и встряхнул его. Я с некоторым облегчением увидел, что Цезарь одет так же непринужденно, как и я: в длинную тунику шафранового цвета, свободно подпоясанную на талии.

Он выглядел довольно стройным. Метон как-то рассказывал мне, что Цезарь мог похвастаться тем, что его талия всё ещё такая же, как в тридцать лет, в то время как талия Помпея с возрастом увеличилась вдвое.