— Почему нет мела, дежурный? — строго нахмурив прелестные бровки, спросила Красовская.

Колян замешкался. Помолчал немножко, а потом, переминаясь с ноги на ногу, посмотрел на преподавательницу, которая была ниже его на целую голову, и робко сказал:

— Я... это... Ирина Петровна... извиняюсь...

И шмыгнул носом. Будто нашкодивший первоклассник, которого застукали за поеданием "запрещенных" конфет.

— Лучше сказать: "Виноват!" — поправила его "Красотка". — Привыкайте говорить, как суворовец. Уверенно и твердо. Будущему офицеру не пристало мямлить, суворовец.

И, сменив гнев на милость, юная учительница попросила, уже более мягким тоном:

— Сходите-ка в учительскую, суворовец Антонов. Принесите мел!

Колян послушно метнулся к классной двери и исчез, аккуратно притворив ее с той стороны. А дальше ринулся исполнять приказ Красовской. Слышно было только, как он понесся дальше по коридору, топоча, как слон.

Остальные суворовцы продолжали улыбаться и едва слышно перешептывались. Все еще были под впечатлением встречи с новой красоткой.

А я, сидя за своей партой, по-взрослому вздохнул.

Зря, конечно, Колян пропеллер у себя в одном месте включил и вспомнил школьные деньки. Ясен пень, что небесной красоты юная училка ему сразу же понравилась, и ради нее он метнулся в учительскую за мелом со скоростью звука.

Только беготня в коридорах училища отнюдь не поощрялась. Здесь даже за такую мелочь можно запросто огрести проблемы на ровном месте. Тут не школа. Детство закончилось. Теперь все по-взрослому. "Тут вам не здесь" — любил повторять житейскую мудрость наш прапор Синичкин.

Я, юный желторотик, эту мудрость, признаться, сначала не понимал. А потом вдруг ка-а-ак понял!

У нас началась новая жизнь. У меня — так и вовсе во второй раз.

Теперь гневным окриком от школьной технички или замечанием от препода не отделаешься. Попадешься на глаза взводному Сергееву или — чего хуже — ротному Усинскому, так запросто загонят нарезать круги по стадиону, "если уж так хочется бегать". Или наряд влепят — как пить дать.

Так, кажись, и вышло. Понурый Колян, который уже успел получить кличку Колян, вернулся обратно уже присмиревшим, положил в ящичек у доски пару кусков мела и, вытянувшись, спросил, без прежнего восхищения и энтузиазма:

— Разрешите сесть?

— Садитесь, суворовец, — милостиво кивнула "Гурченко".

Колян мрачно плюхнулся рядом со мной, вытянул ноги под столом и сердито дернул к себе учебник. Открыл его и начал перелистывать, без особого, впрочем, рвения. Даже кое-какие забавные пометки на полях, сделанные предшествующим поколением бравых суворовцев, его не развеселили.

Я, кажется, догадался, в чем дело.

— Что, Колян? Наряд словил? — шепнул я приятелю, обернувшись.

— Угу! — мрачно ответил он. — "Синичке" прямо в пузо влетел в коридоре.

Расстроенный Колька начал заниматься самобичеванием. Бесполезное, на мой взгляд, занятие.

— И чего я так разогнался, бегун хренов? — корил себя лишенный "увала" суворовец. — Вот и не вписался в поворот.

— Небось на крыльях любви несся? — тихонько поддел его Илюха Бондарев, слышавший наш разговор.

— Да иди ты, Бондарь! — расстроенно отозвался приятель. — Не до этого щас. Я даже морду его пуговицей оцарапал. Блин, — Колян показал свежую царапину на щеке и потер ухо, которое на коротко стриженной голове выглядело еще более оттопыренным. — До сих пор в ушах звенит.

— Не в духе "Синичка" был? — понимающе пискнул со своего места Миха.

И тут же боязливо покосился на Красовскую. А ну как и она будет не в духе?

Но воздушная красотка, не слыша наш треп, уже начала знакомство по списку. Тот, чью фамилию она произносила своим мелодичным голоском, неуклюже вставал, одергивал на себе форму, и снова садился, смешно смущаясь и робея под взором юной красотки-училки.

Очарование молодости...

— Ага! — повернувшись к нему, кивнул Колян. — Так что в воскресенье я с "увалом" пролетаю. В наряде по столовой буду. Картофан, наверное, чистить и поддоны мыть.

— Не переживай! — поспешил утешить приятеля добрый Миха. — Мы в детдоме тоже по кухне дежурили. Ничего такого...

Я с удовольствием, отметил, что он, кажется, уже забыл об утреннем происшествии в столовой. Ну и славно! А с Тополем мы еще разберемся.

— Может, еще полу... — ободряюще начал Миха.

Но тут раздался оклик Ирины Петровны:

— Першин!

Миха с готовностью вскочил, замолчав на полуслове.

А я тем временем дружески подмигнул своему соседа по парте.

— Не гунди, Колян! — ободряюще сказал я. — Не последний увал в жизни. Главное — сейчас отчисление себе по глупости не схлопотать. А это — так, мелочи!

Я это понял. За тридцать-то лет уж точно.

Колян, слушая меня, чуток повеселел.

— Ладно! — шепотом ответил приятель. — Такова наша се ля ви, как говорит Бондарь. Да, Бондарь? И правда, не последний день живем!

И, отодвинув учебник на край стола, Колян снова начал пожирать своим взором аппетитную фигуру молодой училки. С плохо скрываемым восхищением мой однокашник смотрел, как она, подняв прелестную ручку, что-то выводит на доске аккуратным, почти каллиграфическим почерком.

А следом за Михой пришлось подниматься и мне.

Я уж и забыл, как это было...

— Рогозин, Рогозин... — задумчиво протянула Красовская, вертя в руках карандаш и оглядывая мою юношескую фигуру... Тут ее озарила догадка: — Андрей Рогозин... А Максим Рогозин из позапрошлого выпуска — не Ваш брат, случаем?

— Никак нет! — бодро отрапортовал я. — Однофамилец!

Никогда бы в жизни не подумал, что мне второй раз придется знакомиться с прелестнейшей учительницей литературы.

— А Вы его знаете? — с интересом глядя на меня, спросила Красовская.

— Так точно! — так же бодро отчеканил я.

— Ну-ка, ну-ка... — заинтересовалась юная Ирочка. — А откуда?

— В соседнем дворе живет!

— Ладно... — Красовская поглядела на свою прехорошенькую ручку, на запястье которой виднелись небольшие часики, и похвалила меня: — Молодец, Рогозин! Отвечаете четко и уверенно. Так держать! Пойдем дальше! Розов!

Широкоплечий и коренастый Кирилл Розов неуклюже вскочил со своего места, ненароком толкнув соседа — Витьку Абросимова, который уже успел "отстреляться" первым. А я, сев на место, наморщил лоб, вспоминая события тридцатилетней давности.

Отчасти благодаря своему однофамильцу я и стал носить погоны суворовца.

Макс Рогозин был лет на пять меня старше и жил через дорогу от моего дома. В другом дворе, куда мы, пацаны, иногда бегали через дорогу. В компанию "старшаков", мы, мелюзга, естественно, не совались. Так, бегали попинать мяч, поиграть в хоккей в "коробке, порубиться в "ножички", ну, и, конечно, покурить за гаражами. В своем дворе дымить было крайне опасно. Добрые бабушки-соседки, которые знают всех и вся, мигом донесут предкам, и тогда серьезного разговора с возможными последствиями в виде синяков на одном месте не избежать. А вот в чужом — можно. Если осторожно.

В этом же дворе я однажды ненароком сцепился с кем-то из местных пацанов. С Генкой, кажется. Уж не помню, что мы тогда не поделили: то ли площадку для игры в ножички, то ли поле футбольное. Помню только, что когда мы с Генкой, сцепившись, валяли друг друга в траве, пытаясь накормить песком, надо мной внезапно выросли чьи-то огромные ноги. А подняв голову из зарослей одуванчиков, я увидел и их обладателя.

Высоченный (как мне тогда казалось) парень в о-очень красивой и нарядной суворовской форме мигом растащил нас в стороны, велел отряхнуться и провел воспитательную беседу на тему того, как важно решать любой конфликт словами. А потом выписал нам обоим по легкому подзатыльнику для профилактики и отправился к подъезду, из которого спустя секунды выскочила симпатичная девчушка лет пятнадцати.