— Да чего ты гонишь, Колян? — упорно не соглашался Илюха. — Ну хочешь поспорим? Нормальная придет!
Я решил не вмешиваться.
— Спорим! — оживилась жертва сурового школьного советского воспитания. — На что?
— Эм-м... На билет в кино? — предложил Илюха. — Лады?
— Не, не пойдет! — отверг пари Колян. — К чему мне сейчас твой билет? Увал фиг его знает когда будет. Давай на буфет! Три коржика и два компота!
— Лады! — оживился второй спорщик и повернулся ко мне: — Разбей, Андрюх!
Я, улыбнувшись, выполнил просьбу. Довольный Колян запустил в воздух свой бумажный самолетик. А всего через пару секунд скрипнула классная дверь.
Воцарилась мертвая тишина. А потом кто-то едва слышно присвистнул.
Глава 4
— Здравствуйте! — прорезал мертвую тишину в классе уверенный, хорошо поставленный голос.
Пацаны-суворовцы переглянулись между собой, а потом, шумно двигая стульями, встали и выстроились у своих парт. Замерли в ожидании.
Вместо "бабца" лет пятидесяти, которого так боялся увидеть травмированный советской системой школьного воспитания мой новый однокашник Колян Антонов, в класс уверенной легкой поступью вошла... нет, не женщина. Девушка...
И даже не девушка. Девушка — это для такой красавицы слишком просто. Какое-то совершенно неземной красоты создание. Барышня. Даже мадемуазель! Или леди... Во, точно! Леди.
Невысокого роста, совсем молоденькая. Вчерашняя выпускница педагогического института. Небось только недавно "Советское" шампанское впервые попробовала — на выпускном, вместе с такими же красотками-подружками. В "педе" всегда девушек больше, чем парней.
Я смотрел на нее, будто на какое-то чудо.
Облако светлых, аккуратно уложенных волос, фарфоровая кожа... Фигурка стройная, точеная. Талия — будто осиная. Сантиметров сорок пять, не больше. Вылитая Леночка из "Карнавальной ночи" в исполнении юной Людмилы Гурченко. И глазки такие же: большие, распахнутые, лисьи. Чуть-чуть с хитрецой.
Для меня, сурового майора полиции, неожиданно попавшего снова в себя пятнадцатилетнего, появление "Гурченко", конечно же, не было сюрпризом. Я, попаданец, который волею судьбы почему-то пошел второй раз в первый класс, то есть на первый курс, конечно же, знал заранее, кто тут есть кто, и сколько вешать в граммах.
Но это сейчас. А тридцать лет назад я, сменивший надоевшую синюю школьную форму на суворовский мундир, в этот самый день тоже стоял, открыв рот от изумления. Как и мои новые однокашники.
Помню, я, пятнадцатилетний подросток, едва-едва начавший бриться, тогда во все глаза глядел на нашу новую "училку" литературы и думал: "Это откуда к нам такую красивую занесло?". Вот уж кого-кого, а такой красоты барышню я никак не ожидал увидеть в Суворовском.
Пацаны, стоя у своих парт, снова переглянулись. А потом расслабились, заулыбались и начали перемигиваться друг с другом. Тоже, видать, впечатлились. Пубертат-с. Что с них взять... Машина юных чувств, от которой в этом возрасте, как правило, много шума и мало проку.
Вот тебе и "бабец" лет пятидесяти!
— Не забудь, Колян! — шепнул Илюха "Бондарь" Коле Антонову и, подмигнув товарищу, выразительно погладил себя по животу. — Три коржика! Три! И компот!
Антонов даже не повернулся. И, кажется, даже не расслышал, что сказал ему Бондарь. Ему, судя по всему, было совершенно плевать, сколько коржиков он проспорил. Хоть три, хоть триста, хоть целый хлебобулочный завод. Не жалко. У юного суворовца-первокурсника сейчас совсем другое было на уме.
Взгляд широко распахнутых глаз Тохи был прикован к вошедшей "мадемуазели". Даже не заметил, как вошедшая, нагнувшись, взяла упавший к ее ногам бумажный самолетик и ловко запустила его обратно — прямо на парту Коляна. Тот схватил со стола свое чудо школьного авиамоделизма, живо засунул в карман новехонькой суворовской формы и густо покраснел.
А я тем временем мысленно усмехнулся.
Тэк-с... Кажись, я знаю, по какому предмету Колян будет "шуршать" пуще всего. И чьи уроки уж точно никогда не прогуляет. Что ж, дело молодое. Во все времена юные сорви-головы влюблялись в хорошеньких учительниц. А старшеклассницы, ясен пень, с ума сходили по симпатичным историкам, физикам и даже, чего греха таить, стройным мускулистым молодым физрукам. И, надо сказать, не зря симпатичному учителю записочки писали. В нашей школе была одна такая. Даже замуж за молодого историка-аспиранта вышла.
Другие суворовцы, кажись, тоже поначалу разделяли беспокойство Антонова. Боялись, что нам, оболтусам желторотым, какую-нибудь строгую даму в преподы подсунут. Или какого-нибудь мужика: высоченного, здоровенного и мосластого. А ну как будет он нас указкой по шеям лупить на незнание суффиксов и прочих премудростей!
Оно и понятно: всех нас, лопоухих и растерянных первогодок, еще не привыкших к погонам на плечах, собрали из разных столичных школ. А тогда было совершенно неважно, в обычной школе ты учился, или в гимназии с углубленным изучением всевозможных углублений.
В те времена с учениками не цацкались. Огрести мог любой, вне зависимости от своих личных данных и статуса учебного заведения. Учись, пионер, привыкай к будущим жизненным трудностям.
Наш трудовик Макар Егорыч, помню, мог запросто запустить в кого-нибудь из пионеров промасленной вонючей тряпкой — да так, что та приземлялась аккурат на чье-нибудь туповатое темечко, упорно не желающее осваивать работу с лобзиком. А "химичка" Вилена Лаврентьевна порой орала на нас, бедовых семиклассников, так, что стекла в кабинете звенели. Я каждый раз гадал: треснут или нет. Вроде не треснули.
И, как ни странно, никто ни на кого не жаловался. И вроде бы даже не обижался.
А тут вишь ты, какое воздушное создание...
— Где доклад ? — снова разрезал тишину мелодичный голос "Гурченко", прервав мои воспоминания о суровом школьном советском детстве.
Я аж зажмурился от удовольствия, стоя рядом со своей третьей партой. Какой же приятный голосок! Слушал бы его и слушал... И утром, и вечером... И ночью, конечно же...
Колян неуверенно откашлялся. А потом, все так же глядя на вошедшую, запинаясь и заикаясь, пробормотал едва слышно:
— Товарищ преподаватель! Второй взвод к уроку литературы готов. Де.. дежурный... суворовец Антонов.
— Доклад должен звучать уверенно и громко, суворовец Антонов! — все таким же уверенным и звонким голосом пожурила Коляна новая учительница. — Привыкайте вырабатывать командный голос.
А потом копия Гурченко обратилась ко всем нам, уверенно скомандовав:
— Садитесь, второй взвод.
Тридцать коротко стриженных пацанов расселись, стараясь не шуметь и все так же переглядываясь.
— Меня зовут Ирина Петровна! — положив на стол журнал и изящно поправив платьице, сказала учительница. — Фамилия моя Красовская. Я буду вести у вас уроки литературы.
Я с удовольствием еще раз окинул точеную фигурку новой преподавательницы и уже в который раз отметил, что фамилия ей досталась очень удачная. Говорящая то есть. Красовская. Лучше не скажешь.
А Ирина Петровна тем временем кинула взгляд на доску, строго нахмурилась и снова обратилась к Антонову:
— Дежурный!
Колян мигом с готовностью вскочил, едва не перевернув парту.
По классу прокатился дружный хохот. Приятель снова покраснел — так же густо, как давеча детдомовец Миха за завтраком в столовой. Пацаны, кажись, начали уже понимать, что к чему. Эх, достанется потом Коляну...
Однако "Красотка" (так мы ее позже прозвали) одним легким взмахом своей маленькой ручки успокоила тридцать гогочущих рыл. Хохот мигом умолк. Снова воцарилась звенящая тишина — точь-в-точь такая же, как пять минут назад, когда молоденькая "Гурченко" только-только вошла в класс.
Как удавалось выпускнице пединститута, которая ростом едва ли превосходила семиклассницу, справляться с толпой пубертатных юнцов, я до сих пор ума не приложу. Видать, у юной Ирочки был прирожденный талант педагога.
