– Ри – не мой помощник, – качнув головой, нахмурился Евсей. Ведь помощники бывают только у настоящих летописцев. И Мати следовало бы помнить об этом, вместо того, чтобы бередить старую рану, – он просто иногда мне помогает.

Глаза девушки расширились от удивления. Однако все, что она сказала, было:

– Да, конечно, прости… – в конце концов, ему было виднее.

– Не знаю, Мати, может быть… – он умолк, не договорив.

– Что, дядя Евсей? – так и не дождавшись объяснения, спросила она.

– Ты ведь хотела попробовать придумать сказку…

– Дядя Евсей, – робкая улыбка скользнула по губам девушки, – но ведь сказка – это не легенда.

– И, все же, почему бы тебе не попытаться? Всего несколько символов, только самое начало? Расскажи о том, что случилось со мной.

– Но если у меня не получится…

– Получится. Богиня истории верит в тебя!

– И, все же… Если вдруг… Ты ведь мне поможешь? Ну, исправишь?

– Конечно, – поняв, что Мати боится ответственности и потому медлит, поспешил заверить девушку караванщик. – Конечно, – повторил он, а потом двинулся к пологу.

– Дядя Евсей! – племянница испуганно глядела на него, не понимая, куда это тот собрался и, главное, зачем? Особенно теперь, когда он был так нужен ей. И обещал помочь…

– Я… Мати, сочинять лучше, легче в одиночестве. Так… Так по-другому, совершенно по- особенному чувствуешь слово, и вообще… Никто не отвлекает, – он говорил ей те истины, до которых обычно доходят сами. Но для этого нужно время, а… В общем, он доверял богине. И надеялся, что племянница все поймет и послушается его. – Чернильница у тебя в руках, писало и бумага на сундуке. В общем, разберешься… – и он выбрался из повозки.

Проводив летописца настороженно-удивленным взглядом, Мати пожала плечами.

– Ладно, я постараюсь…-проговорила она. Мати совсем не была уверена в том, что у нее получится, но раз ничего другого не оставалось… Почему бы действительно не попробовать? Ведь это так здорово – сочинять легенды!

Она взяла писало в ладони, осторожно, словно то было не из дерева, а хрупкого льда, потом сжала, согревая…

Несколько мгновений Мати раздумывала, как лучше начать легенду. Вряд ли тут был какой-то однозначный способ. Хотя все истории дяди Евсея начинались примерно одинаково: снежная пустыня, без начала и конца, караван, бредущий по ней по тропе своей судьбы, повозки… Все спокойно, все обыденно, тихо… И потом, неожиданно среди этого спокойствия и тишины происходит чудо.

Девушка не понимала этого. Ей казалось, каждая легенда должна быть особенной. Во всем. Даже в тех знаках, которыми она рассказывается. А затем она вдруг улыбнулась, прикусила губу. Ей показалась, что она знает, как все должно быть.

"Я помогу тебе с легендой, дядя Евсей! Я не подведу тебя!" Был на исходе пятый год С тех пор, как избранный народ В пустыне встретился с своим Владыкой – богом солнца… Им Храним от бед, во власти грез, Мы шли, не чувствуя мороз Метели, позабыв про страх, Неся огонь в своих сердцах, Огонь, спустя и вечность лет Что сохранит тепло и свет.

Я расскажу о дне, когда

Все было так же, как всегда

До той поры, когда рассвет

Окрасил мир в багряный цвет.

И изменилось все навек,

Лишь стал водой прозрачной снег

В ладонях летописца. Миг -

Омыл он влагой сей свой лик,

И наяву, как среди сна,

Из влас исчезла седина,

Морщин как будто никогда

И вовсе не было. Вода

Следы все смыла перемен,

Оставив молодость взамен…

Она готова была прыгать, смеясь.

Все получалось так здорово, но…

Остановившись, Мати подняла руку, потерла нос. Если до этого мгновения все шло само собой и девушка ощущала себя во власти того чувства, когда казалось, будто кто-то, может сами боги, нашептывали на ухо слова, а знаки сами ложились рисунками на бумагу, то теперь все вдруг прекратилось.

"Но почему?! – она была готова плакать от обиды. – Великие боги, почему вы всегда так поступаете: даете прикоснуться к чуду, ощутить себя ее частью, а потом – раз, и отнимаете?" Ей хотелось продолжения!

Но потом она поняла – а ведь его нет, хотя бы потому, что больше ничего не произошло. Так о чем же рассказывать?

И, поняв это, Мати немного успокоилась. Не то чтобы разочарование прошло, просто…

Просто ей стало не так обидно.

"Это не правильно, – недовольно поморщилась она, – начинать рассказ, когда знаешь, что не сможешь довести его до конца. Не правильно останавливаться. Ведь теряется нить… А единый канат лучше, чем связанный из кусочков. Хотя, с другой стороны, ведь цепь каравана составлена из колец… Нет, – она упрямо мотнула головой, отвергая то сравнение, что было не в пользу ее идеи, – кольца цепи – это не обрывки историй, а символы – слова, – так все становилось на свои места.

– Это только наброски, – ей было не очень приятно так думать о придуманном ею начале легенды, которое казалось ей самим совершенством. Но она продолжала, не в силах справиться с разочарованием, проникшим в ее душу, – наверно, дядя Евсей потом, когда все закончится, многое переделает.. " – Мати не хотелось, чтобы он так поступил. Совсем не хотела. Но она была почти уверена, что все случится именно так.

Она даже разозлилась:

"Зачем я тогда так старалась? Можно было просто разбросать знаки по бумаге, как…

Как носки и кофты по повозке. И все! Эх, дядя Евсей, дядя Евсей!" – она уже злилась на него. Почти так же сильно, как на себя, за то, что ввязалась в эту затею, которая с самого начала казалась глупой и бесполезной.

Девушка отбросила в сторону бумагу, которая тотчас поспешила свернуться в свиток.

"Чернила еще не высохли…" – Мати задумчиво смотрела на него, но даже рукой не шевельнула, чтобы расправить. Зачем? Будут пятна? Символы расползутся? Ну и пусть. Все равно это только черновик…

Писало закатилось куда-то за одеяла.

"У него еще есть", – ей вдруг захотелось сделать что-то… Как-то отомстить за свою обиду и разочарование.

И только чернильницу она аккуратно закрыла, прежде чем убрать в сундук:

– И так все в пятнах. И я в том числе. Хорошо, что я живу не с отцом, а то бы он меня точно наказал за такое… Интересно, полушубок отчистится? Или придется вырезать кусочки меха? Нет, так будет некрасиво… – она тяжело вздохнула. Ей было жаль полушубок. – От холода не умру, но все равно обидно-то как! И вообще, это дядя Евсей опрокинул на меня чернильницу, пусть он и покупает мне новый полушубок! – но ей нравился этот. Он был такой удобный! И мягенький, теплый… – А еще лучше отчистит этот. Пусть он попросит Шамаша все исправить!" Эта мысль несколько успокоила Мати. Она показалась ей не просто правильной, но напомнила о том, как когда-то давно Шамаш сделал так, чтобы платье, подаренное отцом ей на день рождение и порванное тотчас, как она надела его, вновь стало новым и целым.

"Тогда Шуши выглядела такой виноватой…" – грустная улыбка коснулась на миг ее губ. Пусть прошло больше года со смерти золотой волчицы, но всякий раз, когда Мати думала о подруге, ей становилось так больно, что слезы сами наворачивались на глаза. И, все же, она никогда не гнала прочь эти мысли. Ей казалось: когда вспоминаешь кого-то, думаешь о ком-то, этот кто-то рядом с тобой. Пусть не во плоти, но душой, духом он рядом…

"Так о чем это я? О том случае с платьем… Интересно, а у меня получится?

Почему нет, ведь тогда вышло. Хотя тогда рядом был Шамаш… Но ведь очистить мех проще, чем заделать дырку…Во всяком случае, я ведь ничего не потеряю, если попробую. Кроме времени, конечно… Вот только… Будет обидно, если ничего не выйдет… Даже больше, чем обидно… Хотя, мне и так обидно… Ладно, попытаюсь…

Нужно только вспомнить, чему учил Шамаш…" Она стянула с себя полушубок, положила рукав на колени, а затем закрыла глаза, чтобы ничто не отвлекало, и сосредоточившись на воспоминаниях, зашептала себе под нос:

"Как он говорил тогда? "Дунь и скажи: "Не было и нет, чего не видит свет, чего не помнит тьма, и даже я сама…" И все…" Девушка осторожно открыла сначала один глаз, словно боясь увидеть рядом тень, затем второй – или призрака какого-нибудь… Она упрямо смотрела вверх, на сосуд с огненной водой, не решаясь взглянуть на полушубок.