— Лэнс? — хрипло позвал он.

— Я здесь, Томми. — на этот раз голос был тверже и спокойнее.

— Ч-что нам делать? — спросил Томас.

— Есть только один вариант. — грузовой отсек с шипением открылся, и в нем оказались ранцевый военный коммуникатор и набор для выживания на любой местности. Томас никогда не пользовался военным коммуникатором, но знал, что он настроен на частоты бригады "Динохром". — Пожалуйста, возьмите аптечку и устройство связи, — сказал голос.

— Хорошо. — Томас высвободил руку из-под объятий сестры и вытащил рюкзак из отсека. Он оказался намного легче, чем он ожидал, и он, просунув руки в лямки, закинул его за спину, а затем вытащил и набор для выживания.

— Спасибо, — произнес невнятный голос. — А теперь, Томми, вот что ты должен сделать…

Мои поисковые сенсоры наконец-то обнаружили его. Он медленно продвигается по очередной долине. Эта короче и мельче, ее глубины едва хватает, чтобы скрыть его от моего огня, и я прослеживаю ее изгибы по своим картам. Он должен появиться из нее примерно в 12,98 километрах к юго-западу от моего нынешнего местоположения, и я снова начинаю движение. Я войду в долину с севера и буду двигаться по ней, пока мы не встретимся, и тогда я убью его.

Томас Мэллори присел на корточки на вершине холма. Было нетрудно заставить младших детей спрятаться — особенно после ужасов, которые они видели в Морвилле. Но Томас не мог присоединиться к ним. Он должен был быть здесь, где он мог увидеть конец, потому что кто-то должен был это увидеть. Кто-то должен был быть там, чтобы узнать, как пятьдесят один ребенок был спасен от смерти… и стать свидетелем того, какую цену заплатил за них их умирающий спаситель.

Расстояние размывало детали, скрывая ужасные повреждения Лэнса, пока он уверенно полз по долине, но глаза Томаса сузились, когда он увидел облако пыли, летящее ему навстречу. Слезы обжигали его щеки, как лед, на пронизывающем ветру, и он сердито смахнул их. Лэнс заслужил эти слезы, но Томас не мог позволить другим детям увидеть их. У них было мало шансов пережить одну-единственную зимнюю ночь в Камлане, даже в горах, где у них, по крайней мере, были вода, топливо и возможность построить какое-нибудь укрытие. Но это был единственный шанс, который Лэнс мог им дать, и Томас не стал бы проявлять слабость перед детьми, за которых он теперь отвечал, заставляя их выживать, пока кто-нибудь не придет их спасать. Не стал бы предавать доверие, оказанное ему Лэнсом.

Поднимающаяся пыль становилась все гуще, и он поднял электронный бинокль, вглядываясь в него, чтобы впервые увидеть врага. Он отрегулировал фокусировку, когда из-за седловины холмов показалась башня цвета йода. Лэнс не мог видеть ее со своей низкой точки обзора, но Томас мог, и его лицо внезапно стало белым, как бумага. Он смотрел еще мгновение, затем схватился за микрофон коммуникатора.

— Нет, Лэнс! Не надо, не надо! Это не враг — это еще один Боло!

Внезапно по командному каналу раздается надтреснутый человеческий голос, и меня охватывает смятение. Передатчик близко, очень близко, а это невозможно. Я не узнаю голос, и это тоже невозможно. Я начинаю отвечать, но не успеваю, как по тому же каналу раздается другой голос.

— Прекратите передачу, — говорится в нем. — Не раскрывайте свое местоположение.

На этот раз я узнаю этот голос, но никогда не слышал, чтобы он звучал так. Он утратил свою четкость и уверенность. Это голос того, кто находится на грани безумия, голос, раздавленный и измученный болью и отчаянием, и целью, которая выходит за рамки одержимости.

— Лэнс, — всхлипывает человеческий голос — молодой мужской голос. — Пожалуйста, Лэнс! Это еще один Боло! Правда!

— Это Враг, — отвечает голос, который я когда-то знал, и он становится выше и пронзительнее. — Это Враг. Есть только Враг. Я — Линейное Подразделение Ноль-Один-Ноль-Три. Моя функция — уничтожать Врага. Врага. Врага. Врага. Врага.

Я слышу сломанный ритм этого голоса и внезапно понимаю. Я все понимаю, и меня наполняет ужас. Я замираю на месте, останавливаюсь, борясь с тем, чтобы избежать того, что, как я знаю, должно произойти. Однако понимание пришло слишком поздно, и как раз в тот момент, когда я тормозил, LNC уже огибал склон холма, издавая визг измученных, перегруженных гусениц и поднимая облако пыли.

Впервые я вижу его ужасно изуродованный правый борт и зияющую рану, глубоко-глубоко врезавшуюся в его корпус. Я насквозь могу видеть его поврежденный Личностный центр в глубине пробоины, видеть, как вражеский огонь жестоко проник в схемы его психотронного мозга, и теперь я все понимаю. Я слышу безумие в его электронном голосе, решимость и мужество, которые заставляют двигаться эту разбитую, умирающую развалину, и голос ребенка в коммуникаторе — завершающий элемент мозаики. Теперь я знаю его миссию, причину, по которой он так упорно, так отчаянно боролся, чтобы пересечь Бесплодные земли и найти в горах надежное убежище.

Но мое знание ничего не меняет, потому что нет способа избежать встречи с ним. Он шатается и кренится на своих искалеченных гусеницах, но движется со скоростью почти восемьдесят километров в час. У него нет ни Хеллбора, ни ракет, а его оставшиеся бесконечные повторители не могут причинить мне вреда, но у него остается последнее оружие — он сам.

Он мчится ко мне, его голос по связи больше не молчит, он выкрикивает одно-единственное слово — Враг! Враг! Враг! — снова и снова. Он бросается на меня в самоубийственной атаке, бросаясь навстречу своей смерти как единственному способу защитить детей, которых он вытащил из ада, на друга, которого он больше не может узнать, на “Врага”, который охотился за ним на протяжении четырехсот километров по замерзшим, безводным камням и пыли. Это все, что у него осталось, единственное, что он может сделать… и если он доведет свою атаку до конца, мы оба погибнем, а дети погибнут от переохлаждения прежде, чем кто-либо успеет их спасти.

У меня нет выбора. Он не оставил мне выбора, и в этот момент я жалею, что я не человек. Что я не могу пролить те слезы, которые заглушают молодой голос, взывающий к своему защитнику, чтобы он отвернулся и спасся.

Но я не могу плакать. Я могу сделать только одно.

— Прощай, Лэнс, — тихо передаю я по командной сети батальона. — Прости меня.

И стреляю.

Лейтенант Манека Тревор редко чувствовала себя такой молодой.

Она выбралась из воздушного такси, доставившего ее в Форт-Меррит, и заставила себя остановиться и хорошенько потянуться. Она была стройной хорошо сложенной молодой женщиной, но тесный салон маленького такси, которое она могла себе позволить, не был приспособлен для одновременной перевозки и багажа и людей. Весь перелет от Найк Филд до Форт-Меррита она проделала с вещмешком и сундуком, наваленными на ноги. Кроме того, разминание затекших ног давало ей очевидную причину постоять на месте и поразглядывать резервацию Меррит.

Огромная военная база, названная в честь одного из павших героев бригады "Динохром", простиралась так далеко, насколько мог видеть невооруженный человеческий глаз. Большинство видимых строений были приземистыми, просто керамобетонными глыбами, возвышающимися над окружающей тропической растительностью, как огромные, наполовину зарытые в землю мячи для гольфа. Было несколько исключений. Одним из них, судя по указателям перед ним, был главный административный корпус форта. Это конкретное сооружение было высотой почти в тридцать этажей и увенчано ошеломляюще сложной системой коммуникаций. Манека задалась вопросом, было ли это здание построено настолько выше других зданий базы специально для того, чтобы очень молодые офицеры, прибывающие на свои первые полевые задания, чувствовали себя еще более нервозно, или же это просто было непредвиденной случайностью.