Расстояние размывало детали, скрывая ужасные повреждения Лэнса, пока он уверенно полз по долине, но глаза Томаса сузились, когда он увидел облако пыли, летящее ему навстречу. Слезы обжигали его щеки, как лед, на пронизывающем ветру, и он сердито смахнул их. Лэнс заслужил эти слезы, но Томас не мог позволить другим детям увидеть их. У них было мало шансов пережить одну-единственную зимнюю ночь в Камлане, даже в горах, где у них, по крайней мере, были вода, топливо и возможность построить какое-нибудь укрытие. Но это был единственный шанс, который Лэнс мог им дать, и Томас не стал бы проявлять слабость перед детьми, за которых он теперь отвечал, заставляя их выживать, пока кто-нибудь не придет их спасать. Не стал бы предавать доверие, оказанное ему Лэнсом.

Поднимающаяся пыль становилась все гуще, и он поднял электронный бинокль, вглядываясь в него, чтобы впервые увидеть врага. Он отрегулировал фокусировку, когда из-за седловины холмов показалась башня цвета йода. Лэнс не мог видеть ее со своей низкой точки обзора, но Томас мог, и его лицо внезапно стало белым, как бумага. Он смотрел еще мгновение, затем схватился за микрофон коммуникатора.

— Нет, Лэнс! Не надо, не надо! Это не враг — это еще один Боло!

Внезапно по командному каналу раздается надтреснутый человеческий голос, и меня охватывает смятение. Передатчик близко, очень близко, а это невозможно. Я не узнаю голос, и это тоже невозможно. Я начинаю отвечать, но не успеваю, как по тому же каналу раздается другой голос.

— Прекратите передачу, — говорится в нем. — Не раскрывайте свое местоположение.

На этот раз я узнаю этот голос, но никогда не слышал, чтобы он звучал так. Он утратил свою четкость и уверенность. Это голос того, кто находится на грани безумия, голос, раздавленный и измученный болью и отчаянием, и целью, которая выходит за рамки одержимости.

— Лэнс, — всхлипывает человеческий голос — молодой мужской голос. — Пожалуйста, Лэнс! Это еще один Боло! Правда!

— Это Враг, — отвечает голос, который я когда-то знал, и он становится выше и пронзительнее. — Это Враг. Есть только Враг. Я — Линейное Подразделение Ноль-Один-Ноль-Три. Моя функция — уничтожать Врага. Врага. Врага. Врага. Врага.

Я слышу сломанный ритм этого голоса и внезапно понимаю. Я все понимаю, и меня наполняет ужас. Я замираю на месте, останавливаюсь, борясь с тем, чтобы избежать того, что, как я знаю, должно произойти. Однако понимание пришло слишком поздно, и как раз в тот момент, когда я тормозил, LNC уже огибал склон холма, издавая визг измученных, перегруженных гусениц и поднимая облако пыли.

Впервые я вижу его ужасно изуродованный правый борт и зияющую рану, глубоко-глубоко врезавшуюся в его корпус. Я насквозь могу видеть его поврежденный Личностный центр в глубине пробоины, видеть, как вражеский огонь жестоко проник в схемы его психотронного мозга, и теперь я все понимаю. Я слышу безумие в его электронном голосе, решимость и мужество, которые заставляют двигаться эту разбитую, умирающую развалину, и голос ребенка в коммуникаторе — завершающий элемент мозаики. Теперь я знаю его миссию, причину, по которой он так упорно, так отчаянно боролся, чтобы пересечь Бесплодные земли и найти в горах надежное убежище.

Но мое знание ничего не меняет, потому что нет способа избежать встречи с ним. Он шатается и кренится на своих искалеченных гусеницах, но движется со скоростью почти восемьдесят километров в час. У него нет ни Хеллбора, ни ракет, а его оставшиеся бесконечные повторители не могут причинить мне вреда, но у него остается последнее оружие — он сам.

Он мчится ко мне, его голос по связи больше не молчит, он выкрикивает одно-единственное слово — Враг! Враг! Враг! — снова и снова. Он бросается на меня в самоубийственной атаке, бросаясь навстречу своей смерти как единственному способу защитить детей, которых он вытащил из ада, на друга, которого он больше не может узнать, на “Врага”, который охотился за ним на протяжении четырехсот километров по замерзшим, безводным камням и пыли. Это все, что у него осталось, единственное, что он может сделать… и если он доведет свою атаку до конца, мы оба погибнем, а дети погибнут от переохлаждения прежде, чем кто-либо успеет их спасти.

У меня нет выбора. Он не оставил мне выбора, и в этот момент я жалею, что я не человек. Что я не могу пролить те слезы, которые заглушают молодой голос, взывающий к своему защитнику, чтобы он отвернулся и спасся.

Но я не могу плакать. Я могу сделать только одно.

— Прощай, Лэнс, — тихо передаю я по командной сети батальона. — Прости меня.

И стреляю.

Захрипев от внезапно возросшей перегрузки, лейтенант-коммандер Джордж Рестон почувствовал, что его кишки вот-вот выскочат из спины, когда его FA-47 начал вертикальный набор высоты. Трансатмосферный истребитель-бомбардировщик находился в режиме полного компьютерного управления с тех пор как он принял последний тепловой импульс, и все, что он мог сейчас сделать — это продержаться до конца полета, стараясь не обращать внимания на жгучую боль в ногах.

По крайней мере, я все еще чувствую их, подумал он.

— Что, черт возьми, произошло? — закричал он в свой коммуникатор.

— Мы получили два попадания самонаводящимися снарядами “искатель”. Взорвался оружейный отсек номер три на правобортном крыле, — ответил спокойный женский голос, как будто речь шла о погоде.

С трудом повернув голову, он посмотрел направо и увидел, что внешняя треть его крыла оторвана, а все остальное изрешечено дырами.

Чертовы корабельные компьютеры, подумал он. Я напуган до смерти, а, они разговаривают как будто во всей Вселенной все в порядке. Десять секунд назад все было спокойно, а теперь начался настоящий ад. Он быстро просмотрел свою информационную панель. Пятеро его товарищей погибли, атака прекратилась.

— Джордж, я падаю, падаю! Мы попали в улей. Мы в дерьме!

Это был его ведомый Чарли Друггенс, и как раз когда Джордж начал выкрикивать ответ, он увидел, как истребитель Чарли исчез с экрана.

Черт возьми, Чарли Друггенс. Как и я, последнее задание перед сменой. Он бы все отдал, чтобы найти этого сучьего офицера, который на брифигне сказал, что враг в этом секторе спит. Мы попали прямо в центр улья Ксермексов.

— Мы можем выйти в космос?

— Приближается еще один “искатель”, — ответил компьютер. — Перехожу на режим автоматического уклонения!

Джордж почувствовал себя беспомощным младенцем, пристегнутым ремнями к коляске, когда компьютер взял управление на себя. Он то и дело отключался, приходил в себя на секунду или две, затем снова отключался, в то время как Фэй, компьютер его корабля, уворачивалась от “искателя”, все время пытаясь вырваться из атмосферы. По крайней мере, в космосе был бы шанс, что спасательный фрегат подберет его, если корабль взорвется.

Затуманенным взором он следил за экраном с данными, за мигающей красной точкой “искателя”, которая переместилась в положение “шесть часов”, на мгновение закрылась, отклонилась в сторону, когда Фэй сделала еще один поворот, затем снова зафиксировала его корабль. “Искатель”, в свою очередь, легко ворачивался от встречных зарядов, выпущенных из кормового орудийного отсека. Должно быть, эти ублюдки провели модернизацию.

— Второй “искатель” приближается!

На экране появилась еще одна красная точка… заходящая с девяти часов и далее. Черт, наверное, сверху приближаются корабли-невидимки Ксермексов.

— Расчетное время столкновения — шесть секунд! — объявила Фэй, и на мгновение он испытал мрачное удовлетворение, услышав напряжение в голосе компьютера.

— Катапультирование! Катапультирование! Катапультирование!

Джордж скрестил руки на груди, хватаясь за ремни безопасности. Менее чем через секунду с обеих сторон кокпита захлопнулись похожие на яичную скорлупу монополимерные защитные экраны, заключив его в герметичный спасательный кокон. Он услышал слабый взрыв, и фонарь кабины сорвало.