После чего начал сосредоточенно, маленькими глотками пить горячий чай.

– Застрелился? – изумленно повторил Гройс. – Петр Алексеевич покончил с собой?

Парень неожиданно усмехнулся.

– Невероятно, да? Я тоже не мог поверить. Но знаете, Михаил Степанович, он подошел к делу со своей обычной основательностью. Оставил записку и пустил пулю в висок. Он мне как-то рассказывал, что самоубийцы, выбирающие веревку, часто остаются в живых, однако могут стать глубокими инвалидами. Себе он такого варианта не оставил.

– Я и не знал, что у него есть оружие…

– У папы его и не было. Он позаимствовал пистолет из хозяйского сейфа. Наградной «Бердыш». Самозарядный, может стрелять патронами калибра девять на восемнадцать, девять на девятнадцать и семь на двадцать пять. Александру Ивановичу Левашову, главе семьи, его вручили за какие-то заслуги по оздоровлению сотрудников МВД. Зачем я это помню, Михаил Степанович?

– Айнур, будь добра, принеси нам что-нибудь, – попросил Гройс, сидевший спиной к двери, не повышая голоса.

Маевский поднял брови, озадаченный расплывчатостью формулировки. Однако у Айнур никаких затруднений не возникло. Не прошло и минуты, как на столе перед Гройсом и его гостем появилась запотевшая бутылка водки и две стопки.

Старик разлил водку, поднял стопку и выпил, не говоря больше ни слова. Так же поступил и Митя. Глотнув водки, он некоторое время сидел, оцепенело уставившись перед собой, а затем мотнул головой и потер щеки, словно человек, приходящий в себя после тяжелого сна.

– Расскажи, что произошло, – попросил Гройс.

На бледном лице Мити стал заметен румянец.

– Двенадцатого мая, около часу дня, отец ушел в свою комнату. Когда именно он взял пистолет, сказать трудно: Александр Иванович редко проверяет сейф. Очевидно, отцу был известен код от сейфа, как было известно совершенно всё в этом доме. Лида называла его домовым эльфом. Он заперся в комнате, лег на кровать и… Звук выстрела услышала Лида. Она позвала охрану, они взломали дверь и обнаружили… папу. – Митя вскинул голову, глаза у него блеснули. – Вы понимаете, как всё это не похоже на отца? Но речь не об этом. В том, что он покончил с собой, нет никаких сомнений. Однако есть кое-что другое. Он очень изменился за последний месяц. Самое главное – гадалка! Это необъяснимо, это не лезет ни в какие ворота! Я ее даже не видел, вы понимаете? Никаких контактов не осталось, исчез человек, как не было, а ведь она на записях с камер сохранилась, мне Лида показывала, ей пришлось, потому что я чуть с ума не сошел…

– Подожди, Митя, подожди, – остановил его Гройс. – Давай по порядку.

Тот перевел дух.

– В апреле отец первый раз упомянул о ней. О гадалке. Мы встретились в кафе, как обычно. Вы же знаете: он человек привычки. Он был очень оживлен. То и дело посмеивался, – как я сначала подумал, над моими рассказами о студентах, но потом заметил, что он смеется невпопад. Я спросил отца, что привело его в такое хорошее расположение духа. Он посмотрел прямо на меня и улыбнулся… Михаил Степанович, я такой странной улыбки у него никогда не видел прежде.

– Я вообще не знал, что Петр умеет улыбаться, – проворчал старик. – В моем присутствии он мог извлечь из себя только сухой смешок, не меняясь в лице. Да и то это давалось ему с большим трудом.

Митя, не удержавшись, улыбнулся этому описанию. И Маевский вдруг увидел его совсем другим. Парень был старше, чем ему показалось: не двадцать, скорее, двадцать пять. Всё в его лице было некрасивым: длинный кривой подбородок, обрубленный на конце, сросшиеся густые брови на разной высоте, нос, извилистый, словно он от лба долго пытался найти дорогу к верхней губе и не сразу выбрал правильный путь… И при всех этих неправильностях его лицо казалось цельным. Как будто только такой нос или только такие брови и могли существовать на нем.

– Да, папа был мужчина серьезный.

Гройс снова разлил водку по стопкам.

– За твоего отца, – сказал он. – Светлая память. Самоотверженный был человек. Никита, хватит сидеть в стороне, присаживайся к нам. Это – Дмитрий Петрович, сын моего знакомого, ученый, между прочим… Митя, это Никита, мой водитель.

Никита пожал протянутую широкую ладонь.

– И что же отец тебе ответил? – спросил Гройс.

– Он сказал: «Я повстречал человека, который изменит наши жизни. Сначала мою, а затем твою». Я решил, что наконец-то папа нашел женщину, но он отмахнулся от меня: «Тебе бы только о любви! Это всё сущая глупость рядом с моей находкой. Она бесценна, Митя». Я его спросил, что же это такое. А он прищурился и спрашивает с таким, знаете, детским лукавством: «Ты веришь в гадалок?» Я едва не поперхнулся. Папа – и гадалки? Он всю жизнь высмеивал эту паранормальную ерунду. Папа – человек цифр.

– Потомственный бухгалтер, как он однажды сказал о себе, – пробормотал Гройс.

– Я ответил, что в гадалок верю, потому что регулярно встречал этих дам у вокзалов, пока их полиция не разогнала. А вот в правдивость их гаданий – нет. Тут отец стал еще веселее. «Напрасно, – говорит, – напрасно! Одна гадалка раскинула карты и пообещала, что нас ждут богатство и слава. Слава достанется тебе, а богатством я, конечно, поделюсь». Ну, я спросил, чувствуя себя довольно глупо, можно ли ей верить. Отец так и вскинулся: «Ни в коем случае! Она только и делает, что лжет. Но я – счастливое исключение. Для меня – только правда и ничего, кроме правды».

– Да, это не слишком-то похоже на его манеру выражаться…

– Повторюсь, он был очень возбужден. Похлопал меня по руке, сказал ласково: «Митя, некоторым предсказаниям можно и нужно верить. Подробности излишни, но когда всё сбудется, ты узнаешь первым».

– Что было дальше?

– В последний раз мы с ним виделись за полторы недели до его смерти. Отец был не в таком приподнятом настроении, как в предыдущую нашу встречу, и очень погружен в свои мысли. Вы же знаете, он всегда был внимателен ко мне. Так вот, мне показалось, что он меня едва слушает. А я рассказывал ему, что планирую отпуск, и попросил у него денег взаймы. Он обещал полгода назад, что поможет с оплатой поездки.

Маевский про себя хмыкнул. «Здоровый лоб ездит отдыхать на деньги папаши. Ай, красава!». Однако вызвать в себе раздражение к Мите больше не получалось.

– И вдруг отец как-то сморщился и говорит: «Прости, Митя, но денег нет». Я сначала даже не понял. «Я всё потратил», – сказал он. А там была большая сумма, и поймите меня правильно, я считаю, что папа может распоряжаться деньгами как ему вздумается… Но при его экономности это было так странно! Я не удержался, спросил, на что именно. Он как-то занервничал и ответил: «Позже, всё позже. Прости, но пока твоим отпуском придется пожертвовать». Меня словно за язык кто-то дернул. «Это как-то связано с твоей гадалкой?» Он помедлил и кивнул. Тут мне стало не по себе, потому что отдать деньги гадалке – это настолько не похоже на отца, что даже представить нельзя! Я встревожился всерьез, но не из-за отпуска, вы понимаете? А потому что это какая-то глупость несусветная! Но он очень строго пресек мои расспросы. А через полторы недели застрелился.

– Что было в записке? – спросил Гройс.

– «Митя и остальные, простите. Устал». Михаил Степанович, я не сомневаюсь, что эта женщина каким-то образом причастна к его смерти. Она что-то такое с ним сделала… Он очень изменился в последний месяц. Однажды бросил: «Кто бы мог подумать, что к счастью нас с тобой приведет гадалка!» Я уверен, он отдал ей все свои сбережения. На его счетах пусто. Но дело не в деньгах, они меня меньше всего интересуют. Я хочу понять, что между ними было. Как она повлияла на него? Как ей удалось так легко подчинить его себе?

– Хотите отомстить? – не выдержал Никита.

Митя взглянул на него с удивлением.

– Отомстить? – Он будто пробовал незнакомое слово на вкус. – Нет, я хочу узнать, что произошло с отцом. Почему он застрелился? Мне не дает покоя этот вопрос. Если бы он просто чувствовал себя обманутым, он бы так не поступил.