– Светлова, твой случай вообще из другой оперы, – сказала, подумав, Воденникова.
– Ну вот посмотрим.
Ангелина оказалась права. Желающих узнать, что им уготовано, прибавилось.
Клиентке было лет тридцать. Худенькая, невзрачная. Она сразу вызвала у Ангелины симпатию, робко спросив:
– А им может быть какой-то вред от нашего гадания? Кате и ее мужу?
– Ни за что, – весело сказала Ангелина. – Смотрите, как это работает. Я по фотографии создаю фантом вашей подруги, а затем подключаюсь к нему и задаю все вопросы, которые нас интересуют. Фантом – это как слепок. Если вашу фигурку из глины сделать, а потом у нее что-то спросить, ей же не будет больно?
Женщина обрадованно заулыбалась.
Поговорив с фантомом, Ангелина сообщила, что подруга может обидеться.
– Она же бросить его думала… – растерянно протянула клиентка.
– Но ведь не бросила же. Вы обязательно хотите ей рассказать?
– Да как-то неловко… Я с ней делюсь даже тем, какие прокладки выбрала, а про мужа как-то вдруг умолчу…
Ангелина понимающе покивала. К подобным историям она давно привыкла и даже не удивлялась.
– На кого-то еще хотите сделать расклад?
– Да! – Клиентка полезла в сумочку. – Вот, я вам фото принесла, посмотрите, пожалуйста…
Ангелина взяла фотографию молодой девушки. Та напоминала какую-то модную актрису. «Да, точно, я ее в сериале недавно видела», – хотела сказать Ангелина, но в этот момент худенькая невзрачная женщина, перегнувшись через узкий стол, глубоко и сильно полоснула ее скальпелем по горлу.
Ангелина отшатнулась и схватилась за шею. Кровь хлестала, заливая фотографию, стол, ковролин. Ангелина пыталась крикнуть – но стало только хуже. Тогда она сползла со стула, легла и съежилась.
Она была еще жива, когда невзрачная женщина склонилась над ней и обхлопала со всех сторон. Телефон остался в сумочке. Там его и нашла убийца.
Но Ангелина этого уже не видела.
Третий
О том, что за ней уже идут, Ольга Воденникова догадалась за два с половиной часа до смерти. Пять карт лежали на столе, и все говорили одно.
Не было никакого смысла бежать. Да и некуда, по правде говоря.
Поэтому она открыла дверь убийце, бесстрашно взглянула ей в лицо, дождалась, когда всё закончится, и умерла так же легко, как жила.
Глава первая
По дороге к остановке, не доходя до старого тополя, Айнур замедлила шаг. В развилке угнездилась ворона, похожая на горелую горбушку. Завидев ее, горбушка разинула клюв и издала звук, напоминавший кашель курильщика.
Ворона кашляла на нее сверху каждое утро. То ли приветствовала, то ли глумилась. Но даже если глумилась – это было единственное приятное впечатление по пути на работу.
Двенадцать трамвайных остановок. Подходя к проезжей части, Айнур собиралась с духом, как воин перед сражением, а если без патетики – как пациент перед отвратительной процедурой вроде глотания кишки.
Лица. Запахи. Голоса. Пуговицы, рюкзаки, бороды, очки, фиолетовые пряди, брошки, телефоны, пальцы, обхватившие поручень, кольца на пальцах, – все это разом выстреливало в Айнур, словно липкое конфетти, и счистить эти мелкие впечатления было невозможно. На нее обрушивался хаос.
Обычно она старалась забиться на заднюю площадку. Музыка в наушниках не помогала. Только очень беззаботные люди могут позволить себе не контролировать, как звучит окружающее пространство.
Так что Айнур поворачивалась боком, смотрела в окно. Рельсы – это гармоничное. Параллельные, и цвет такой хороший, ровный. На нее то накатывали, то откатывались назад волны пассажиров. Как же все они пахнут…
Сегодня трамвай был полупустой, и Айнур обрадовалась. Кроме нее на задней площадке теснилась только компания мальчишек – в раздутых, словно подкачанных воздухом, спортивных куртках. Она и половины не понимала из их трескотни.
Когда мальчишки вышли, стало тихо. Айнур облегченно закрыла глаза, впитывая перестук колес по рельсам. Ритмичный звук, хороший. Лучше – только в поездах. В рюкзаке у нее лежала коробочка с отборной клубникой. Прохор обрадуется…
Кто-то положил ладонь на ее ягодицу.
Айнур вздрогнула и обернулась. Лысый приземистый мужик с блудливой улыбочкой лапал ее с полным чувством собственной правоты и понимания, что деваться ей некуда.
Что-то было в Айнур такое, что позволяло этому мужику и ему подобным безбоязненно распускать руки. Как-то они угадывали, что она не поднимет крик, не обматерит на весь вагон, не вцепится в рожу.
– Чернявенькая, – всё с той же улыбочкой сказал он. – Жопа-то у тебя кобылья.
Вонь перегара. Дешевая клетчатая рубаха, рукава засучены до локтя. Что это у него, татуировка на локтевом сгибе? Айнур опустила взгляд, рассматривая его ботинки.
Мужик осклабился еще шире:
– Скромница? Татарки обычно шалавы. У меня соседка татарка. Со всеми готова… – Он прибавил несколько слов, но Айнур не слушала, она изучала бежевые шнурки в его стоптанных ботинках: один из шнурков на конце был покрашен в кислотно-розовый цвет.
Девушка подняла на лысого глаза.
– А ты не боишься, что к твоей дочке однажды пристанет такой же, как ты? – медленно спросила она. – Какая-нибудь сволочь ее за задницу будет хватать. Обрадуешься этому? – В речи ее прорезался акцент. – Пока она у тебя маленькая совсем. Но скоро уже в школу пойдет. Будет одна ходить, на бабушку-то надежды нет. И подвернется ей однажды похожий на тебя.
Мужик отдернул руку, как от раскаленной конфорки. В глазах мелькнул страх, помноженный на недоумение.
– Сссука, ты как…
– Думаешь, сможешь защитить свою Машеньку? – Айнур покачала головой. – Детку свою золотую! Не-ет, не получится! – нараспев пообещала она. – Всё, что ты делаешь со мной, к ней вернется. Ты сам это выбрал. Когда руки свои поганые ко мне протянул, тогда и выбрал.
Она скорее почувствовала, чем увидела, что пальцы его сжались в кулак.
– Давай, лицо мне разбей, – предложила Айнур, нехорошо улыбнувшись. – Подрастет твоя Маша – и ей разобьют.
– Ты… тварь… откуда знаешь про Машу?!
– Я ведьма, – сухо сказала Айнур. – Я всё знаю.
Он попятился, не отводя от нее затравленного взгляда, налетел на спинку сиденья и вывалился из трамвая, расталкивая пассажиров.
Она вышла на остановке. Утренний сквер пах сиренью, сверкало солнце в окнах, рыжий щенок резвился на траве, и девочка, его хозяйка, смеялась и бросала ему вместо палочки большую шишку… Айнур всё замечала, но ни на что не отзывалась. Хотелось окунуться в бочку с хлоркой. Из сквера она свернула в переулок, обогнула старую церковь, перед которой нищенка рассаживалась, подбирая юбки, и наконец оказалась перед светло-желтым зданием с барельефом в виде растительного орнамента и балконами с выгнутыми коваными решетками, изящными, как арфы.
Айнур набрала код, вошла в подъезд, поздоровалась с консьержем и поднялась на пятый этаж. Открыла дверь своим ключом и сказала без всякого акцента:
– Здравствуйте, Михаил Степанович!
– Вер-р-ртихвостка! – хрипло выкрикнули откуда-то.
– Доброе утро, Айнур! – донеслось из комнаты. – Дай Прохору оплеуху и проходи сюда. Только захвати зажигалку.
– А где она?
– В кухне, на полочке.
Айнур помыла руки и заглянула в небольшую комнату, где по жердочке в клетке ходил великолепный, как гладиолус, красно-синий попугай. При виде девушки он отчаянно закивал и вскинул когтистую лапу, словно собираясь поклясться перед судом.
– Пр-р-роша мер-р-р-завец, – с явным удовольствием известил он.
Она протянула ему ягоду клубники. Прохор заворковал, как голубь, и нежно сказал:
– Пр-р-роститутка!
Айнур отыскала зажигалку и прошла в гостиную.
Михаил Степанович Гройс развалился в любимом кресле у окна с видом на церковь. Увидев Айнур, поднялся – как всегда, галантный. Одна рука заведена за спину.
– Сделай милость, дай огоньку.
Айнур щелкнула колесиком. Старикан вытащил из-за спины правую руку, сжимавшую длинную палочку. На конце ее было нечто вроде самодельного фитиля. Он неторопливо поднес палочку к пламени, и фитиль вспыхнул. Гройс отступил на шаг, провел левой рукой, в которой оказался ярко-синий платок; платок взмахнул шелковыми крыльями и тут же опал, а палочка на глазах Айнур преобразилась: там, где мгновение назад бился огонек, распустила атласные лепестки искусственная роза.
