– Как Селиванов?

– Да. Кроме них, я обнаружил четверых тарологов и одного психолога из частного медицинского центра. Фотографии на их сайте сто лет не обновлялись. Полагаю, род деятельности психолога изменился, и он занимается теми же эзотерическими практиками, что и наша лже-Марианна. Итак, разнообразные мелкие мошенники и обслуживающий персонал при состоятельных согражданах – вот контингент, который интересовал Пономарева. Встречи длились в среднем не больше пятнадцати-двадцати минут. Короткий разговор, часто – на улице, даже не в кафе, и они расходились. На что это похоже, по-твоему?

– На обмен информацией, – пробормотал Маевский. У него начала болеть голова.

– И не только. Обрати внимание…

Гройс вывел на экран фото, сделанное Желтухиным. Пономарев протягивал Беляковой конверт.

– Обмен информацией и денежными средствами, – дополнил Маевский.

– Если, конечно, в конверте деньги, а не споры сибирской язвы. Забыл сказать: среди фигурантов расследования есть занятная дама. Вот она, голубушка.

Гройс, как игральную карту, выложил перед Никитой фотоснимок.

Женщина лет пятидесяти, плечистая, с угрюмым невыразительным лицом. Редкие короткие волосы. Обвисшая кофта на пуговицах, разношенные кеды, нелепая джинсовая юбка на комковатых бедрах…

– Какая-то тетка с рынка, – пробормотал Никита.

– Эта, как ты выразился, тетка с рынка является коллегой Пономарева. Позволь тебе представить: Марина Бурова – еще один креативный продюсер телеканала «Гроза». Вот с ней-то он как раз встречался в кофейне. Желтухину удалось подобраться к ним и кое-что подслушать. Здесь есть записи, но их надо расшифровать, я пока не успел… Предполагаю, Никита, все люди, с которыми виделся Пономарев, шпионят для него в домах своих нанимателей. Вряд ли он дает им инструкции по чистке обуви и обслуживанию автомобилей. Я, правда, не вполне понимаю, что он затем делает с этой информацией… Ясно одно: Айнур надо срочно вытаскивать. Во-первых, мы выяснили всё, что нужно, о тарологе, а во-вторых, Петр Алексеич влез с головой во что-то очень нехорошее. Я, собственно, ждал твоего пробуждения, чтобы ты ее забрал оттуда. – Он позвонил и сказал не терпящим возражений тоном: – Айнур, твоя работа у Левашовых закончена. Через час тебя заберет Никита. Он позвонит, когда будет подъезжать. Собери вещи и будь готова…

– Не сегодня, Михаил Степанович, – перебила девушка.

– Что, прости?

– Я никуда отсюда не поеду. Замороженные супы есть в морозилке, их только в холодильник на ночь поставить, они к утру оттают.

– Айнур, какие еще супы! – рявкнул Гройс. – На Маевского вчера покушались. А перед этим на его глазах был зарезан детектив, которого нанял Селиванов. Убит, понимаешь? Ты в опасности, здесь не о чем спорить.

– А мы и не спорим. – Голос Айнур звучал твердо и спокойно. – В доме странное творится. Здесь что-то не в порядке. Вам нужно было выяснить, что происходит? Я выясню. Через два дня, когда мне дадут выходной, буду у вас с отчетом.

– Кто тебе даст выходной? – обалдело спросил Гройс.

– Анастасия Геннадьевна. Извините, мне пора. Не беспокойтесь, Михаил Степанович, всё будет нормально.

В трубке запищали гудки.

– Вот же безмозглая овца! – Никита еще не видел Гройса в таком гневе. – Это не девчонка, а какая-то, я даже слова приличного подобрать не могу…

– Пр-р-роститутка? – несмело предложил попугай.

– Замолчи, Прохор!

– Кр-р-рутись! Кр-р-рутись!

– Я тебе голову сейчас откручу!

Маевский, который чувствовал себя так, словно ему голову открутили накануне и всю ночь набивали об стенку, не выдержал:

– Простите, Михаил Степанович, я кофе сварю. Думаю, за Айнур сегодня ехать бессмысленно.

Загородный дом у Левашовых был приличный, не поспоришь. Но Айнур видала дома и побогаче. Однажды ей довелось работать у очень набожного человека, который жил, считай, собственным селом: на территории было три десятка строений разнообразного назначения, магазин, конюшня, своя церковь, тренажерный зал и бассейн, причем с чашей на сто метров, а не на двадцать, как у некоторых, которые деньги считают.

В этом бассейне набожного человека и утопили.

Но об этом Айнур вспоминать не любила.

Она вообще не любила вспоминать. Мыслями о прошлом тешатся одни старики, страдальцы и поэты. Лишь иногда, перед сном, позволяла себе приоткрыть маленькую дверцу и увидеть в щелочку белесое солнце, расползающееся по небу, жесткую, как щетина, высохшую траву, воздух, звенящий от зноя. Когда говорят, что воздух звенит, не представляют, что это на самом деле за звук. Он льется сквозь тебя, как солнечный свет сквозь стекло. И ты звенишь.

Только раз Айнур смогла испытать схожее переживание.

Михаил Степанович попросил сопровождать его вечером на концерт. Айнур вопросов не задавала: на концерт так на концерт. Приготовилась, что будет тоска.

Первые десять минут она действительно томилась, разглядывала музыкантов. А потом за фортепиано сел пожилой бесцветный мужчина с массивной головой и сразу заиграл…

Она оцепенела. Снова отец нес ее, маленькую, на плече, одуряюще пахла разогретая трава, взмывал и падал стрекочущий хор кузнечиков, а невдалеке пасся табун, и одна лошадь, гнедая в рыжину, всё поднимала голову, смотрела на Айнур и перебирала тонкими, как струны, ногами.

Айнур не могла сказать, сколько длилось выступление. Когда настала тишина, ей показалось, что у нее в голове что-то лопнуло. Что она оглохла и больше не услышит ни звука, и это милость божья: лишить человека слуха, чтобы последним впечатлением стала такая музыка.

Но тут зал взорвался аплодисментами, и она осознала себя в кресле, вцепившейся в подлокотники. Словно ее из космоса закрутило и швырнуло обратно в душный зал. По щекам текло, и по шее текло, и даже кружевной воротник блузки, подаренной Михаилом Степановичем, оказался мокрым насквозь.

Больше Айнур с Гройсом не ходила в консерваторию. Сколько тот ни приглашал, отказывалась наотрез. Когда Михаил Степанович попросил объяснений, Айнур не стала говорить, что у нее сердце разорвется, а просто ответила, что музыка ей не нравится и с надушенными старухами вокруг перебор.

– Айнур? Чо за имя? Ты татарка, что ли?

– Я уйгурка, – застенчиво улыбнулась Айнур.

Ей нужно расположить к себе этих людей. Значит, улыбаемся и краснеем.

– Уйгурка? Из Уйгурии, значит? Это где такая страна?

Женщина лет сорока с цепкими голубыми глазами навыкате бесцеремонно разглядывала девушку. Пощупала рукав ее вышитой туники, словно приценивалась. Обошла кругом, качая головой.

– Это не страна, Ира, это область, – вмешалась вторая женщина, сидевшая за столом.

Бледная, глаза темные, провалившиеся, – болеет, что ли? Волосы убраны под серый платок. Цвет этот ей совсем не шел, как не шла и хлопковая черная блуза, застегнутая под горло.

– Мы жили в Казахстане, – объяснила Айнур. – Потом с семьей переехали в Москву.

– Понятное дело, все в Москву лезут, – бойко закивала голубоглазая.

– Из Челябинска, например, – непонятно дополнила бледная.

Ирина посмотрела на нее без всякой приязни.

– Пока мы без батлера, я здесь за старшую, – обернулась она к девушке. – Инструкции тебе выдам. Клювом не щелкай! Повторять не разбегусь. Работала раньше?

– В отелях только, – соврала Айнур.

– Здесь тебе не отель, – отрезала та. – Порядки другие. Налажаешь – сразу пинком под зад.

– Тебя Анастасия Геннадьевна наняла? – вступила бледная, и снова Айнур показалось, что этот простой вопрос сбил с Ирины спесь.

Она закивала. Ее действительно сначала проводили к хозяйке дома. Сказочно прекрасная женщина, как модели с обложек журналов. Лицо точеное, глаза зеленые, волосы золотые. Раньше Айнур все женщины с золотыми волосами казались красивыми. Пахло от хозяйки райскими садами и немножко ванилью.

Левашова пристально, не скрываясь, рассматривала Айнур, брала за руки и называла деточкой. Голос певучий, улыбается, а в глубине зеленых глаз прячется что-то острое, словно колючая тварь на дне морском. Потом она отправила Айнур в Синий дом, который оказался зеленым, и сказала, что Ирочка ей все объяснит, а пока можно идти в кухню, у горничных как раз обед.