Выйдя из подъезда, старичок вдохнул полной грудью и восхищенно проговорил:

– Эх, столица!

Спустившись в метро, старичок подобрался, прижал к себе портфель. Разглядывал в негодующем изумлении голоногих девок и парней в облегающих, как у балерунов, штанишках. Но выйдя на поверхность, он вновь расслабился. Пошнырял взглядом по домам, спросил у троих прохожих дорогу и вскоре уже топтался перед закрытой железной дверью подъезда.

С домофоном, однако, у старичка не возникло никаких затруднений. Каким-то образом он просочился внутрь, поднялся пешком на второй этаж и озадаченно подергал дверь квартиры номер семьдесят восемь. Вытянул губы трубочкой – и стал звонить соседям.

На звонок вышла злая женщина с широким испитым лицом. Волосы ее были забраны в два хвостика по бокам, как у школьницы.

– Я извиняюсь, – вежливо сказал старичок. – К Оле приехал в гости, племянница моя по линии супруги, а тут такое…

Он указал на дверь, заклеенную бумажкой с печатями.

Подозрительное выражение на лице женщины сменилось сочувственным.

– Господи! Не знаю, как и сказать-то… Умерла ваша Оля.

– Как – умерла?!

Старик схватился за сердце и прислонился к стене, закрыв глаза.

Обошлось без скорой. На кухне у соседки, назвавшейся Еленой, «дядюшка» пришел в себя и попросил подробностей. Но прежде сам выдал тщательно отмеренную порцию: он из Подмосковья… С Ольгой говорили месяц назад… Предупредил, что заедет в гости, когда будет в Москве по делам переоформления пенсии.

– Я до нее со вчерашнего дня дозвониться не мог. Ну, решил, может, загуляла, дело такое… Наведаюсь, думаю, сразу в гости, авось не погонит…

Гройс нес чепуху, не выходя из роли: растерянный пенсионер, с племянницей жены видится по праздникам, но в голове не умещается, что был человек – и вдруг нету.

– Как же нас-то никто не предупредил… – растерянно повторял он.

Лена приняла это на свой счет.

– Оля скрытная была. – Она закурила в форточку. – Вернее, где не надо – скрытная, где надо – болтливая. Я даже не знала, что у нее дядя с тетей есть. Про родителей она говорила, что умерли, повторяла, что сирота… Но без печали повторяла. Она вообще легкая была, Олька-то. Уж простите, что так вышло…

– Что ты, милая! Ты-то здесь при чем…

Выпили за помин души. Лена выставила на стол покупной салат в пластиковом контейнере.

– Закусывайте, Иван Денисович.

И угощение было прокисшим, и кухонька вокруг обшарпанная, с замызганными окнами. Квартира выглядела так, словно принадлежала тараканам, а люди здесь жили на птичьих правах. «Поджелудочная крякнет», – с тоской подумал Гройс, ковыряясь в салате.

– Спасибо тебе, Леночка, – прочувствованно сказал он. – Хоть от тебя узнаю, как она жила, как богу душу отдала…

– Ох, страшно сказать… Убили ее, Иван Денисович. Зарезали.

Гройс прижал ладонь к сердцу.

– Любовник? – дрогнувшим голосом спросил он.

– Уж не знаю, любовник или нет. А я ей говорила, чтобы она клиентов на дому не принимала! – вдруг рассердилась Лена. – К ней же ходят… ходили всякие с утра до вечера, у нее вечно дверь нараспашку, сама сидит в одних трусах, карты свои раскладывает…

Гройс повел беседу очень аккуратно и узнал, что Ольга Воденникова была настоящей ведьмой, но не из-за точности своих предсказаний, а потому что в пятьдесят три года так выглядеть – это бога гневить; что жаловалась на постоянное безденежье, однако деньги у нее утекали между пальцев и она осталась должна Лене восемь тысяч; что мужики у нее водились, но надолго не задерживались, потому что Ольга была веселая очень: «Чисто искорка, а искорку в ладонях попробуй удержи», – в слезах объяснила Лена. Наконец, что закладывала Воденникова крепко и часто…

Тут Лена прикусила язык.

– Жизнь у Оленьки была тяжелая, – бесхитростно сказал Гройс. – Неужто боженька ее на том свете осудит?

И как-то сразу становилось ясно, что, конечно, не осудит Господь беспутную Воденникову, как не осуждает ее и сам Иван Денисович.

Лена приободрилась.

– Я, главное, понять не могу: бухает как черт – а личико гладкое, как у девочки! Вот как так?! Я на себя с утра в зеркало посмотрю: жопу от лица не отличить! А Олька забежала с утра за солью – сияет, как подсолнушек. А ведь мы с ней накануне выжрали две бутылки вермута…

– Вы красивая женщина, Елена! – торжественно возразил Гройс. – Не возводите на себя напраслину.

– Ой, скажете тоже! Вы рыбкой-то угощайтесь, угощайтесь… Такое горе у вас. Надо покушать!

– Чем только люди на жизнь не зарабатывают в наше время… – неопределенно сказал Гройс. – Гадание! В мое время гадалки были, конечно. Но чтобы так повально…

– Выдумки это всё. – Лена уже была изрядно пьяненькая и рукой махнула перед собой, словно ловила очень медлительную муху. – Вот Олю возьмите! Ничего, что я о ней?

– Мне любые подробности интересны, – заверил старик.

– О мертвых либо хорошо, либо ничего, да? Но я сейчас не в осуждение ей говорю, а просто как факт. У нее ведь не было никаких способностей к настоящему гаданию. Только я никак ее раскусить не могла: взаправду она в себя верит или только притворяется. Я ее сто раз просила мне на любовь погадать… Всем ведь хочется, чтобы их любили, да? А мне как-то с мужиками не везло… И уж я ей прямым текстом говорю: ну обмани ты меня, наговори мне чепухи волшебной, пообещай, что придет Дед Мороз с мешком, а в мешке у него будет мужичок для меня: рукастый, молчаливый, и чтобы при своем деле… А Ольга – ну упрямая же коза! Как ни разложит карты, всё смеется: будешь, говорит, богатой, а там к тебе и мужички потянутся. Богатой! – Лена прыснула и показала большой палец, словно одобряя этот план. – Наследство получу, ага! Родители – в могиле, а свою двушку они брату завещали. У него двое детей, ему нужнее. Мы как-то раз даже поскандалили с Олей. Я ей говорю: ну признайся же, что всё выдумываешь! А она мне: не могу, карты правду говорят. Может, и сама верила, кто ж теперь скажет. – Лена всхлипнула и вытерла слезы рукавом. – Фильм один обожала, «Матрица». Не смотрели? Прямо фразами оттуда разговаривала. Мне каждый раз так смешно делалось… Я на нее ору: ты можешь карты нормально разложить или нет?! Мне от твоих обещаний богатства ни жарко, ни холодно! А она колодой так сделает: фыррррррр! И отвечает: «Вы слышите, мистер Андерсон? Это звук неизбежности». В смысле, что неизбежно на меня деньжищи свалятся. Или я ей жалуюсь, например, на свое начальство, а она мне: «Добро пожаловать в реальный мир». Это меня бесило, конечно. А теперь я себя ловлю на том, что сама, чуть что, говорю: добро пожаловать в реальный мир.

Гройс выяснил, что Елена не видела и не слышала в день убийства ничего подозрительного. Труп обнаружила очередная клиентка, которая зашла в открытую квартиру и подняла крик.

– Я со смены вернулась в пять вечера, только прилегла – мать моя, кто-то визжит так, что в ушах стынет. Я выскочила, не сразу и поняла, откуда кричат. Сунулась к Ольке, а она там… – Лена помрачнела. – Сидит за столом, карты перед ней разложены, а горло… Ой, я, наверное, зря вам это рассказываю!

– Ничего, я и не к таким вещам привычный.

– Горло перерезано. Голова на грудь свесилась. И футболка вся залита кровью, любимая ее, с Микки-Маусом. Тетка эта бегает вокруг, дурища, причитает – надо врачей, надо врачей! А каких врачей, если она уже окоченела вся.

– Прямо холодная была? – спросил Гройс.

– Ага. И деревянная. Я ее за запястье взяла, пульс прощупать, а рука тяжелая, как доска.

Перед уходом дядюшка выпросил фотографию племянницы, объяснив, что у него дома только ее старые снимки. У Лены в телефоне нашлось два десятка общих селфи. Веселые расхристанные бабенки – везде в обнимку, везде с бутылкой. Пьяненькие, расслабленные, дурные…

Елена задремала, уткнув голову в сгиб локтя. Гройс быстро, пока не заблокировался экран, переснял своим смартфоном фотографии. Они обменялись телефонами, но он не был уверен, что наутро она его вспомнит.