Плоская сигарета, намного длиннее обычной. Аманда, не зажигая, покрутила ее своими нервными пальцами. Понюхала. Время от времени она в задумчивости роняла ее в широкий рукав домашнего халата и тотчас же торопливо доставала обратно.

Муж был в соседней комнате. Джон запретил ей курить гипнофен. В последний раз, застав Аманду за курением, он устроил бурную сцену, настоящий скандал, который закончился обещанием Аманды не предаваться этому пороку.

Но она не могла отказаться от этого. Она обожала мечтать с широко открытыми глазами, любила безумные грезы и приключения, где одновременно бываешь актером и зрителем. Гипнофен это может. В сумерках зажигаешь сигарету, усаживаешься перед белой стеной, и после нескольких затяжек, картины и события, которые ты хочешь увидеть, как на экране начинают сменяться и накладываться друг на друга. В своих грезах можно увидеть самое желанное, можно путешествовать, где угодно, или выбрать мгновение из своей прошлой жизни, и вновь пережить то, что будет дальше. Все это может повторяться по желанию курящего два, три, десять раз подряд – до тех пор, пока не прекратится действие гипнофена и грезы не рассеются окончательно.

Аманда жила только этим. Услыхав в коридоре шаги Джона, она в страхе спрятала сигарету между страницами журнала и небрежно бросила его на столик.

Когда Джон открыл дверь, Аманда даже не обернулась.

– Я собираюсь навестить Эдит.

Он постоял в дверях, потом подошел к ее креслу.

– Ты была вчера у нее?.

Аманда кивнула, взяла со столика пилку и принялась сосредоточенно обрабатывать ногти.

– Как она выглядит? – спросил Джон.– Вчера ты мне ничего не сказала, я узнал обо всем только сегодня за завтраком. Тебе не кажется, что ей лучше?

Аманда с трудом подняла глаза:

– Отстань, Джон. Ты прекрасно знаешь, что она совсем сойдет с ума, если у нее не забрать его…

– Замолчи!

– Прекрасно, я молчу!

– Я всего лишь спросил тебя, не лучше ли ей.

– Нет,– твердо ответила Аманда.– Нисколько не лучше. Джон, заложив руки за спину, принялся медленно ходить вокруг кресла.

– Я говорил о ней с доктором Щютом,– он остановился.

– Мне кажется, ты совершил глупость,– возразила Аманда.– Доктор Шют не психиатр.

– Я знаю. Но, тем не.менее, нужно знать и его мнение. Аманда пожала плечами и, когда Джон умолк, безразличным голосом спросила:

– Что же он тебе сказал?

– Сначала он мне не поверил, но в конце концов согласился взглянуть на Виктора. Аманда вскинулась.

– Джон! – раздраженно воскликнула она,– не зови его больше так, прошу тебя. Прекрати разыгрывать комедию!

Джон, едва открыв рот, вдруг умолк, схватившись руками за голову.

– Хорошо,– сдержанно ответил он.– Я назвал его так, не подумав. Кем бы он ни был, доктор Шют считает, что пока лучше не вмешиваться. Пусть Эдит остается со своими иллюзиями пока…

– Пока совсем не сойдет с ума,– закончила Аманда. Джон трижды стукнул кулаком по. ладони.

– Ну что я могу сделать? – неуверенно спросил он.Прежде всего она – моя сестра. Если у нее его забрать, она способна на самоубийство. Это абсолютно точно. Ты представляешь, кем был для нее Виктор и что… О! Я вообще больше ничего не понимаю, и эта история начинает действовать мне на нервы.

Аманда поглубже забралась в кресло, вытянула ногу и начала разглядывать носок домашней туфельки.

– Эдит больна. Только ты не хочешь поверить в это. Ты не видел, какая она бледная? Она никуда не выходит, закрылась у себя и не оставляет его ни на минуту. Ты заметил – она не хочет, чтобы к ней приходили.

– Заметил. Где-то через полчаса она начала нервничать, зевать. Она хотела, чтобы я зашел в кабинет к… Она хотела, чтобы я с ним поговорил, как будто ничего не произошло. Аманда, у меня не хватило смелости.

– Понятно. Тем более, что у дома с постоянно закрытыми ставнями, с этими старомодными тяжелыми постоянно задернутыми двойными красными портьерами такой мрачный вид.

– Да,– еле слышно произнес Джон,– и потом – музыка… Она играет целый день. Музыка позапрошлого века. Дебюси, Стравинский. Ничего, кроме Дебюсси, Стравинского и Бетховена. Можно сойти с ума.

– Виктор очень любил этих композиторов,– сказала Аманда, отложив пилку. Она вытянула руки и, прищурив глаза, начала рассматривать ногти, сравнивая их по длине.

– Да, он их любит и теперь.

– Не говори глупостей! – крикнула Аманда и рассмеялась ему в лицо.– Ты говоришь так, словно эта кукла может разбираться в музыке.

– Послушай, Аманда. Я понимаю, что это невероятно, но я видел своими собственными глазами, -как он покачивал головой и постукивал рукой в такт.

– Ты больше шагу не ступишь в ее дом,– сквозь зубы процедила Аманда, вскочив с кресла.– Или ты свихнешься, как твоя сестра.

Она нечаянно задела столик, журнал упал, и из него выкатилась сигарета с гипнофеном.

Побледнев, Джон, поднял ее. Он покачал головой, сжал сигарету в кулаке, намереваясь раздавить ее, но, передумав, аккуратно положил обратно на журнальный столик и молча отвернулся от жены.

– Ну? Что ты застыл, как истукан? – закричала Аманда.Ты снова намерен устроить мне сцену. Валяй, не стесняйся!

– Но это же самоубийство, Аманда.

– Опять та же проповедь. Ты бы лучше попробовал закурить, чем шататься вечерами без дела.

– Ты не в своем уме. Ты не сознаешь, что все глубже увязаешь в пороке, более того – реальность кажется тебе пошлой и неинтересной. Если так будет продолжаться, ты потеряешь вкус к жизни…

– Вкус к жизни! Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему начинают курить гипнофен? Отвечай! Ты путаешь причину и следствие, Джон. Начинают, когда вкус к жизни потерян давным-давно и всеуже поблекло, опустело и лишено смысла…

– Замолчи! – взмолился Джон.– Стыдно этим заниматься. Возможно, я изменился, не всегда внимателен к тебе. Но и ты тоже совсем не та, что раньше. И потом, я не делаю из этого драмы. Я держу себя в руках. А ты… ты… у тебя нет ни капли воли, если ты так легко прибегаешь к удовольствиям воображаемого рая.