Полковнику Бобрикову было поручено познакомиться с положением дел в русских войсках и немедленно доложить Временному правительству. Прибыв во Францию, полковник Бобриков посетил лагерь Курно, где располагалась 3-я бригада, и лагерь ля-Куртин. В Париже Бобриков ознакомился с последними донесениями Занкевича и ответами на них Корнилова и Керенского. 22 августа он телеграфировал Корнилову: «Сведения весьма преувеличены. Неповинующиеся солдаты изолированы в лагере Куртин и находятся под наблюдением французских войск. Никаких жалоб на поведение солдат не поступало. В 3-й бригаде, находящейся в лагере Курно, — брожение на почве неурегулированных отношений между офицерами и солдатами в связи с предстоящей отправкой в Салоники. Были эксцессы с населением. Приказал ввести военно-революционные суды. Для быстрого приведения неповинующихся солдат к порядку в настоящее время не имею в своем распоряжении ни русских, ни французских войск».

Между тем русское командование сделало еще одну попытку, чтобы обезглавить революционные силы русских войск и расправиться с ними, не прибегая к помощи французов.

20 августа в лагерь ля-Куртин прибыл генерал Занкевич. Не заходя в Совет, он пошел в казармы. В казармах Занкевич здоровался с солдатами, называл их «братцами». На его приветствия солдаты непринужденно и дружно отвечали: «Здравия желаем, господин генерал». Занкевич обратился к солдатам с вопросами: как они живут, чем занимаются, получают ли письма с родины, что пишут родные, нет ли у кого жалоб и т. д. Солдаты спокойно отвечали на вопросы генерала. Слушая их ответы, Занкевич то хмурился, то широко улыбался. Он обещал солдатам помощь и содействие. Так мягко с солдатами еще не говорил ни один представитель Временного правительства. Некоторые были растроганы таким обращением. Раздались возгласы одобрения. От удовольствия отдельные солдаты улыбались, выражая Занкевичу благодарность за заботу о них. [165]

Из казарм Занкевич пошел в бараки, затем осмотрел лагерные палатки. И везде он прикидывался отцом и благодетелем солдат.

Обойдя добрую часть казарм и бараков и успешно разыграв роль волка в овечьей шкуре, Занкевич пошел в Совет, члены которого, узнав о его прибытии в лагерь, уже все были в сборе.

— Что же это, господа, — ласково проговорил Занкевич, — представитель Временного правительства осматривает лагерь, а вы не изволите ни встречать, ни сопровождать его?

— Своим присутствием, господин генерал, мы не хотели стеснять солдат говорить с вами о том, о чем они хотели бы, — ответил с иронией председатель Совета Глоба.

— Тем не менее вы обязаны были встретить меня, — возразил Занкевич с уже заметной ноткой недовольства.

— Так же как и вы, — сказал один из членов Совета, — господин генерал, вы должны были вначале зайти в Совет или хотя бы поставить его в известность о своем приезде и намерении осмотреть казармы. Хорошо, что все обошлось благополучно: ведь вы приехали в лагерь «мятежников», — закончил он под общее оживление.

— Солдаты выглядят молодцевато, хорошо отвечали на приветствие и мои вопросы. Заявили много жалоб, просьб, которые необходимо удовлетворить. И я обещал им это.

— Нам, господин генерал, приятно знать ваше мнение о нашем лагере, — отозвался член Совета Ткаченко. — Не разрешите ли вы после этого считать, что Куртин больше не «мятежный» лагерь, а воинская часть из состава русской армии?

— М... м... да! Согласен, — подумав, сказал Занкевич, — но при известных условиях. Надеюсь, Совет не будет против, если я оглашу эти условия на собрании солдат бригады. Обращаю ваше внимание: это последнее требование Временного правительства и последнее предупреждение. Прошу вас подумать и, пока солдаты соберутся, иметь на этот счет свое мнение. Ваше решение я буду считать действительным лишь в том случае, если вы тотчас приступите к выполнению этих требований.

Занкевич встал с места, выпрямился во весь свой высокий рост, немного помолчал и сказал в заключение:

— До сих пор я приезжал к вам как представитель правительства с единственной целью — спасти вас. До [166] сих пор с вами говорили представители власти человеческим языком. Теперь же, если вы откажетесь подчиниться, с вами будут говорить языком силы. Потрудитесь объявить сбор. — Сказав это, Занкевич, опираясь на шашку, медленно опустился на стул. С лица Занкевича сошла деланная улыбка, волк показал зубы.

— Господин генерал, — сказал один из членов Совета, — мы не знаем последних требований правительства, не знаем и того, что вы намерены предъявить солдатам. Поэтому мы просили бы вас ознакомить нас здесь же с этими требованиями. Относительно же того, что вы собираетесь говорить с нами языком силы, мы это знаем и ничего другого от вас не ждем...

Эти слова смутили Занкевича, но он не познакомил Совет со своими требованиями и вышел из помещения Совета.

В 3 часа дня на лагерном плацу 1-я бригада была в полном сборе. Занкевич поднялся на трибуну. Он долго молча оглядывал многотысячную массу солдат, которых называл «мятежниками». Солдаты были спокойны; лица их выражали веру в правоту их дела и решимость отстаивать это дело до конца. Направляясь в ля-Куртин, Занкевич думал, что измученные, изголодавшиеся люди пришли в отчаяние и изъявят покорность.

— Солдаты! — начал он. — Временное правительство приказало мне лично объявить вам его последние требования. Правительство предъявляет вам три условия. Первое. Распустить комитеты и провести новые выборы, в которые старые члены не должны войти. Второе. Выдать всех вожаков, которые будут названы мною. Третье. На один час сложить оружие, снести в место, которое вам будет указано, а через час разобрать его по своим казармам.

В этих «новых» и «последних» требованиях, зачитанных генералом Занкевичем, была та же подленькая цель, что и в тех, которые от его имени передал куртинцам капитан Гарновский: противопоставить истощенную голодом, измученную тревогами и волнениями солдатскую массу ее руководству; заставить солдат своими руками обезглавить революционное движение русских войск во Франции.

Эти «новые» требования русской реакции были встречены солдатами 1-й бригады презрительным смехом.

Сдерживая смех и негодование, солдаты засыпали Занкевича вопросами. [167]

— Скажите, господин генерал, если мы сейчас сдадим, а через час разберем оружие и снова будем настаивать на удовлетворении наших требований, будут ли эти требования расценены как бунтарские?

— А не потребует ли правительство лишь на полчаса сложить оружие? Ведь и этого времени достаточно, чтобы взять нас голыми руками.

— А какую гарантию дает нам правительство в том, что оно не потребует от нас выдачи новых вожаков, которых мы изберем взамен старых?

Все эти вопросы говорили об одном. Солдаты поняли игру генерала Занкевича. Они разгадали коварные планы контрреволюции и ответили на них достойным образом.

Генерал Занкевич сошел с трибуны и в сопровождении своих спутников уехал из лагеря, не заходя больше в Совет. Он еще раз убедился в том, как высока бдительность «мятежных» войск.

С утра 21 августа отпуск продуктов питания солдатам 1-й бригады уменьшили еще наполовину. Начался настоящий голод. Совет постановил выдавать каждому солдату из неприкосновенного запаса по 200 граммов французских пресных бисквитов и забивать для питания солдат лошадей.

Генерал Занкевич, обрекая революционных солдат на голод и лишения, окружил лагерь ля-Куртин французскими войсками и ждал часа капитуляции. В своей телеграмме в русскую ставку он доносил: «Причины, которые заставили меня прибегнуть за содействием к французам, доложены мною в телеграмме 729. Другого выхода нет. 3-я бригада не отвечала явным отказом действовать против неповинующихся солдат, но состояние ее было таково, что исключалась возможность использовать ее в силу отношений между офицерами и солдатами и брожением на почве недовольства отправкой в Салоники. В таком положении я предложил французам окружением лагеря и введенной голодовкой принудить солдат сложить оружие».