– На все динамики! – заорал полковник, хватая оператора за плечи. – Немедленно! Выведи этот сигнал на все громкоговорители! На вышки, на сирены, на все, что может издавать звук! И врубай на полную!

– Но…

– ВЫПОЛНЯТЬ!

Операторы засуетились, переключая тумблеры, соединяя каналы. Секунды тянулись как часы. Кнутов выбежал на крышу, глядя вниз на поле боя.

И увидел чудо.

Сначала по всей базе разнесся усиленный вой раненой матки. Динамики на вышках, громкоговорители в бараках, даже сирены воздушной тревоги – все транслировало этот первобытный крик боли и страха.

Богомолы замерли. Все. Одновременно. Десятки тысяч насекомых застыли как статуи, повернув головы к источникам звука. Те, что были в прыжке, рухнули на землю. Те, что грызли жертв, разжали челюсти. Армия превратилась в сборище растерянных существ.

Секунда неподвижности. Две. Три.

А потом они побежали.

Не отступили – именно побежали, в панике, спотыкаясь друг о друга. Матка звала, матка была в опасности, и древний инстинкт оказался сильнее голода. Черная волна, которая заливала базу, теперь откатывалась назад с удвоенной скоростью. Богомолы неслись к выходам, давя друг друга, не обращая внимания на людей, которых секунду назад пытались сожрать.

Кнутов наблюдал за этим исходом с открытым ртом. На северной стене Папа Рычков тоже стоял в ступоре, все еще сжимая дымящийся пулемет. Богомолы пробегали мимо него, не обращая внимания, спеша на зов матки.

– Твою дивизию… – выдохнул сержант, и его голос в непривычной тишине прозвучал особенно громко. – Походу выжили!

За пять минут база опустела. Последние богомолы скрылись в джунглях, оставив после себя только горы трупов – своих и человеческих – и разрушения. Дым все еще поднимался от горящих зданий, но теперь это был дым не апокалипсиса, а… победы?

Кнутов медленно опустился на ящик с боеприпасами, служивший ему стулом.

– Господин полковник? – оператор высунулся из-за двери. – Что… что это было?

– Это, ефрейтор, – Кнутов достал фляжку с коньяком, сделал большой глоток, – было чертово чудо. Или проявление гениальности одного человека. Что в данном случае одно и то же.

Он посмотрел в сторону карстовых пещер, где все еще висело облако пыли, и поднял фляжку в молчаливом тосте:

– За тебя, курсант Васильков. Ты только что спас наши задницы. И я, кажется, должен пересмотреть свое к тебе отношение.

Где-то внизу Папа уже орал благим матом на выживших штрафников, восстанавливая подобие порядка в своем поредевшем взводе…

– Что встали и глаза выпучили?! Дерьмо из штанов вытряхнули и за работу!

Мы подлетали к Периметру на умирающем аэролете, единственная турбина выла предсмертной песней, а машину по-прежнему швыряло из стороны в сторону.

С высоты картина разрушений раскрывалась во всей своей апокалиптической красе. Столбы дыма от горящих складов превращали солнца в два мутных оранжевых пятна, похожих на воспаленные глаза. Башня – та самая, падение которой я видел издалека – лежала поперек жилого сектора как поваленный гигант, пробив собой три барака и превратив их в груду щепок и искореженного металла. Транспортная стоянка больше напоминала кладбище техники после особенно неудачного сражения – обгоревшие остовы грузовиков, расплавленные шины, скрученная от жара арматура.

Но что поражало и радовало больше всего – это отсутствие движения там, где еще час назад кипела битва. Ни одного живого богомола. Только трупы, устилающие землю плотным ковром – черно-зеленая масса, растянувшаяся от проломов в стене до центральной площади. Некоторые лежали грудами высотой в человеческий рост – там, где их настиг сосредоточенный огонь турелей. Другие образовывали причудливые узоры смерти вдоль линий обороны, отмечая последние рубежи сопротивления.

И вот среди этого кошмара начинали появляться люди. Они выползали из укрытий медленно, недоверчиво – как звери после лесного пожара, не веря, что опасность миновала. Сначала по одному, потом группами. Гражданские в изодранных комбинезонах и солдаты с полупустыми обоймами. Все они смотрели вверх, провожая взглядами наш покалеченный аэролет, и в их глазах читалось понимание. Они знали – весть о том, что произошло, уже разнеслась по базе со скоростью степного пожара.

Кто-то первый поднял руку в приветствии. Потом другой. Через несколько секунд вся база превратилась в море машущих рук и криков – не ужаса, а ликования. Даже с высоты, сквозь вой умирающей турбины, я слышал скандирование: «Ура! Герои! Победа!»

И, кстати, вдали, на горизонте, я увидел их – богомолов. Серая волна откатывалась к карстовым пещерам единым потоком, не останавливаясь, не оглядываясь. Десятки тысяч насекомых бежали на зов матки. Инстинкт защиты матери пересилил жажду крови, и это зрелище наполняло меня странной смесью гордости и одновременно тревоги. План вроде как сработал, но что будет дальше?

Посадка снова вышла жесткой даже по меркам аварийных приземлений. Аэролет ударился о бетон, подпрыгнул, накренился, проехался на брюхе несколько метров, высекая фонтаны искр, и замер, жалобно скрипнув напоследок.

Не успели мы выбраться из искореженной машины, как нас окружила толпа. Лица сливались в калейдоскоп эмоций – восторг переплетался с недоверием, благодарность с изумлением, облегчение со слезами. Чьи-то руки хватали за плечи, хлопали по спине, тянули в объятия. Голоса сливались в единый гул.

Толпа расступилась, образуя коридор, и через который к нам подошел полковник Кнутов. Его походка оставалась размеренной, спина прямой, лицо непроницаемым – Кнут старался держать марку. Но и в единственном глазу плясали искорки чего-то нового.

Он остановился перед нами, окинул взглядом нашу потрепанную компанию – Капеллана в забрызганной зеленой кровью броне, Кроху с дымящимися от перегрузки сервоприводами, Мэри с винтовкой, которую она не выпускала из рук даже сейчас, Толика, бледного от пережитого, на счастливого до безумия и Яну в порванном летном комбинезоне, ну и меня конечно.

– Капитан Бекетова, – его голос прорезался сквозь шум толпы, официальный, но с непривычными нотками. – Старшина Костин. Рядовые. Вы совершили невозможное. Благодаря вашим действиям база спасена, гражданские живы, угроза нейтрализована.

Он сделал паузу, словно боролся с собой, потом махнул рукой:

– К черту официоз. Вы спасли наши задницы. Спасибо.

Слова прозвучали так неожиданно из уст всегда официального Кнутова, что толпа на мгновение замерла, а потом взорвалась еще более громкими криками одобрения.

Капеллан шагнул вперед, вытянувшись по стойке смирно несмотря на усталость, сгибавшую плечи:

– Господин полковник, благодарность следует адресовать прежде всего рядовому Василькову. Вся операция – его идея. План с маткой, использование ее крика для отзыва атакующих – все это придумал этот парень. Мы же просто… помогли с реализацией.

Кнутов медленно повернулся ко мне, и в его взгляде я прочитал целую историю внутренней борьбы – от изначального презрения к сосланному сюда "столичному мажору" через вынужденное признание моих способностей до нынешнего, еще не полного, но уже ощутимого уважения.

– Васильков, – он протянул руку – живую, не механическую, что само по себе было жестом. – Хорошая работа, боец. Очень хорошая работа.

Рукопожатие оказалось крепким, и в нем я ощутил нечто большее, чем формальная благодарность командира подчиненному. Это было признание меня равным.

И тут толпа сомкнулась вокруг нас как морская волна. Десятки рук подхватили меня, подняли над головами, подбрасывая вверх под оглушительные крики: "Мажор! Мажор! Мажор" Я мелькал над морем лиц – восторженных, благодарных, живых. Чья-то пожилая женщина в технической робе плакала, сложив руки в молитвенном жесте. Молодой солдат из соседнего взвода орал что-то неразборчивое, но явно одобрительное. Какой-то угрюмый прапорщик из интендантской службы улыбался беззубым ртом…