Володя продолжал ласкать ее, его плоть скользила по ее животу. Даша вздрагивала от ее прикосновения. И правда, словно змей ползет. Наблюдала из-под ресниц, глаза уже совсем привыкли к потемкам, в которые была погружена спальня. Было бы интересно рассмотреть его вблизи, но свечу погасили, и она сама этому недавно так радовалась. Не просить же зажечь снова!

И отчего он медлит – скорее бы все кончилось!

Помнилось, в детстве в усадьбе страшно было пройти даже днем, мимо открытой двери одной из комнат. В комнате этой всегда были затворены ставни и дворовые дети говорили, что там-то в пыльном сумраке он и живет – домовой-хозяюшко! И бежала Даша мимо двери со всех ног, закрыв глаза, чтобы не увидеть его ненароком.

Вот и сейчас хотелось так же быстро пронестись через эту ночь. Закрыв глаза. И чтобы уже поскорей утро…

Зачем же он медлит?

– Отчего ты так дрожишь?! – спрашивал Володя.

Он держал ее груди в ладонях, словно какие-то драгоценные плоды, вроде тех золотых яблок из сказки. И приникал с поцелуями то к одному, то к другому ореолу, дразнил их языком. Поцелуи эти отзывался где-то под сердцем, и внизу становилось тепло и хорошо.

Даша всхлипнула, прислушиваясь к своим ощущениям. И кольнула ревность – только на мгновение – кто его этому научил! У него были женщины. Конечно, были. Володя красивый, его нельзя не любить. И еще есть женщины, которые за деньги отдают свое тело. И Володя их тоже знает. Они все знают – мужчины, офицеры…

Он подсунул руку ей под спину и приподнял легко, как ребенка. Даша замерла на мгновение, почувствовав его там, возле "врат", как выражались все эти французики-вольнодумцы.

От волнения она едва не до крови прикусила губу. Володя не спешил. Даша поняла, что он боится причинить ей боль.

Его язык снова проник в ее рот. А она ждала другого проникновения. Почувствовала, как он преодолевает сопротивление, и замерла в ожидании этой непременной боли.

Больно почти не было и в следующее мгновение, она раскрылась сильнее, позволяя ему дойти до конца.

Володя приподнял ее ягодицы.

– Не бойся! – шепнул он ей на ухо, и от этих слов стало, правда, не страшно, а тихий стон ее, когда все случилось, он заглушил поцелуем.

И поцелуями же осушил ее слезы. А слезы катились по щекам, блестели в темноте.

Даша сама не могла сказать бы – отчего эти слезы от боли – исчезнувшей быстрее, чем она успела ужаснуться или от радости. Словно переступила она через какой-то порог, за которым начнется совсем иная жизнь.

Руками она прижимала к себе любовника, который продолжал ласкать ее. Ей нравилась его сила, любо было подчиняться ей. Боль совсем утихла, и взамен пришло новое, неведомое доселе ощущение. Нет, она уже не хотела, чтобы это скорее закончилось. Не хотела бежать, как в детстве, сломя голову. Какие крепкие, словно каменные у него мускулы. И сам он, словно один из античных героев. И тело послушно отзывается на его ласки. Кажется, он лучше нее самой знает ее тело.

Володя раскачивался над ней. Сильные плечи блестели от пота. И его прерывистое громкое дыхание. Громче него только стук ее собственного сердца. Сердце колотится словно бешеное. Она уже поняла, как следует вести себя. Подалась ему навстречу, угадав, как надо двигаться, чтобы им обоим было приятно. Попыталась найти нужный ритм, это должно быть, как в танце – кавалер ведет. И тут мысль озорная, неуместная, а как же государыня-императрица в постели подчинялась?!

Какая ты нехорошая, нехорошая… Вот бы Полинка сказала тебе!

Боль иногда вспыхивает там, внизу, в глубине. Но теплые волны, накатывают все чаще, заглушают ее совсем. Становится легко и хорошо. Так невозможно хорошо, что нельзя поверить, что кто-нибудь еще кроме них двоих мог испытывать когда-либо такое. Если бы так было со всеми, то все были бы счастливы.

Вот это и есть любовь, самая сокровенная ее часть. И какими пустыми по сравнению с ней кажется все остальное и "обожание" нелепое и стихи в альбомах и болтовня.

Какой глупой она была.

А ведь если бы этого не случилось, она бы так и не узнала, как это хорошо. Нет, глупости! Просто это случилось бы позже, наверное, с кем-нибудь другим. Но было бы с ним так же хорошо, как с Володей?

Он замер, и осторожно вышел из нее. Медленно выползающее это движение заставило Дашу задрожать. Некоторое время она лежала, закрыв глаза и все еще переживая наслаждение. Володя вытянулся рядом, продолжая ласкать ее.

Сколько это продолжалось? Даша не могла сказать, потеряла счет времени. Перед глазами все расплывалось в какой-то дымке. Внизу живота все ныло, она осторожно коснулась там пальцами. В темноте не сразу поняла, что такое темное окрасило их.

Кровь. Да, конечно. Так и должно быть.

Но почему-то не жалко было нисколько своей невинности. Разве не стоило проститься с ней ради того, что она только что пережила?!

Искусанные губы болели, но как сладка была эта боль. Когда она снова открыла глаза, то увидела, что Володя улыбается.

– Почему ты смеешься? – спросила она удивленно.

– А что ты там шепчешь, милая?

Она натянула простыню под подбородок, прикрываясь.

Володя смотрел в ее лицо. Красивее этого лица не видел никогда. Он знал, как это бывает. Знал, что любовная страсть меняет лицо, так что даже самая невзрачная девушка превращается в красавицу. Что же говорить о Даше Азаровой. Даша Азарова ангелу подобна.

Еще Володя подумал, что ему не удержать будет ее. Не удержать в придворной кутерьме, думал он с грустью, незнакомой ему доселе. Не уберечь для себя.

Он погладил ее по щеке.

– Милый… – прошептала Даша тихо, – любимый…

Она тяжело дышала, глядя на него, усталого. От этого устают. Она только теперь почувствовала, что тоже утомилась. Уткнулась в его плечо, прислушиваясь к своим ощущениям. Ей казалось, что тело ее стало иным, словно родилась она заново…

Так вот что это такое, думала Даша. Какая я была глупая, что боялась. Вот если бы возможно было испытывать ежечасно, хотя бы сотую часть того, что она сейчас пережила. О, тогда вся жизнь была бы райским блаженством!

И странно, что скоро настанет утро и все пойдет по старому и будут те же лица и надо будет молчать о том, что случилось…

Странно, что об этом говорят только шепотом, разве что-нибудь может быть прекраснее этого. Или может, никто не испытывал того же, что и она. Нет, такого не может быть.

Грех? Что же тут грешного… Разве кому-нибудь было плохо от того, что они сделали сейчас. Никому не было плохо.

И нисколько не жалко невинности.

За окном светился месяц в сером петербургском небе. +++

В которой мы знакомимся с гвардейским поручиком Машковым Полк шел из церкви в роты. Унтера сами разводили гренадёров по казармам и свободные от службы офицеры, кто верхом, кто в экипаже, а кто и пешком, как Машков, разъезжались, расходились по своим квартирам, чтобы ввечеру собраться у кого-нибудь из друзей – поиграть в карты, попить вина.

Машков был зван на квартиру к капитану Краузенбергу, там затевалась большая игра, но хотелось поручику не туда, а в салон к Надин Золотицкой. К этой содержанке князя Мещерского. Там играла музыка, там звучали голоса модных итальянских певиц, там мужчины вели умные разговоры об искусствах и о политике. Машкову довелось бывать там дважды. Совершенно случайно попал он туда.

Машков ехал с Марсового поля втроём с поручиками Вольфом и Нейдгартом, когда пустившись вдоль Летнего сада быстрой рысью, они обогнали открытый экипаж с двумя молодыми в нем дамами.

Саша Вольф отсалютовал дамам, и одна из них, это была Надин Золотицкая, она мило улыбнулась и попросила Вольфа, который был ее хорошим и добрым знакомым, представить ей и ее товарке-француженке – мадмуазель Дюваль остальных офицеров.

Так Машков был приглашен в салон мадмуазель Надин в первый свой раз.