Николенька Каменский и Ванечка Дибич-Заболканский стреляются на шести шагах. А начальство заминает скандал.

Смешными и забавными измены и их разоблачения получаются только в анекдотах, а в жизни же все выходит весьма драматично.

Nobless oblidges… Как много смысла заключено в этом коротеньком выражении!

Гвардейский офицер всегда говорит другому гвардейскому офицеру "ты", даже не будучи знакомым с ним, даже не будучи представленным. А гвардейцев Петербурге – два корпуса кавалерии, да корпус гренадер. Гвардейская пехота – Семеновский, Измайловский, Преображенский, Финляндский полки…

Гвардейская кавалерия – полки Лейб-гусар, лейб-уланы, лейб-драгуны, а еще два полка Его и Её величеств конно-гвардейцев-кирасир. А еще гвардейская артиллерия и гвардейский экипаж. И еще, и еще, и еще… И этими более чем двадцатью тысячами солдат, расквартированных в Петнрбурге, командовали полторы тысячи господ-офицеров… Дворян и дворянчиков. Родовитых и не очень. Но всех без исключения – подчинявшихся правилу – что ПОЛОЖЕНИЕ и ПРОИСХОЖДЕНИЕ – ОБЯЗЫВАЮТ.

Что если ты – офицер и дворянин, то честь свою обязан защищать…

А офицеров в Петербурге было очень много.

И все они хотели любовных приключений. И поэтому, ссоры из-за барышень происходили ежедневно. И дуэли были в Петербурге явлением более чем обыденным.

Ноблес – оближ. Положение обязывает. И если у простых солдат и унтеров происходивших из рязанских и малороссийских крестьян, если у этих простых солдат – что поссорившись в трактире из-за красивой бабенки-чухонки просто подрались на кулачках, да пустили друг дружке юшку из носа, да на том и помирились, то у господ офицеров все обстояло иначе.

К барьеру.

Под граненый ствол дуэльного пистолета!

Таков был Питер.

Государыня матушка-императрица за возведение ее на трон, жаловала своих офицеров-гвардейцев тысячами душ и тысячами десятин земли… И милостиво позволила не служить…

Но как же не послужить – За эти то привилегии, данные им государыней? И дворяне служили. А служба – это война.

А война – это готовность отдать свою жизнь. А эта готовность требует храбрости.

А в мирное время – что же так еще не развивает эту храбрость, как не дуэли? …

Секундантами Каменского были штаб-ротмистр Краузе и поручик Бонч-Задунайский.

Они пришли к Ване Дибич-Заболканскому на его квартиру, когда тот еще только завтракал.

– Мы уполномочены заявить, – начал было раздувавшийся от собственной значимости Бонч-Задунайский, которого по молодости, все товарищи в полку называли просто Бонч.

– Дайте пожрать, ей Богу, – взмолился Ваня Дибич, – почему ваша уполномоченность не может подождать?

Задунайский с Краузе вышли в прихожую и там дожидались, покуда Иван не закончит свою трапезу.

А трапаза была теперь испорчена, и подававший своему барину денщик Ефимка был отослан вместе с серебряным подносом, на котором так и остались недоеденными кусок холодной телятины, два куриных яйца, в смятку, как любил барин, да теплый филипповский калач с Невского…

– Нутес, господа, – выйдя в сени, обратился к офицерам Иван Дибич, – в чем ваше уполномоченное дело состоит, позвольте узнать?

Иван прекрасно понимал, что Краузе с Бонч-Задунайским пришли объявить себя, как секунданты Каменского, но он продолжал изображать холодное недоумение.

Сидевшие на сундуках и курившие, покуда хозяин квартиры завершал свой завтрак, Краузе с Бончем встали и теперь тоже выдерживали паузу.

Иван подчеркивая свое абсолютное спокойствие, застегивал манжет на все четыре уставные пуговицы и застегнув, принялся натягивать тонкие кожаные перчатки.

Сперва левую, потом правую.

– Мы имеем честь передать вам, господин корнет, что известная вам особа, а именно поручик Каменский, желают драться с вами, – сказал Краузе, ища, куда бы бросить папиросу, – и драться безотлагательно, – вставил распираемый от собственной значимости Бонч-Задунайский.

Бонч впервые принимал участие в настоящем дуэльном деле и поэтому ужасно хотел выглядеть опытным забиякой, этаким заправским бретером.

– Что значит безотлагательно? – хмыкнул Каменский, – уж не прикажете ли поехать нынче с вами на пески и драться прямо теперь и без моих секундантов?

– Конечно же вы будете иметь время чтобы назначить секундантов, – поправил своего товарища Краузе, – и мы будем ждать их прихода, дабы обсудить условия поединка.

– Да, да, – подтвердил Бонч, – мы будем ждать, чтобы обсудить условия.

– Как угодно, господа, – подводя итог, сказал Каменский, коротким кивком показывая, что разговор окончен, – мои секунданты нанесут вам визит как только я сделаю свой выбор, а теперь, честь имею…

Когда Краузе с Бонч-Задунайским вышли на двор, Каменский написал записку своему другу штабс-капитану Измайловского полка Руденко, чтобы тот прихватив с собою прапорщика Иванова, шел бы скорее на квартиру Каменского для разговора. Денщик Ефимка тут же помчался с этой запиской в Измайловские казармы.

А Иван встал к бюро и принялся писать письмо Надин.

Cher Ami,

Je ne sais quoi, mais sens donc comme mon Coeur bondit et trepigne…

Иван замер, написав сию фразу и задумался.

Потом снова обмакнул перо в чернильницу и с противным скрипом принялся царапать дальше:

Peut etre demain je ne serait pas vivant, mais mon amour…

Иван порвал лист и скомкав его обрывки, безжалостно бросил их на пол.

Из нижнего ящика бюро вынул другой лист, взял другое перо. Задумался, глядя в окно.

Написал пару фраз.

Снова порвал написанное и бросил на пол.

Руденко с Ивановым, шумно войдя в квартиру одинокого любовника так и застали ее хозяина, скучающим возле бюро, стоящим посеред разбросанных по полу комков пищей бумаги.

– Завещание пишешь? – хохотнул Руденко, – не рановато ли?

– Это он своей пассии, своей petit ami амурное послание пишет, – догадался Иванов.

– Входите, господа, суть дела, надеюсь, вам уже известна? – сказал Ваня, ногою в начищенном сапоге заталкивая комки бумаги под бюро, – господин Каменский нынче изволил вызвать меня, и я доверяю вам теперь быть моими секундантами.

– Сочту за честь, – щелкнув каблуками и коротко кивнув, сказал Иванов.

– Что же, если невозможно уладить дело иначе, то надо драться, – сказал Руденко, – так что можешь на нас положиться.

– Ну и чудно, господа! – нервически воскликнул Иван, – я надеюсь, вы сумеете договориться с секундантами Каменского о кондициях.

Руденко хмыкнул.

– Кондиции? Да ведомо ли тебе, друг мой, что он тебя почти наверняка уложит. Он ведь стрелок известный. А ты?

– И стоило ли того то полученное тобой удовольствие? – покачав головою спросил Иванов.

– Стоило ли! – воскликнул Иван, – savais vous, les sein c"etait presqu"aussi ouvert qu"a present – господа, я бы смотрел и смотрел бы на них, даже если бы сто пистолетов уперлись теперь мне в лоб, – est-ce qu"il y a quelque chose de plus beau qu"un joli sein de femme…

– Да он блаженный! – воскликнул Руденко.

– Определенно, у него жар, – согласился Иванов.

– Может отложим поединок? – поинтересовался Руденко.

– Что? Ни в коем случае! – воскликнул Иван.

И отослав секундантов к друзьям Каменского, снова встал к бюро и принялся чиркать пером:

Cher Nadine!

C"est quelque chose d"innefable, ma noble adorable Nadine… Sacre Nadine, vous autres femmes c"est votre ideal d"etre maltraitees… Mais moi Je suis un homme…

Тут Иван задумался… Ему хотелось найти убедительные слова, но в тоже самое время не грубые, чтобы донести до сознания Надин ту мысль, что с Иваном она была бы счастливее, чем с Каменским, потому как он любит ее искреннее и нежнее.

– Барин, мундир я вычистил, а саблю отдал татарину наточить, как вы велели, – нарушил тишину, тихо вошедший Ефимка.

– Уйди, дурак, не мешай! – раздраженно крикнул на денщика Иван.