К нему вернулись воспоминания о крохотной ручонке сына, прижимающейся к его ладони, приятные и грустные одновременно. Каким образом тот беспомощный младенец превратился в красивого, уверенного в себе мальчика, сегодня вечером гордо восседавшего рядом с ним в большом зале?
Дверь открылась, и появилась Гвендолин со свечой в руке.
– Ой! – сначала испуганно вскрикнула она и с облегчением выдохнула: – Ты пришел пожелать Дэвиду спокойной ночи?
Ее бледная кожа приобрела теплый желтоватый оттенок от пламени свечи, которую девушка держала в руках, и от этого у нее был необычно сияющий вид.
– Мой сын спит? – с трудом выдавил из себя Алекс.
– Почти. – Она шире приоткрыла дверь, чтобы он мог заглянуть внутрь.
Три мерцающие свечи у кровати окутывали комнату золотистой дымкой. В воздухе совсем не чувствовалось запаха болезни, а вместо этого в комнату сквозь открытые окна проникали ароматы вереска и сосны, смешиваясь со слабым запахом душистого мыла. Дэвид глубоко и ровно дышал, свернувшись калачиком на кровати; его рыжие волосы подрагивали на белоснежной подушке. Алекс осторожно приблизился, боясь разбудить сына. Мальчик сонно потер глаза и положил сжатую в кулак руку рядом со щекой. Она лишь отдаленно напоминала крохотную ладошку, которую Флора когда-то прикладывала к его руке, но оставалась маленькой и нежной ручкой ребенка. Если бы Алекс взял ее в свою руку, то вновь удивился бы тому, что когда-нибудь она вырастет, став такой же большой и жесткой, как и его собственная.
Почему-то эта мысль успокоила его.
Он повернулся и подал знак Гвендолин, что готов уйти.
– Где Нед? – спросила она, оглядывая коридор в поисках своего телохранителя.
– Сегодня вечером я сменю его.
Она удивленно взглянула на него.
– Он устал, – отрывисто бросил Алекс.
Она никак не отреагировала. В полном молчании они шли по коридору.
Оказавшись перед дверью ее комнаты, Алекс в нерешительности остановился. Он не входил сюда с той самой ночи, когда умерла Флора. За этой дверью притаились тысячи мучительных воспоминаний, от которых он жаждал избавиться. Его сердце учащенно забилось, грудь сжалась так, что стало трудно дышать.
«Открой ее, – мысленно приказал он себе. – Немедленно». Но руки его налились свинцом, безвольно повиснув вдоль тела.
Трус, отрешенно подумал он. Только трус может испытывать такой ужас перед пустой комнатой. Бесчисленное количество мужчин потеряли жену, а некоторые и не одну, но никто из-за этого не стал разговаривать сам с собой или бояться войти в комнату собственного замка.
Ему хотелось убежать, забиться в темный угол и напиться до такой степени, пока его сознание не затуманится и не пройдет страх. Тогда, возможно, он сможет снова войти в эту дверь. Но он не мог позволить Гвендолин одной войти в комнату, поскольку внутри девушку может поджидать опасность.
Алекс размышлял, не попросить ли Гвендолин подождать, пока он найдет кого-либо, кто смог бы сопровождать ее.
«Открой ее, черт возьми, – строго приказал он себе. – Это всего лишь комната».
Собравшись с духом, он резко откинул задвижку и нырнул в гнетущую темноту. Затем он осторожно втянул в себя воздух, как бы проверяя, остались ли в нем следы несчастья, которое – он был уверен – притаилось здесь. В ноздри ему ударил аромат вереска и трав, такой же, как в комнате Дэвида. Но его не обмануло это благоухание. Страдания Флоры впитались в сами стены, и в комнате будет ощущаться запах мучений и смерти до тех пор, пока не разрушатся сами камни, из которых сложен замок.
Но он будет мертв задолго до того, как это случится.
Гвендолин вошла в комнату и принялась зажигать свечи. Постепенно тьма рассеялась, и помещение наполнилось золотистым светом. Мебель здесь другая, с удивлением понял он. Ну конечно, так и должно было быть. После смерти Флоры он приказал все убрать и спрятать подальше в подвалы замка. Кроме кровати. Этот проклятый одр он приказал сжечь в тщетной попытке избавиться от воспоминаний, как его жена лежала здесь, прикованная к ней.
К несчастью, память осталась.
Он повернулся, чтобы взглянуть на незамысловатое сооружение из полированного дуба, располагавшееся в центре комнаты. Кровать была аккуратно застелена пледом в красную и синюю клетку, а на подушке что-то белело. Заинтересовавшись, он подошел ближе. На мягкой шерсти лежала тяжелая гладкая кость более двух пядей длиной.
– Что это? – спросил он, поднимая ее. – Амулет для одного из твоих заклинаний?
Гвендолин медленно приблизилась к нему, не отрывая взгляда от кости. Девушка взяла ее из рук Алекса и легко пробежала пальцами по сухой поверхности.
– Это кость из ноги лошади, – тихо сказала она. – Используется в качестве талисмана против сил зла.
Алекс нахмурился:
– Она тебе нужна для того, чтобы лечить моего сына?
Она покачала головой.
– Кто-то оставил ее здесь, надеясь испугать меня. – Она повернула кость, внимательно рассматривая ее. – Говорят, лошади находятся в родстве с кельтской богиней Эпоной и поэтому обладают волшебной силой…
– Как ты можешь так спокойно относиться к этому? – спросил Алекс глухим от ярости голосом. – Ведь кто-то вошел к тебе в комнату и оставил это, чтобы испугать тебя!
– А что, по-твоему, я должна делать, Макдан? – возразила она, теряя свое притворное спокойствие. – Всю жизнь мне подбрасывали подобные предметы. С самого детства люди из моего клана оставляли их на пороге отцовского дома, кидали в окно или привязывали к палке и бросали в меня, когда я гуляла. Когда мне было одиннадцать, мальчишка швырнул в меня камнем и разбил мне голову. – С этими словами она откинула назад свои черные густые волосы и показала белый шрам прямо у границы волос. – Плача, я прибежала домой к отцу, – продолжала Гвендолин. – Кровь заливала мне лицо и платье. Я сказала ему, что ненавижу всех людей, кроме него, и хотела бы, чтобы они умерли. И знаешь, что он сделал?
Алекс покачал головой. Но он твердо знал, как поступил бы на месте отца Гвендолин. Он нашел бы маленького негодяя, ударившего ее, и так выдрал, что тот месяц не смог бы сидеть.
– Отец промыл и перевязал мне рану, а затем сел и обнял меня. Я плакала и бушевала от ярости, а он говорил мне, что правильнее любить своих врагов, а не ненавидеть их, и они в конце концов устыдятся своей жестокости и перестанут так себя вести.
– Но они не перестали, – тихим голосом предположил Алекс.
Горькая усмешка скривила губы девушки.
– Вероятно, до них наконец дошло, что эти амулеты никак не действуют на меня, потому что я не исчезаю. Но они не прекращали попыток избавиться от меня при помощи всяческих святых мощей, благочестивых молитв и мешочков с вонючими травами, веточками рябины, костями, железными опилками и кусочками красной шерсти.
Внезапно Гвендолин повернулась и изо всех сил швырнула кость в очаг. Борясь с заполнившими глаза слезами, она положила ладони на теплый камень очага и прикусила дрожащую губу.
– Я ненавижу все это, Макдан, – судорожно вздохнув, призналась она. – Я ненавижу все это, и я ненавижу свое одиночество. Но я с детства так привыкла к страху и ненависти людей, что не представляю себе, что значит жить, не зная этого. – Ее голос упал до еле слышного хриплого шепота. – И никогда не узнаю, – закончила она.
Глубина ее отчаяния поразила его. Переполненный желанием утешить девушку, он положил ладони на ее худенькие плечи и повернул к себе. Она не оттолкнула Алекса, а лишь смотрела на него широко раскрытыми, наполненными болью глазами, как раненый олень, который не может понять, почему его заставляют так страдать. Алексу хотелось облегчить ее муки, стереть следы одиночества и жестокости, которые ей пришлось пережить, заставить ее поверить, что на земле есть по крайней мере один человек, который не боится и не отвергает ее. Да, она ведьма, но он видел, что она использует свои чары только для того, чтобы вылечить его сына. Разве это делает ее воплощением зла? Максуины обвинили ее в убийстве собственного отца, но Алекс давно уже понял, что это ложь. Гвендолин любила отца и с его смертью осталась совсем одна в этом мире, который был полон решимости уничтожить ее. Если бы Алекс не выкрал ее, чтобы спасти умирающего сына, Максуины добились бы своего. А Дэвид сегодня был бы уже мертв, вместо того чтобы спокойно спать, положив маленькую ладошку под свою щеку, забрызганную веснушками.
