Но когда Гвендолин легла на прохладные простыни и закрыла глаза, перед ее внутренним взором всплыло бледное, мокрое от пота, погребенное под бесчисленными одеялами тельце Дэвида, который с трудом мог дышать в невыносимой жаре и вони своей комнаты. Только глубокой ночью ей удалось наконец погрузиться в объятия сна, так и не избавившись от мучительных мыслей о страданиях мальчика.

Золотистая волна света врывалась в комнату сквозь раскрытые окна. Потоки солнечных лучей достигли ее кровати, проникая под скомканные одеяла, согревавшие ее ночью. Гвендолин вздохнула и закрыла глаза, убеждая себя, что не может быть так поздно, как она подумала, взглянув на яркое солнце. Зарывшись поглубже в одеяло, она попыталась еще раз погрузиться в сладкое забытье сна. Еще несколько минут, и она встанет, чтобы приготовить завтрак отцу.

В комнату проник запах свежего хлеба. Нахмурившись, она открыла глаза.

Отчаяние холодной черной волной нахлынуло на нее, смыв последние остатки сна. Ее отец мертв. Он лежит глубоко под землей, навечно погруженный во тьму. Она никогда больше не услышит его надтреснутый голос, не поцелует небритую щеку, никогда не ощутит его молчаливой поддержки. Она одна в этом мире, пленница и отверженная, которую боятся и презирают, потому что на ней лежит клеймо ведьмы и убийцы. На мгновение боль стала почти невыносимой. Она крепко зажмурилась и свернулась клубком, ощущая себя маленькой и испуганной, как беспомощный младенец. Ей хотелось опять заснуть и, проснувшись, обнаружить, что эти жуткие события в ее жизни не более чем ночной кошмар.

Но ее мозг работал четко, а тело было возбуждено, что делало сон невозможным. Звуки, которые производили занимавшиеся своими обычными делами Макданы, медленно проникали сквозь скорлупу ее отчаяния. Она напомнила себе, что должна быть сильной. Она никогда не сможет убежать отсюда и отомстить Роберту, если позволит себе раскиснуть. Это помогло ей справиться с душевной болью. Она откинула одеяло и, шлепая босыми ногами по холодному каменному полу, подошла к окну. Солнце прорывалось сквозь остатки покрывавшего горы тумана, сообщая ей о том, что наступило утро и что день обещает быть чудесным.

Гвендолин наполнила холодной водой из кувшина, который был оставлен в ее комнате, каменную чашу, выдолбленную в стене башни, и быстро вымыла лицо и руки. Затем она надела свое убогое серое платье, решив, что красное слишком роскошно, чтобы использовать его в качестве повседневной одежды. Вплоть до бегства следующей ночью она должна вести себя так, как будто смирилась со своим положением, а значит, приступить к обязанностям лекаря при Дэвиде. Обгорелое и лишенное рукавов, ее платье все же было вполне пригодно для носки и как нельзя лучше подходило для работы по уходу за тяжело больным ребенком. Порывшись в сундучке, стоявшем в ногах кровати, она извлекла оттуда гребень и нетерпеливыми движениями расчесала спутанные пряди. У нее не было ни ленточки, ни хотя бы кусочка веревки, чтобы завязать волосы сзади, и поэтому она свободно рассыпала их по плечам, не особенно беспокоясь по поводу своего внешнего вида.

Спустившись по узкой лестнице башни, она направилась прямо в комнату Дэвида, от всей души надеясь, что ее немощный подопечный не умер сегодня ночью. Когда она подошла ближе, в ноздри ей ударило зловоние курящихся трав. Воздух постепенно становился все более горячим и спертым. У самой двери она приостановилась, готовясь к сопротивлению, которое она непременно встретит, если Элспет по-прежнему находится рядом с мальчиком. Напомнив себе, что она будет ухаживать за ребенком по указанию Макдана, Гвендолин решительно постучала в дверь. Никто не ответил, но до нее донесся приглушенный кашель. Ободренная мыслью, что Дэвид, может быть, один, она приоткрыла дверь и вошла в темную комнату.

Огонь ярко горел, а сосуды с травами дымили еще сильнее, чем раньше, делая горячий и сырой воздух почти нестерпимым. Очевидно, кто-то уже заходил в комнату рано утром, чтобы проделать необходимые процедуры, но сейчас Дэвид в одиночестве лежал, вытянувшись под прессом тяжелых одеял и звериных шкур. Он хрипел и кашлял, уткнувшись лицом в подушку, и казалось, что каждый его судорожный вздох может стать последним. Гнев захлестнул Гвендолин, и от ее меланхолии не осталось и следа. Возможно, ей и не хватает практического опыта, но уж определить, что ребенок мучается, она в состоянии. Моргая от щиплющего глаза дыма, она заставила себя улыбнуться.

– Доброе утро, Дэвид, – бодро поздоровалась она, направляясь к окнам. – Боже мой, в твоей комнате такой густой дым, что можно подумать, будто начался пожар. Давай посмотрим, нельзя ли разогнать его.

Она распахнула деревянные ставни всех трех окон, и мрачная комната наполнилась светом. Свежий воздух легким ветерком ворвался внутрь, рассеивая дым и вытесняя его из комнаты.

Дэвид со страхом наблюдал за ней.

– Элспет и Ровене это не понравится.

– Вероятно, нет, – согласилась Гвендолин. – Но разве тебе не надоело все время лежать в темноте и дышать этим ужасным воздухом? Мне бы точно надоело.

Он помялся, как будто подыскивал правильный ответ:

– Элспет говорит, что это полезно для меня, а мой папа говорит, что я должен слушаться Элспет. – Он опять закашлялся.

– Все это надо изменить. – Она взяла лежащую рядом с очагом кочергу и стала разбирать поленья, чтобы уменьшить жар. – Если Элспет делает все правильно, почему же ты так сильно болеешь?

– Господь наградил меня слабым здоровьем, – ответил мальчик. – Как у моей мамы.

Он произнес это совершенно бесстрастно, без гнева или жалости к самому себе. Гвендолин подумала, что такое объяснение его ухудшающегося здоровья ребенку вдалбливали с самого раннего детства.

– И это все? – фыркнула она. – А мне уже начинало казаться, что с тобой происходит что-то серьезное. Если тебя мучает только слабость, мы должны сделать тебя сильным. Но я не знаю, каким образом ты можешь почувствовать себя лучше, лежа в темноте и вдыхая спертый воздух, который способен свалить с ног даже самого сильного воина.

Она стала выносить сосуды с курящимися травами в коридор. К тому времени когда последний оказался за порогом комнаты мальчика, теплый ветерок из раскрытых окон почти очистил помещение. Кашель Дэвида значительно уменьшился.

– Элспет рассердится, когда увидит, что ты сделала, – участливо предупредил он.

– Я в этом не сомневаюсь, – согласилась Гвендолин, заговорщически подмигивая ему. – Но твой папа попросил меня помочь тебе выздороветь, а мои методы отличаются от методов Элспет.

Лицо мальчика застыло.

– Ты собираешься заколдовать меня?

– Что за глупая мысль, – упрекнула она его. Поскольку ей придется ухаживать за мальчиком, даже если это продлится всего лишь один день, очень важно завоевать его доверие. – Я не собираюсь делать ничего такого, Дэвид. Мне просто хочется, чтобы ты почувствовал себя лучше.

Он внимательно смотрел на приближавшуюся к нему Гвендолин, как будто размышлял, верить ей или нет. В комнате стало гораздо прохладнее, но лицо Дэвида было по-прежнему покрыто потом, а наволочка подушки оставалась влажной. Гвендолин приложила ладонь к его лбу и нахмурилась, взглянув на груду одеял и шкур, придавивших его к матрасу.

– А ты бы не хотел снять часть этих одеял?

Дэвид не сводил с нее недоверчивого взгляда.

– Мне очень жарко, – пожаловался он. – Но Ровена говорит, мне запрещено трогать одеяла.

– Я поговорю с Ровеной, – успокоила его Гвендолин, отбрасывая в сторону тяжелые шерстяные пледы и меховые шкуры.

Она предположила, что их не проветривали несколько недель – так сильно все вещи пропитались запахами дыма, пота и болезни. Добравшись до простыни, Гвендолин выбрала два относительно свежих одеяла и заботливо укрыла мальчика. Кладя его худые руки поверх мягкого шерстяного одеяла, она заметила, что одна из них была перевязана полоской пропитанной кровью ткани, а вторая испещрена небольшими уродливыми шрамами, оставшимися от предыдущих процедур. Она поняла, что эти надрезы были сделаны Элспет и другими лекарями, пускавшими мальчику кровь. Затем ей пришли на память слова Ровены, сообщавшей Макдану, что Дэвиду отворяли кровь и вчера, и позавчера, чтобы изгнать скопившиеся в его теле яды. Она нахмурилась, глядя на шрамы, и подумала, что неразумно так часто подвергать ребенка подобной экзекуции.