Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Возвращайтесь к своим делам, – приказал Алекс, подходя к двери. – Вам сообщат, если произойдут изменения в состоянии моего сына.

Домочадцы расходились с явной неохотой. Макдан бросил взгляд на Гвендолин, которая снимала с Дэвида рубашку. Плечи и ребра мальчика обтягивала молочно-белая кожа. Если болезнь в самое ближайшее время не убьет ребенка, он просто умрет от голода. Не в силах вынести этой мысли, он вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

Через несколько минут вернулась Марджори и помогла Гвендолин снять грязное постельное белье, а затем унесла его. Когда Дэвид был удобно уложен на чистое белье, Гвендолин дала ему воды, чтобы прополоскать рот, и наложила свежую повязку на руку. Затем она подбросила дров в огонь и открыла окна, опять впустив в комнату чистый воздух.

– Как ты себя чувствуешь, Дэвид? – ласково спросила она, подходя к кровати.

Мальчик не отвечал. Его изнуренное болезнью лицо уткнулось в подушку, но дыхание было глубоким и размеренным, и Гвендолин поняла, что он уснул. Какова бы ни была причина этого ужасного приступа рвоты, но он, кажется, утих. По крайней мере на время. Гвендолин убрала прядь шелковистых рыжих волос со лба мальчика. Его лоб был прохладным и сухим. Значит, не лихорадка довела его до такого жалкого состояния. Она подумала, что должна попытаться заставить его выпить немного воды, чтобы восполнить потерянную организмом жидкость, но затем решила подождать, пока он проснется. Вспомнив, что приступ начался неожиданно, Гвендолин подумала, что лучше будет остаться рядом с ребенком на случай, если ему снова станет плохо. Кроме того, она боялась, что Элспет может посчитать, что лучше своего лэрда разбирается в медицине, и вернуться, чтобы тайно, без ведома Макдана, пустить кровь мальчику. Не желая допустить подобного насилия, Гвендолин придвинула стул ближе к кровати, села и накрыла своей теплой ладонью тонкие пальцы Дэвида, приготовившись всю ночь не спускать глаз со своего подопечного.

Когда Алекс пробирался по коридору в комнату сына, тьма совсем сгустилась. Мрачный проход был освещен единственным факелом, дымный мерцающий огонь которого отбрасывал пятно оранжево-красного света на каменный пол. Он не удивился, что коридор был пуст. Макдан отдал приказ членам своего клана, и они, несмотря на то что могли сомневаться в его способности контролировать свои чувства, все же сохранили достаточно уважения к своему лэрду, чтобы повиноваться ему.

Если Дэвид умрет, разум совсем покинет его, как, впрочем, и уважение клана.

Он остановился перед дверью комнаты, пытаясь собрать остатки мужества, необходимые для того, чтобы посмотреть на умирающего сына. Алекс с болью вспоминал, что точно так же было с Флорой. Каждый раз, когда он шел навестить ее, то застывал на пороге, моля Господа сотворить чудо и дать ей силы превозмочь болезнь во время его отсутствия. Он не считал свою просьбу эгоистичной. Ведь Флора была для него воплощением чистоты, добра и красоты. И если почему-то необходимо пожертвовать жизнью обитателя этого замка, тогда это должна быть его жизнь. Жизнь Алекса, мужчины и воина, нельзя было назвать добродетельной, и в агонии любви и битвы он совсем не думал о спасении своей души. Разумеется, клан нуждался в нем, но если он умрет, найдется кому исполнять обязанности лэрда, пока его любимая жена вырастит сына. Флора должна жить, потому что из всех женщин, что он знал, она одна умела любить так безоглядно, без вопросов и оговорок, и он хотел, чтобы его сын узнал такую любовь. Но Господь не обращал внимания на его мольбы. Каждый раз, входя в комнату Флоры, он находил ее все более слабой. Она ускользала от него, как тень, исчезающая под последними, слабыми лучами солнца.

Какая ирония заключалась в том, что ему нужны были эти секунды, чтобы собраться с силами, в то время как его сын мужественно переносил непрекращающиеся страдания. Иногда ему хотелось сказать мальчику, как он гордится им. Но он знал, что если позволит себе в разговоре с сыном дать волю своей нежности, то сердце его разорвется, и слезы неудержимым потоком хлынут у него из глаз.

Лучше хранить молчание и по крайней мере сохранять видимость самообладания.

Он приподнял засов и осторожно приоткрыл дверь. Запах болезни исчез, вытесненный прохладным дуновением освеженного дождем воздуха, попадавшего в комнату через открытое окно. Горела одна свеча, а от пылавших в очаге дров осталась лишь кучка оранжевых и серых углей, которые давали немного тепла, но не могли рассеять окутавшие комнату сумерки. Алекс, преодолевая себя, пробирался сквозь тьму. Вид сына испугал его. Маленькая фигурка ребенка неподвижно лежала под аккуратно заправленными одеялами, бледная и застывшая. Крошечный, красивый трупик, предназначенный для погребения. Дэвид не стонал и не шевелился, и даже одеяло не вздымалось в такт его слабому дыханию.

Потому что он был мертв.

Острое горе пронзило Алекса, поднявшись откуда-то изнутри. Такие же невыносимые муки испытывал он в ту ночь, когда умерла Флора, и он чувствовал, что голова его раскалывается, как сухой орех. С трудом волоча налившиеся свинцом ноги по каменному полу, он понял, что не сможет этого вынести. Потерять единственное существо, которое он любил, своего болезненного ребенка, единственную ниточку, связывающую его с Флорой! Он понимал, что его слабость жалка и недостойна мужчины. Жизнь – это поле битвы, и множество мужчин понесли гораздо более ужасные потери, но все же сумели преодолеть страшные обстоятельства своей жизни. Но они не знали, что значит связать свою жизнь с такой женщиной, как Флора, и не могли представить, какую незаживающую рану нанесла ему ее смерть. А теперь это рана стала еще глубже, потому что не осталось ничего, ради чего стоило бы собирать остатки своего распадающегося разума.

Гвендолин заснула на стуле рядом с Дэвидом; ее тонкая рука сжимала его пальцы, не ведая, что подопечный уже ускользнул из ее земных объятий. Алекс растерянно смотрел на нее, не ощущая ни гнева, ни чувства вины, которые, как он полагал, должны были охватить его, если сын умрет за то время, когда она будет ухаживать за ним. Она сделала все, что могла. Возможно, если бы времени оставалось больше, ее необычные методы лечения помогли бы мальчику. Если кого-то и нужно винить, отчетливо понял Алекс, то только себя за то, что так долго ждал, прежде чем найти эту ведьму и привезти сюда.

Со стороны кровати донесся слабый вздох. Испуганный Алекс перевел взгляд на покоившееся на подушке белое как мел лицо мальчика. Сын смотрел на него тусклыми, все еще затуманенными болезнью, но, несомненно, живыми глазами.

– Дэвид? – прошептал Алекс.

Дэвид растерянно смотрел на него, как будто пытался вспомнить, где находится, а возможно, понять, откуда глубокой ночью у его постели взялся отец. В конечном счете усталость взяла верх над беспокойством. Веки его, затрепетав, закрылись, и он отвернул голову, по-прежнему не выпуская руки Гвендолин.

Надежда, подобно стреле, пронзила сердце Алекса, развеяв печаль. Его сын был жив! Он сделал глубокий вдох, прогоняя почти парализовавший его страх. Пока Дэвид жив, будет жить и он. Алекс обвел беспокойным взглядом комнату, чувствуя, что должен что-то сделать, чтобы помочь выздоровлению сына, но не зная, что именно. Огонь в очаге слишком слаб, решил он, осторожно положил на угли несколько поленьев и дождался, пока их не охватит яркое пламя. Довольный тем, что теперь остаток ночи в комнате будет тепло, он вернулся к кровати, чтобы перед уходом еще раз бросить взгляд на спящего сына. Но когда он приблизился, его внимание привлекла Гвендолин.

Она сжалась в комок, протянув одну обнаженную руку Дэвиду, а другой обхватив грудь, как будто старалась таким образом сохранить тепло. Ее шелковистые иссиня-черные волосы рассыпались по плечам и волнами спускались на спину, но это была слабая защита от сырого ночного воздуха, проникавшего через открытое окно. Свернувшаяся на стуле девушка выглядела маленькой и беззащитной; ее кожа была почти такой же пепельно-серой, как у Дэвида, а бледный лоб прорезала глубокая тревожная складка. Даже во сне она не позволяет себе расслабиться, понял Алекс, ощущая непрошеную симпатию к девушке.

28
{"b":"95090","o":1}