Я пожал плечами.

– Раз они сами решили… Я согласен.

– То есть, – подытожил Князев, – пусть суд – именно суд – определяет, кто из ребят стрелял в милиционера. Поэтому я предлагаю следующее. – Он посмотрел на Диму. – Дима, если тебя спросят, стрелял ли ты в милиционера, ты ответишь отрицательно. Если судья задаст вопрос, стрелял ли Игорь, ты ответишь, что не знаешь. Соответственно, те же вопросы, – адвокат перевел взгляд на Игоря, – могут быть заданы и тебе. Ты ответишь так же. То есть получится, что никто не скажет, что он стрелял в милиционера, и вы оба не видели, кто стрелял.

– Подождите, но ведь они вдвоем пришли, – прервал я Князева и обратился к ребятам: – Третьего не было?

Ребята дружно замотали головами.

– Какая разница, коллега? – перебил меня Князев. – Мы все решили и больше к этому вопросу возвращаться не станем.

– Хорошо, – согласился я, – пусть будет так.

– Тогда все вопросы решены, – заулыбался Князев. – До встречи в суде! – Он встал, показывая, что разговор окончен.

Мы вышли из консультации. Тут я вспомнил свое высказывание о стаже.

– Знаете, у меня действительно небольшой стаж работы адвокатом, – обратился я к матери Димы. – Если хотите, вы можете пригласить другого коллегу. Я готов отказаться. Ведь дело ваше действительно серьезное и сложное…

– Нет, что вы, нам лучше с вами! Мы вам верим! – произнесла женщина.

Через три дня состоялся суд. В зале судебного заседания народу было немного – мать и отчим Димы, родители Игоря и мы, адвокаты. Остальные – свидетели, работники милиции, какая-то незнакомая женщина и еще несколько человек.

Судья-мужчина, так же как и представитель прокуратуры, представился и начал зачитывать дело. Наконец дошло до допроса подсудимых. Я решил опросить свидетеля – женщину, которая вызвала милицию. Она жила в доме рядом, в квартире, окна которой выходили на Москву-реку. Она рассказала, что около двух часов ночи услышала выстрелы со стороны спуска к реке. Выглянув в окно, увидела, что два парня стреляли из ружей. Тут же она вызвала милицию. Вскоре приехал наряд. Больше женщина ничего рассказать не могла.

Судья поинтересовался, слышала ли свидетельница какие-либо нецензурные слова со стороны стрелявших. Я понимал, что он ищет признаки хулиганства.

– Да, – ответила женщина, – они ругались.

Когда пришло время задавать вопросы мне, я сразу же спросил, на каком расстоянии находится дом от спуска к реке. Женщина ответила, что около ста метров. Я достал фотографии и схему и показал, что мы замеряли расстояние – дом от места преступления находится в 430 метрах. Поскольку дело было зимой и окна плотно закрыты, женщина не могла слышать слов. Никакого смысла ругаться нецензурными словами нашим подзащитным не было.

Судья что-то отметил в своем блокноте.

Теперь мне хотелось опросить еще одного человека. Я спросил:

– Господин Огурцов, вы готовы дать показания?

Игорь хотел было встать, но адвокат остановил его и произнес, обратившись к судье:

– Ваша честь, если вы не возражаете, пусть сначала допросят его подельника Дмитрия… – Посмотрев на меня, он добавил: – Если, конечно, его защита не возражает.

Я пожал плечами:

– Пожалуйста, я не возражаю, пусть он будет первым.

Судья обратился к Диме:

– Меня интересует только одно. Это ты стрелял в милиционера?

– Нет, я не стрелял, – ответил тот.

– Значит, если ты не стрелял, то по логике выходит, что это был Огурцов?

– Нет, я не знаю, кто стрелял.

– Почему ты не знаешь?

– Потому что я стоял спиной и не видел, кто это сделал.

– То есть получается, – продолжал судья, – что и ты не стрелял, и Огурцов не стрелял. Так кто же это сделал?

Дима пожал плечами.

– Но тебе должно быть известно, что… – и судья стал говорить что-то об искренности показаний, о смягчающих факторах и тому подобное. Но Дима, как мы и договаривались, твердо стоял на своем.

– Хорошо, – кивнул головой судья. – Давай теперь выслушаем твоего напарника-подельника.

Игорь поднялся и вышел вперед, опустив голову. Я почувствовал, что здесь что-то не так. Монотонным голосом он стал произносить заученный текст о том, как он не хотел ехать на день рождения, как не хотел доставать ружья, как не хотел идти на Москву-реку и, наконец, как он не хотел стрелять… – Получалось, что все он делал против своей воли? – подумал я, внутренне усмехаясь.

– И что? – вступил в разговор судья. – Приехали работники милиции…

– Да, они приехали, – кивнул Игорь. – Я стоял впереди Дмитрия и держал ружье. Он стоял сзади. И тут раздался выстрел. Я повернул голову и увидел, как Дмитрий стрелял в работника милиции.

– Стоп! – сказал я про себя. – Вот оно, нарушение нашего соглашения! Такой подставы и такого спектакля я не ожидал…

– Хорошо, – сказал судья. – Значит, вы утверждаете, что вы не стреляли, а это сделал Дмитрий Орлов?

– Да, ваша честь, я это утверждаю, – повторил Игорь.

– Прекрасно! И что же было дальше?

– А дальше – мы побежали… Точнее, я побежал.

– А работники милиции?

– Они кричали вслед: «Стой, стой!» Но я убежал… И ружье выбросил.

– Да, это нам известно. Ружье на следующий день нашли на стройке рабочие и сдали его в отделение милиции. Ну что же, – судья помолчал, – картина мне ясна. У защиты есть какие-либо вопросы?

– Да, ваша честь! – ответил адвокат Игоря. Поднявшись, он начал юридически обосновывать показания своего клиента.

– Кстати, Огурцов характеризуется только с положительной стороны, – сказал он. – Вот характеристика из института, вот – с места жительства. Тут говорится, что он любит животных, заботится о старших…

Мне стало смешно. Какое это имеет отношение к случившемуся той ночью?

– Хорошо, – кивнул судья. – Мы все бумаги приобщим к делу. Еще есть вопросы?

– Да, ваша честь, – поднялся я. Внимательно посмотрел на судью и понял, что его уже не интересует это дело, ему все понятно и ясно. Один из подсудимых показал на другого, и теперь осталось одному срок уменьшить, а другому – по полной программе. Я заметил, что он равнодушно перелистывает бумаги. Князев же улыбался, глядя на родителей Игоря. Я громко заговорил:

– Я хотел бы спросить Огурцова только об одном. Я прекрасно понимаю, что ответ никак не повлияет на ход заседания. Мне просто интересно его услышать.

Судья, оторвавшись от бумаг, удивленно посмотрел на меня.

– Пожалуйста, спрашивайте, – кивнул он.

– Скажи, пожалуйста, Игорь, – обратился я к Огурцову, – если ты утверждаешь, что не стрелял в работника милиции…

– Да, – кивнул головой Игорь.

– Ты утверждаешь, что стрелял мой клиент, – продолжил я, – Дмитрий Орлов?

– Да, – он снова кивнул головой.

– Так почему же ты не положил ружье на землю и не показал сотрудникам милиции, что в стволе у тебя остался патрон, а убежал, да еще и ружье выбросил?

Парень не ожидал такого вопроса. И адвокат его занервничал.

– Ваша честь, я бы хотел… – начал он. Но судья прервал его:

– На самом деле, что вы тут спектакль разыгрываете? Думаете, мы не понимаем, что вы вводите нас в заблуждение, обманываете суд? Действительно, почему вы не показали, что у вас в ружье остался нестреляный патрон, а убежали и выбросили ружье? Кстати, патрон в ружье был стреляный, – добавил он.

Ситуация изменилась. Судья, казалось, встал на нашу сторону и скептически воспринимал все, что говорили Игорь и его адвокат.

Когда стали опрашивать следующих свидетелей, я сумел раскрутить милиционеров на признание того, что сотрудники в ту ночь были одеты в гражданские куртки, а фуражки забыли в машине. Кстати, и на машине, на которой они приехали, не было никаких опознавательных знаков.

– Таким образом, – обратился я к судье, – подсудимые не знали, что имеют дело с сотрудниками милиции.

В заключительном слове я сказал, что в связи с тем, что в ходе заседания обнаружилось много неясностей и неточностей, прошу направить дело на доследование. Судья так и поступил.