Занавес откинула одна из тётушек — полная, степенная женщина в тёмном платье.

Мин И резко обернулась, прижалась спиной к резному изголовью кровати, глядя на вошедшую с растерянной тревогой.

Старая кормилица — тётушка Сюнь — приподняла бровь, скривила губы в полу усмешке:

— А раньше-то сказали: характер — с перцем. А теперь, гляжу, — мышонок дрожащий.

Кормилица ловко подошла к кровати, быстро расправила смятую постель, пригладила подушки — и тут же, не давая Мин И опомниться, протянула руку, чтобы стащить её с ложа:

— Господин ещё на рассвете ушёл во внутренний дворец.В полдень, говорят, к ужину не вернётся, но к вечеру наверняка появится. Так что собирайся, приводи себя в порядок.

Мин И не успела увернуться. Её дёрнуло вперёд — и коленом она сдвинулась прямо в резной край кровати, стиснув зубы от боли. Щёки побелели. Но перечить незнакомой, властной женщине она не посмела. Только опустила голову и позволила усадить себя к туалетному столику.

И тут — как будто окатили холодной водой.Взгляд заскользил по столешнице — и в глазах прояснилось.

Красные серьги с подвесками из нефрита, шпильки из чёрного золота с резьбой по лозе, золотой венец в форме павлина, распускающего сапфировые перья, пара браслетов из резного зелёного жадеита…Редкие драгоценности, выложенные в ряд, — как перед госпожой, которой сейчас предстоит выбрать украшения к вечернему приёму.

Каждая вещь — как сундук серебра.

Мин И невольно затаила дыхание, но лицо её выдало жадное, неумелое восхищение. Она смотрела на сокровища с округлившимися глазами, как ребёнок на пирог в праздник.

Тётушка Сюнь сдержанно скривилась, недовольство прорезалось в каждой черте:

— Эти украшения — разрешено носить вам, — холодно напомнила она. — Но не забывайте: они не ваши.

Мин И тут же потупилась. Голова поникла, словно у щенка, которого одёрнули за попытку лизнуть мясо со стола.

И правда — что она собой представляет? Просто игрушка, которую забрали с пира. Живая ваза — милая, красивая, но отнюдь не ценная. Ни одна из этих драгоценностей не стоит такой, как она.

Вздохнув про себя, Мин И взяла себя в руки — и принялась за дело.

Она была танцовщицей, и потому знала: украшение себя — часть ремесла.Красивый макияж, изящная причёска, лёгкая поступь, — всё это не каприз, а обязанность. А уж в первый день, когда ты оказываешься под чужой крышей, — нужно произвести впечатление безупречное.

По тому, как вёл себя Цзи Боцзай вчера, Мин И убедилась: слухи не врут.Он действительно любил красоту — особенно такую, что будоражит душу своей хрупкостью.

Не колеблясь, она выбрала самые изящные и неброские украшения — светлого золота, тонкой резьбы. Брови подвела лёгким росчерком, щёки украсила нежным румянцем. Образ получился лёгким, трепетным — как у юной девушки, впервые попавшей в знатный дом.

Окинув взглядом комнату, она заметила у стены книжную полку. Лёгким движением приподняла подол юбки и направилась туда, выбрав самую старую и потёртую книгу.

А потом изящно устроилась на низком диванчике у входа — так, чтобы тот, кто войдёт, увидел её сразу: одна рука держала книгу, другая — изящно перебирала благовония в курильнице.

Прошёл лишь миг, как мимо неё прошла кормилица Сюнь подметая пол. Бросила на девушку хмурый взгляд — и буркнула сквозь зубы:

— Книгу ты вверх ногами держишь.

Мин И чуть заметно дёрнулась.Потом медленно перевернула том, как ни в чём не бывало — и продолжила делать вид, что читает.

— Не старайся зря, — буркнула кормилица Сюнь, даже не обернувшись. — Наш господин к женщинам… ну, дня на два, три — и всё. Так что пока он ещё в настроении, выпрашивай награду, чтоб потом было на что жить.

Мин И сразу поняла: эта тётушка уже давно при доме, повидала немало — и женщин, и их падений. Злобной она не была, просто устала верить, что хоть кто-то здесь останется надолго. Оттого и говорила прямо, без обиняков.

С лёгкой улыбкой Мин И ответила:

— Так я потому и стараюсь. Хочу, чтобы господину радостно было давать награды.

Она не ожидала, что девушка ответит — и тем более с такой невинной бойкостью.Тётушка Сюнь остановилась на полпути, смерила Мин И взглядом… и смачно закатила глаза:

— Без стыда и совести.

Это, может, и подействовало бы на других.Но для Мин И — стыд и совесть остались где-то за воротами, ещё тогда, когда она впервые вошла во внутренний дворец как танцовщица.С тех пор и одежды сменила, и кожу, и душу — а старые понятия скинула, как поношенную тряпку.

Она с улыбкой поправила благовония в курильнице, подняла глаза и весело спросила:

— А скажите, тётушка, господин у нас больше любит сильных или нежных? Поклонниц книг — или тех, что с мечом не подкачали?

— Без комментариев, — отрезала та.

— Тогда, тётушка, — с самым искренним видом продолжила Мин И, — а вы сами сладкое любите или солёненькое? Тут, смотрите, кешью есть, можно вам?

— Девушка, вы слишком много болтаете. А наш господин не выносит крикливых.

— …А-а… — Мин И послушно кивнула и….— …просто зажала себе рот пальцами.Посидела так какое-то время, послушно и молча, изображая смирение.

Но не прошло и половины благовонной палочки, как из-за занавеси раздался её голос — на этот раз, с ещё более мирной интонацией:

— Тётушка, а где вы купили этот материал? Узор такой красивый… Я бы хотела такой для своей мамы, сшить ей платье.

Тётушка Сюнь ощутила, как у неё на виске начали пульсировать вены.Уголок глаза дёрнулся.

Она повидала у этого господина всех возможных женщин — томных, горделивых, игривых, молчаливых…Но такой болтушки — не встречала никогда.Как попугай, только в человеческом обличье.

И господин ведь всегда любил тишину.Вот уж непонятно, как он вообще её выбрал.

Краем глаза она заметила, как Мин И озирается по сторонам, глядит на неё такими жалобно-скучающими глазами, будто больше в этом мире разговаривать не с кем.

Всё-таки что-то дрогнуло. Сердце — или нервы — но тётушка Сюнь вздохнула и нехотя ответила:

— Этот материал в продаже не найдёшь. Его выдали как награду, во внутреннем дворце.

Лучше бы она вовсе не отвечала.Потому что стоило ей только вымолвить одно слово, как у девчонки буквально загорелись глаза — и она с видом утопающего, нашедшего соломинку, ухватилась за её рукав:

— А эти кешью — тоже из внутреннего двора? Они в сто раз вкуснее, чем у нас, в саду танцовщиц!

— А дорожка в этом поместье — такая ровная, интересно, если кувыркаться от задних ворот к передним, сколько кувырков получится?

— А занавесь с золотой вуалью — невероятная! С вышивкой! Это ж, наверное, целое состояние!

— Матушка, кешью будете? Я вам почищу, я в этом профи, правда! Когда меня выбрали в танцовщицы, я же тогда…

Тётушка Сюнь уже жалела, что вообще заговорила.

Эта девчонка, кажется, знала только два режима: «молчит» и «болтает без остановки». Она уже успела рассказать, как впервые надела наряд танцовщицы, как перепутала имя старшей наставницы, как сбежала от гадателя, как научилась крутиться на каблуках, и даже — как один раз закусила язык во время исполнения.

Весь полдень прошёл под её стрекот.

Тётушка Сюнь тёрла уши, всё чаще бросая взгляды в сторону дверей, с первым в жизни искренним желанием — чтобы господин скорее пришёл и забрал эту напасть с её головы.

Глава 4. Прямолинейная маленькая танцовщица

Цзи Боцзай неожиданно чихнул.

Сидящий напротив него Янь Сяо лениво обмахивался веером:

— Что, твоя ветреность в простуду переросла?

— Каркай дальше, — буркнул Цзи Боцзай, раздражённо глянув на него. — Если б я был тобой, я бы молился, чтобы со мной ничего не случилось. А то этот бардак на тебя свалится — вот тогда и посмотрим, как ты вывернешься.

При упоминании об этом Янь Сяо тут же утратил весь свой весёлый вид, тяжело вздохнул:

— И скажи мне, за что мне такая удача? Собирался спокойно отдохнуть хотя бы три дня — и на тебе: из трёх лекарей Байцаотанга[1] двоих нашли мёртвыми.