Громкие аплодисменты заглушили шаги Брунетти, занавес скрыл от аудитории то, как он обошел фрагмент декорации, изображавшей пейзаж, и приблизился к платформе с пенополистиролом и лесенкой. Что-то стукнуло, и с платформы свесилась нога в туфле. Отбросив другой ногой край платья, чтобы не мешал, Флавия начала спускаться.

Брунетти подошел ближе и громко позвал ее, надеясь все же перекричать доносившиеся и сюда аплодисменты:

– Флавия! Это я, Гвидо!

Она обернулась, посмотрела вниз, внезапно замерла, вцепившись в перила лесенки, потом прижалась лбом к перекладине.

– Что-то не так? – спросил он. – Что с тобой?

Флавия подняла голову и стала очень медленно спускаться. Уже стоя ногами на полу, она повернулась к нему: глаза закрыты, одна рука все еще цепляется за лесенку. Потом Флавия открыла глаза и сказала:

– Я боюсь высоты.

И только теперь отпустила лестницу.

– Прыгать на этот матрас труднее, чем спеть целую оперу. Каждый раз я умираю от страха.

Брунетти не успел ей ответить: парень с сумкой, в которой лежали инструменты, возник между Флавией и механизмом, поднимавшим платформу к краю замковой стены. То, что он был лет на двадцать моложе певицы, не помешало ему одобрительно улыбнуться ей и сказать:

– Знаю, синьора, вы терпеть этого не можете! Давайте я опущу платформу и увезу всю эту махину подальше.

Продемонстрировав им металлическое кольцо с набором ключей, парень приступил к работе.

Флавия моментально изобразила улыбку и сказала, удаляясь в сторону занавеса:

– Это очень любезно с вашей стороны!

Брунетти покачал головой: даже в этой ситуации она оставалась очаровательной.

– Слава богу, спектакль окончен и ты цела и невредима, – сказал он.

Флавия забыла об улыбке, и та исчезла, отчего лицо певицы сразу стало напряженным и усталым.

– Это было чудесно, – добавил комиссар и кивнул в сторону зрительного зала, откуда доносился рокот рукоплесканий и криков. – Они ждут тебя!

– Тогда я лучше пойду, – отозвалась Флавия, поворачиваясь на шум. И, положив руку ему на плечо, произнесла: – Спасибо, Гвидо!

Они с Вианелло стояли в левой части кулис, пока певцы кланялись. Баритон, тенор и сопрано выходили на сольный поклон поочередно, по мере важности своей партии в спектакле, и аплодисменты нарастали соответственно. Флавия появилась последней – что было, по мнению Брунетти, и понятно, и справедливо. Через щель в занавесе он наблюдал за ее первым сольным выходом. Розы на сцену не падают – уже хорошо!

Зрители хлопали и хлопали, и этот шум сливался в закулисье со стуком молотков и чьих-то тяжелых шагов. Стук прекратился задолго до аплодисментов, но когда стали затихать и они, помреж, тот самый парень с двумя мобильными, с которым полицейские разговаривали ранее, сделал знак певцам и дирижеру, чтобы они больше не выходили. Он поздравил всех с удачным спектаклем, подытожив:

– Вы прекрасно поработали, мальчики и девочки. Спасибо всем, и, надеюсь, до встречи на следующем спектакле!

Хлопнув в ладоши, помреж произнес:

– Все свободны! А теперь дружно – ужинать!

Заметив Брунетти с Вианелло, помреж подошел к ним.

– Простите мою грубость, синьори, но я пытался предотвратить катастрофу, и у меня не было времени поболтать.

– Предотвратили? – спросил Брунетти.

Зрители хлопали все тише, пока совсем не перестали.

– Сначала я думал, что да, – поморщился помреж, – а потом получил эсэмэску и все мои надежды пошли прахом!

– Сочувствую, – сказал комиссар, которому этот персонаж, несмотря ни на что, был симпатичен.

– Мне приятно это слышать, – отвечал помреж, – но, как я уже упоминал, я работаю в цирке и вокруг – сплошные хищники.

Он отвесил комиссару вежливый полупоклон и направился к тенору, который почему-то задержался на сцене.

Оглянувшись, Брунетти понял, что, кроме них с коллегой, помрежа и тенора, на сцене больше никого нет. Как нет и шума разбираемых декораций. Техперсонал, похоже, объявил забастовку.

Снова появилась Флавия и теперь разговаривала с помрежем. Тот махнул куда-то в направлении арьерсцены, потом широко раскинул руки в стороны и выразительно пожал плечами. Флавия потрепала его по щеке, и парень ушел приободренным.

Певица повернулась, собираясь уходить, но, заметив Брунетти, приблизилась к нему, и он воспользовался этой возможностью, чтобы представить ей инспектора Вианелло. Тот ужасно смутился, несколько раз пробормотал «спасибо», а потом и вовсе затих.

– Мы проводим тебя домой, – сказал Брунетти Флавии.

– Не думаю, что это необходимо, – попыталась она возразить, но комиссар перебил ее.

– Проводим домой, Флавия. И войдем вместе с тобой в квартиру.

– Чтобы подать мне горячий шоколад? С печеньем? – спросила она, но уже веселее, с легкой улыбкой.

– Нет, но по пути мы можем зайти в любой ресторан, который еще открыт.

– Вы не ужинали? – поинтересовалась Флавия.

– Настоящий мужчина всегда голоден, – сказал Вианелло глубоким голосом настоящего мачо, заставив ее рассмеяться.

– Договорились! Только сначала я позвоню детям. Стараюсь делать это после каждого спектакля, иначе они обижаются.

Привычным жестом, словно они старинные друзья, Флавия взяла Брунетти за запястье, перевернула и посмотрела на часы. И тут же показалась ему гораздо более усталой.

– Лучше бы я пела Лауретту, – проговорила она и, увидев на лице комиссара недоумение, пояснила: – В Джанни Скикки.

– Потому что ей не приходится прыгать? – предположил Брунетти.

Флавия улыбнулась. Мелочь, но он все-таки запомнил…

– И это тоже. Но главное – у нее всего одна ария.

– Артисты! – буркнул Брунетти.

Певица снова засмеялась, подумав о том, что и полицейские наверняка устали.

– Придется еще немного подождать. На то, чтобы снять с себя все это, мне понадобится некоторое время, – проговорила Флавия, проводя ладонями по сценическому костюму.

Брунетти глянул по сторонам, но театральных охранников поблизости не наблюдалось.

– А где твои гориллы?

– А, ушли! – ответила Флавия. – Я сказала им, что после спектакля со мной будут полицейские, они и проводят меня в костюмерную.

Подобно Ариадне, она знала дорогу, сворачивала налево и направо без колебаний и в считанные минуты привела Брунетти и Вианелло к искомой двери. Сидящая тут же, в коридоре, женщина при виде Флавии встала.

– Я не бастую, синьора! – с явным раздражением сказала она. – Это удел ленивых болванов, рабочих сцены.

Оставив при себе замечание насчет солидарности трудящихся, Брунетти спросил:

– Когда началась забастовка?

– О, минут двадцать назад. Уже несколько недель они грозились это сделать, и сегодня профсоюз проголосовал за.

– Однако вы не согласны?

– В стране финансовый кризис, а эти болваны бастуют, – сказала костюмерша с еще бо́льшим раздражением. – Конечно, мы не будем этого делать! Они безумцы.

– Чем это грозит театру? – спросил комиссар.

– Декорации останутся неразобранными, и те, кто придет на завтрашний дневной концерт, будут любоваться замком Сант-Анджело под музыку Брамса.

«Так вот почему звонили помрежу!» – подумал Брунетти. Вот она, катастрофа, которая может помешать провести последний спектакль!

Наверное, уже жалея о своей резкости, костюмерша добавила:

– Вообще-то их можно понять: с ними не подписали очередной контракт на шесть лет. И с нами тоже. Но работать надо. У всех у нас семьи.

Давным-давно Брунетти зарекся обсуждать с незнакомыми людьми политику и социальные гарантии – чтобы разговор не закончился дракой.

– Значит, с последним спектаклем будут проблемы? – спросил он, но Флавия перебила его:

– Я переоденусь и позвоню детям. Возвращайтесь минут через двадцать.

Брунетти и Вианелло прошли дальше по коридору, решив немного прогуляться по этажу.

Когда полицейские скрылись из виду, Флавия сказала, одергивая юбку: