Когда он лег рядом с Паолой, она пробормотала что-то невнятное, но определенно нежное (ну, или ему хотелось так думать), и очень скоро Гвидо провалился в сон. Ему снились исчезающие шарфы и шаги, и желтые розы, которые множились на глазах – еще минута, и они его задушат…

На следующее утро Брунетти вкратце рассказал жене о встрече с Флавией, но гораздо больше Паола заинтересовалась изумрудным колье и попросила показать его. Она отмела банальное сравнение с леденцами от кашля, предположив, что камни скорее «размером с яйцо ржанки». Она где-то читала об этом, но большие они или маленькие, понятия не имела.

– Нельзя трогать колье, пока криминалисты не снимут с него отпечатки пальцев, – сказал Брунетти.

Ему не хотелось обсуждать – одной чашки кофе для этого было маловато! – насколько большими могут быть яички у такой птицы, как ржанка. Начать с того, что он плохо представлял себе эту птичку, поэтому и размер ее яиц прикинуть было сложно.

Брунетти вышел из квартиры с сумкой на плече и бережно придерживал ее в кафе, куда зашел, чтобы взять кофе и бриошь. В квестуре он прямиком направился в лабораторию, к Боккезе. Своим самодовольным видом главный криминалист часто провоцировал Брунетти на неуместную браваду. Вот и на этот раз комиссар прошел к его рабочему столу и молча вытряхнул содержимое сумки на стол. Бумажная обертка зацепилась за ручку, и демонстрация получилась еще эффектнее – колье выскользнуло и улеглось прямо на подушку из смятой оберточной бумаги цвета «королевский синий».

– Это мне? – спросил Боккезе, глядя на Брунетти с улыбкой счастливого идиота. – Гвидо, как ты догадался, что сегодня у меня именины? Впрочем, это пустяки. Спасибо, что не забыл! Я надену его вечером со своим любимым красным платьем!

Эксперт растопырил пальцы правой руки и потянулся к колье, но Брунетти не захотел ему подыграть. Напротив, отошел от стола – мол, делай как знаешь.

Удовлетворившись частичной победой, Боккезе убрал руку. Он открыл ящик стола и рылся там, пока не извлек ювелирную лупу. Эксперт вставил ее в глаз и склонился над колье, старательно избегая контакта с бумагой, на которой оно лежало. С минуту Боккезе глядел на камни, потом переместился на другой край стола, оттеснив Брунетти в сторону, чтобы посмотреть на них под иным углом. Изучил каждый изумруд в отдельности, напевая песенку, которую Брунетти слышал, только когда эксперт бывал очень доволен.

Боккезе положил лупу на стол и уселся на стул.

– Maria Vergine![409] Гвидо, а ты знаешь толк в камнях! Судя по оправе, они, скорее всего, подлинные, и если так, стоят… очень дорого.

– Скорее всего? – переспросил Брунетти.

Раздумывая над ответом, Боккезе сложил губы трубочкой, словно собирался чмокнуть младенца.

– Трудно сказать, учитывая уровень фальшивок, которые поступают сегодня из Южной Америки.

И эксперт неодобрительно покачал головой. Ну не радоваться же подделкам, которые даже главный полицейский криминалист не может отличить от оригинала!

– Но если оправа так стара, как мне кажется, – продолжал Боккезе, – а ей не меньше тридцати лет и ее не обновляли, то эти камни бесценны!

– Мне всегда хотелось узнать, что это означает, особенно применительно к вещам, которые продаются и покупаются, – сказал Брунетти и добавил: – А следовательно, имеют определенную цену.

– Но мы до сих пор используем это выражение, – охотно отозвался Боккезе. – Мне тоже любопытно – почему?

– Какова минимальная цена этих изумрудов? – спросил комиссар.

Боккезе откинулся на стуле, сложил руки на груди и присмотрелся к камням.

– Обычно я показываю драгоценные камни другу-ювелиру, он хорошо в них разбирается. И спрашиваю, какова их стоимость.

– О ком идет речь? – поинтересовался Брунетти.

– О Валотто.

Даже не пытаясь скрыть изумление, комиссар воскликнул:

– Но он же вор!

– Нет, Гвидо, – ответил Боккезе, – вор – это слабо сказано. Он – обманщик и жулик, но умеет убеждать, и, заключив с ним сделку, ты не сможешь утверждать, что он тебя ограбил. Каждый клиент подписывает бумагу, в которой указано: «с расценками согласен». Так что к ответственности Валотто не привлечешь.

– Он не только покупает камни, но и продает их? – спросил Брунетти, вспоминая симпатичный магазинчик возле Риальто, принадлежавший этому «бизнесмену».

– Да, и я вряд ли ошибусь, если скажу, что запрашивает Валотто минимум в пять раз больше, чем заплатил сам.

– Но ты ему доверяешь?

Боккезе глянул на небольшую декоративную бронзовую пластину с гравировкой, которую держал на столе в качестве пресс-папье, а может, и талисмана. Он тронул ее пальцем, передвигая на пару сантиметров левее.

– Однажды я оказал Валотто услугу, и хотя мы с ним и не друзья, он всегда готов мне помочь. Я хочу сказать, честно оценить стоимость камней.

– Даже зная, что ты работаешь в полиции?

– Ты хотел сказать: даже зная, что ему за это не заплатят? – уточнил Боккезе.

– Нет. Даже зная, что однажды ты можешь прийти и арестовать его.

Боккезе передвинул пластину на место.

– Он высоко ценит оказанную мной услугу.

– Что же ты для него сделал? – поинтересовался Брунетти, чувствуя, что его собеседник, обычно не склонный говорить о личном, ждет этого вопроса.

Боккезе еще раз посмотрел на пластину, словно два человека, выгравированных на ней, тоже заинтересовались его рассказом.

– Мы вместе учились в школе. Это было лет сорок назад, или даже больше. Валотто жили очень бедно. Отец пил и часто попадал в полицию. Работала одна мать, но дети ходили в школу чистенькие и усердно учились.

Брунетти слышал это тысячу раз – история многих его друзей и знакомых.

– Ближе к делу, – сказал Боккезе, словно слушатели с пластины сделали ему знак поторопиться. – Однажды я зашел в бакалейную лавку, – мать меня туда послала, – и увидел синьору Валотто. Она стояла в проходе между прилавками с таким видом, будто небеса вот-вот рухнут ей на голову. Увидела меня, я поздоровался, но она не ответила. И тут подбегает хозяин лавки и начинает вопить: «Воровка! Я видел, как ты украла рис!» И только тогда я заметил, что одну руку синьора Валотто держит под пальто.

Бедная, она побелела как полотно. Лавочник был уже в двух шагах. «Воровка! Кто-нибудь, позовите полицию!»

И я подумал о Леонардо и его братьях и сестрах, каково им придется, если их мать арестуют.

– И что же было дальше? – спросил Брунетти.

– Я пробежал мимо синьоры Валотто, навстречу бакалейщику, и схватил коробку с макаронами, да так, что еще пару десятков пачек свалилось на пол. Лавочник повернулся на шум, увидел меня, попытался поймать, но я увернулся и выскочил на улицу. Он забыл о синьоре Валотто и ринулся за мной. Я чуть сбавил ход, чтобы лавочник подумал, будто сможет меня поймать, а когда увел его подальше от магазина, припустил по-настоящему.

Боккезе словно смотрел в прошлое, но без улыбки.

– Когда бакалейщик вернулся к себе, синьора Валотто уже ушла. Не знаю, узнал он ее или нет. Меня он точно не узнал.

– А как об этом стало известно Валотто? – спросил комиссар.

– Наверное, мать ему обо всем рассказала, – почти равнодушно отозвался Боккезе. – Много лет прошло, пока мы не встретились с ним однажды на улице. Он сказал, что слышал о том, что я скоро женюсь, и пригласил прийти в его магазин за кольцами. В тот момент у меня, наверное, было изумленное выражение лица, потому что Валотто сказал: «Я не забыл, что ты сделал для моей матери. Я никогда не обману тебя и помогу, чем сумею». – Боккезе посмотрел на Брунетти и добавил: – И помогал.

– Как?

– Помнишь, лет шесть назад мы нашли дома у подозреваемого бриллиантовый браслет и несколько колец и этот тип сказал, что они принадлежали его матери?

Брунетти кивнул, хотя тот случай помнил весьма смутно.

– Я отнес их Леонардо, объяснил, что эти вещи фигурируют в расследовании, и спросил, поможет ли он нам, – продолжал Боккезе.