В следующий раз он выбежал на арену сразу же после выступления прыгунов-жокеев. В руках Рыжего оказался длинный кнут. Он щёлкал им и требовал от одного из подметавших манеж униформистов, чтобы тот изображал коня. Ловкий парень, пробежав один круг, сумел провести Рыжего и выманил у него хлыст. Теперь уже сам превратившись в «дрессировщика», униформист гонял клоуна. Он заставлял его бежать всё быстрее и быстрее. Клоун нёсся по кругу, широко раскидывая ноги в узких клетчатых штанах. Он тяжело дышал и, оглядываясь, просил пощады. Размалёванное лицо с загнутым вверх тупым носом стало совсем несмешным, хотя иные из публики и радовались потехе. Мне сделалось жаль бедного Рыжего. Густой грим не скрыл от меня того, что клоун был стариком.

И тут я чуть не закричал, поражённый внезапным открытием. В Рыжем я узнал нашего деда! Не было сомнений — это он. Его смешная походка носками врозь. Именно так он бегал по лесу, пугая пичужек. Это были его длинные костлявые руки, высовывавшиеся из коротких рукавов.

К моему счастью, фрачный распорядитель прекратил затянувшееся чудачество. Он забрал кнут у молодого униформиста и, погрозив ему, прогнал обоих с арены. Рыжий ускакал за кулисы, держась сзади за штаны, а Иван Августович объявил.

— Весь вечер у ковра клоун Мишель!

Так вот почему он его так назвал на улице, а я думал, просто шутит.

Сражённый невероятной новостью, в антракте я не находил себе места. Наш дед — рыжий клоун! Что делать — радоваться? Но ведь деда все обижали. Разве это было смешным, хоть он и старался рассмешить публику. Кончились подозрения о дурном прошлом Пантелеича. Он служил в цирке, с ним и побывал повсюду. Но почему не хотел о том рассказывать? Стыдился, что всю жизнь падал и глотал опилки? Что получал по заду метлой, что его гоняли? Но ведь это было по-нарошному. И зачем вернулся в цирк и вот снова на манеже?.. Десятки вопросов терзали моё воображение.

К антракту на улице потемнело. В пространство меж мачтами и брезентом глядели звёзды. Зрители выходили на площадь, но я не покидал шапито. Я обходил круг барьера, приближался к занавесу, отделявшему нас от служебных помещений цирка. Пытался заглянуть за него и узнать, что там делается. Но подойти не позволяли дежурившие у выхода на арену служители.

С той стороны из-за занавеса до меня доносился непонятный запах. Пахло горьким и немного кислым теплом. И тогда я вспомнил: ведь так же пахнул сундук нашего деда. Это был запах цирка, который навсегда въелся в стенки ящика. Почему же, почему дед всё скрывал от меня?..

Во втором отделении Рыжий выходил несколько раз. Когда выступали собачки, дед вертелся среди них и ускакал с манежа только тогда, когда и ему, как заупрямившемуся шпицу, дали конфетку. Он ещё путался в сетке, которую растягивали для воздушных гимнастов. Желая показать, что может быть акробатом, скинул пиджак, и оказалось, что у него вместо рубашки только бант с драным нагрудником и весь он по пояс голый.

Не очень-то смеялась публика над его шутками. Но я всякий раз, когда видел, что Рыжий хочет рассмешить зал, хохотал во всё горло. Мне очень хотелось поддержать деда, и я делал вид, что смеюсь от души. Но на самом деле ни его грим, ни приклеенный нос не могли от меня скрыть невесёлого лица деда. «Лучше бы, — думал я, — никогда не узнавать, что он был клоуном».

Кончилось всё тем, что перед выступлением джигитов надоевшего униформистам Рыжего закатали в ковёр и, дрыгающего ногами, увезли на тачке.

В заключительном параде дед, чуть ссутулившись, стоял на нашей стороне цирка. Я был рад, что он на меня не смотрел.

Лишь только участники программы стали покидать манеж, я бросился к выходу и, пробившись сквозь толпу, побежал к дому.

Сидя на представлении, я твёрдо решил скрыть от деда то, что был в цирке, видел его и узнал. Тогда не придётся уверять, что мне было смешно.

Хорошо, что отец с матерью ещё не возвратились со свадьбы. Никто не знал, когда я вернулся домой. Войдя домой, я раньше всего зажёг все огни. Потом сообразил так: возьму разденусь и улягусь в кровать. Потушу свет, сделаю вид, что давно сплю. Дед и подумает, что я нигде не был.

Щёлкая выключателями, я меж тем забрёл в его комнату и невольно, по привычке, взглянул на сундук. Тут я заметил, что наружный замок был оставлен вдетым в одно кольцо. Убеждённый в том, что ящик заперт на ключ, я всё же подошёл к нему и осторожно тронул крышку. К моему изумлению, она легко подалась вверх.

Ещё несколько секунд я колебался. Так долго испытывающий моё мальчишеское любопытство загадочный ящик готов был открыть свою тайну, а вместе с тем и тайну нашего деда, хотя теперь уже... Я поднял крышку, откинул её к стене.

Сундук был заполнен лишь наполовину. В нём лежали удивительные вещи. Забыв обо всём и, главное, о том, что собирался притворяться спящим, я стал вынимать оттуда одно за другим: посеребрённую ложку такой величины, что я бы мог в ней усесться, будильник размером в банный таз, ножницы из жести с лезвиями длиной в метр, толстую бамбуковую трость и другие немыслимые клоунские доспехи.

Тут же были вложенные один в другой дюжина разноцветных колпаков и длиннющие с загнутыми носами полуботинки. Под ними пиджак, расписанный разноцветными кругами, полосатые штаны, красный жилет и еще разная цветистая очень неновая одежда клоуна.

Вытащив, что попалось мне под руки, из сундука, я окончательно осмелел и решил нарядиться клоуном. Сумев кое-как натянуть на плечи пиджак, я замотал рукава. Потом нахлобучил на голову сразу все шапочки, влез в ботинки и взял в руки палку. Давясь от смеха, в таком невероятном наряде я зашаркал, как на лыжах, в большую комнату к стенному зеркалу.

Мой вид развеселил меня ещё пуще. Вертя палкой, я принялся корчить забавные рожи и раскланиваться перед зеркалом. Потом стал срывать с головы колпаки и кидать их воображаемой публике. Клоунские штиблеты мешали мне двигаться. Я сбросил их и начал прыгать, дурацки задирая ноги и сам себе подмигивая.

Всё это казалось мне очень смешным. Неожиданно для себя я вдруг пришёл к мысли, что клоун может быть очень даже весёлым и забавным, а вовсе не тем, над которым все только насмехаются и подставляют ему ножки. Мне уже не было жаль деда. Он сам, полагал я, виноват в том, что его обижают. Я бы ни за что не позволил. Сами бы от меня заплакали.

В самый разгар моих вывертов, когда я, подражая Чарли Чаплину, снова влез в ботинки и размахивал палкой, я увидел в зеркале глаза деда. Остановившимся взглядом он смотрел на меня, замерев в отворенных дверях.

Я застыл в глупейшей позе, не зная, что делать. Я ждал, что он сейчас закричит на меня, но он, не знаю почему, молчал. Могло ли так долго продолжаться?

Я выскочил из ботинок, сбросил пиджак, кинулся собирать валявшиеся повсюду колпаки. Но дед остановил меня.

— Погоди, погоди, чего ты испугался, — заговорил он. — Продолжай... Браво!.. Что делать, я сам оплошал. Забыл затворить сундук. Теперь ты знаешь, что за чудо твой дед и где он скитался. Я хотел, чтобы вы этого не знали. Что делать?! Сам виноват.

Он сделал несколько шагов и, отодвинув стул, опустился на него. Попросил:

— Отвори окно.

Я поспешно выполнил его желание.

Дед сидел, положив на колени свои большие руки. Теперь уже не было смысла врать, что я не был в цирке.

— Дед, ты не думай, — сказал я. — Я всё равно бы узнал тебя.

Он покивал головой и, ещё немного помолчав, спросил:

— Ты смеялся?

Разве мог я сейчас, когда видел его таким, сказать правду. От деда попахивало вином. Но он не был и чуточку пьяным. Выцветшие глаза смотрели устало.