К моменту, когда мы прибыли на место, оказавшееся не так уж и далеко от Оболенска, у меня на руках была вся необходимая информация о том, что меня ожидало. Картина не выглядела неразрешимой, хотя, определённо, была запущена хуже некуда. Даже хуже, чем у Златы.
Самоходка пролетела разделявшее Оболенск с именем расстояние меньше, чем за час. За это время ни одна из сопровождавших нас девушек не задала ни одного идиотского вопроса. «А зачем мы тут?», «А что от нас хотят?», «А можно я уже домой пойду?», «На кой ляд мне вообще этим заниматься?». Вопросы, безусловно, были, но исключительно в рабочей плоскости. Как собираюсь помогать, насколько это реально, какие могут быть последствия… При этом моё происхождение благоразумно держалось в секрете. При Раде никто не упомянул, прямо или косвенно, что я являюсь пришельцем из иного мира.
Те, кому положено об этом знать, осведомлены по роду предстоящей деятельности. Остальным пока что ведать преждевременно.
К имению Ереньевых мы подъехали ближе к полуночи, когда все добрые люди уже спят, вообще-то.
Про себя отметил, что местные самоходки тактически и технически выгоднее моих, уже привычных мне. Силовой привод производит куда меньше шума и почти не слышен уху. Завывания шестерёнок — да, прекрасно ощущаются. Шелест покрышек — да, бесспорно. Особенно на скорости. Но нету рёва двигателя, рыка выхлопной системы. Удобная техника. Мне б такую заместо «Газельки».
Самоходка остановилась около имения, разгоняя мрак ночи своими фарами. Из наблюдений — уличным освещением тут особо не баловались. Столбы, если и были, то не показывались во тьме.
В свете фар из-за высокого забора высился не менее высокий особняк. Неправильной формы, минимум трёхэтажный, с возможным подвалом. Больше из-за тусклых источников освещения было не разглядеть.
Нас никто не встретил, когда мы оставили самоходку перед закрытыми въездными воротами в имение. Никто не остановил, когда прошли во двор и под предводительством Рады прошли в дом. И никто не сказал ни слова по причине отсутствия хоть одной живой души в радиусе видимости, когда мы зашли в светлое, в котором был оборудован покой больной.
Ну, как, «оборудован»…
Первым делом в глаза бросился красный уголок и большая постель, рядом с которой стоял пустой штампованный таз. Свет в помещении в изобилии изливался от мощных светильников с артефактными камнями.
Красный уголок лишь чуть не дотягивал до целого иконостаса. Мир для меня чуждый, потому находился ряд отличий с привычной мне иконописью, но не узнать православные образа я не мог. По их обилию можно было предположить, что искать иных способов исцеления уже отчаялись. На стенах уголка висела пара дюжин самых разнообразных икон и образов, как знакомых мне, так и не очень. Сверху, надо всеми, был закреплён массивный, возможно, даже литой, крест распятия.
Перед красным уголком стоял аналой, по обеим сторонам которого виднелись крепления подсвечников.
Это ещё не домашняя церковь, но уже намоленное место, где искали подмоги страждущие. Воздух в помещении был насквозь пропитан благовониями ладана, возле аналоя в небольшом деревянном коробке высилась приличная горка огарков свечей, а на полке рядом с красным уголком стоял десяток толстых книг в мощных обложках. Надписи на корешках сделаны от руки и читаются не сразу, но видны. «Акафисты, Кондаки, Молебны, Каноны, Тропари», — перевёл бегло.
На большой постели, очень аккуратной и явно недешёвой, укрытая лёгким одеялом, лежала женщина, чей возраст назвать было затруднительно. Уже с порога было видно, как её подкосила болезнь. Кожа буквально иссушена и чуть ли не дублена. Приоткрытые губы суше хвороста в жару. Дыхания почти не видно. Волосы больше напоминают солому, хоть и тёмную.
Я подошёл к постели больной и по инерции, выработанной на «ноле», коснулся сначала шеи, продавив сонную артерию, а после лба. И ни одно, ни другое мне решительно не понравилось.
Пульс прощупывался настолько ненормальный, что это было видно даже мне, к кардиологии не имеющему отношения даже опосредственного. Слабый, редкий, не выше сорока пяти ударов в минуту. Но удары по силе напоминают последние попытки выжить. Будто сердце на пределе качало кровь, пытаясь протолкнуть её по сосудам, и уже было готово сдаться, не в силах вывозить этот звездец.
А второе… Не надо быть градусником, чтобы понять: опоздай местные с просьбой о помощи хотя бы на сутки — и я бы уже посетил остывающий труп. От исходящего жара буквально горела рука.
Двумя пальцами осторожно приоткрыл веко и увидел абсолютно безжизненный, почти остекленевший глаз. Он ещё дёргался, повинуясь командам головного мозга (ответственные за это мышцы ещё работали), но адекватной реакции на окружающий мир и раздражители не было. Больная никак не показала, что хоть как-то почувствовала мои манипуляции.
Я обернулся на Раду.
— Бегом на улицу. Мне нужна тёплая вода для обтирания.
— Так зачем же тёплая? — не поняла Ереньева. — Горячка же… надобно сбить жар… с колодезя надобно…
— Ты смерти матери хочешь? — осведомился в ответ. — Термический шок и остановка сердца? Не вопрос. Тогда за водой можешь не ходить. Сейчас так прикончу.
Лана повернулась к девушке.
— Главный врач Захария Ярославович очень расхваливал врачевательские познания мастера. Лучше сделать, как он велит. Я сама жива его стараниями. А мои раны, поверь, не самые лёгкие.
— Тёплый таз воды, — приказал я. — Быстро! Время пошло.
Раду буквально сдуло с места. Миг — и Ереньевой простыл след.
Мой взгляд вернулся к больной женщине.
Высокий жар, ощутимый даже без термометра. Бредовое состояние забытья. Иссушенная кожа и слизистые. Нестабильный слабый пульс, отсчитывающий последние удары сердца.
Налицо лихорадка. Причём, если правильно понимаю, белая. Но это полбеды. Хоть красная, хоть синяя. Проблема в том, что я наёмник, а не медик. Да, знаю способы сбить температуру в рекордные сроки. Да, могу помочь продержаться до прибытия квалифицированной помощи… Но я не врач. Вместе с тем Вещий, почему-то, был уверен, что у меня получится выходить больную, потому и поручил мне дело. Великий провидец что-то знает?
Но не знаю я. Что температура в зашкале — следствие выброшенных в кровь пироксинов, так это прописная истина. Что при температуре тела выше сорока двух градусов сворачивается белок в крови и наступает остановка сердца — тоже. Что при критически высоких значениях температуру сбивают любой ценой — иже с ними. А дальше-то что? Лихорадка может быть вызвана десятками причин. Химические, микробиологические, вирусные, бактериологические… На каждый яд — своё противоядие. Отравление полонием не лечат аскорбинкой. И глистов вместо керосина не выгоняют нашатырём. А ещё не в моих силах установить первопричину лихорадки. Симптомы сбить — да, смогу. Но поможет ли?
— Меня не будет какое-то время, — проронил я в пустоту. — Если кто-то из местных вернётся вперёд меня — скажите, что я ушёл добывать лекарства. Должен буду вернуться скоро.
И, полностью абстрагировавшись от окружения, не дожидаясь ничьих ответов, пробросил Путь до своего обиталища, шагнув в мой мир.
Теперь действовать надо не просто быстро, а бегом. Счёт, может быть, и не на минуты, но на часы точно. Мне очень, ОЧЕНЬ не понравился пульс больной. Нормальное сердце пациента так не бьётся. Даже, если я ошибся и подобный ритм не свидетельствует ни о чём смертельном, об этом свидетельствует жар. Свёртываемость белка крови — константа. Могу допустить, что в разных мирах разная биология, и местные могут переживать подобные температуры без последствий. Но проверять не хочется. Лучше поспешить и расправиться с температурой сейчас.
А что я могу? На дворе — что там, «за Гранью», что тут, дома — глубокая ночь. Из всей помощи у меня — интернет и аптека рядом. И ещё мои воспоминания с первой доврачебной помощи.
Аптечка в доме, как назло, почти пустая… Бинтов, шин, окклюзионных пластырей и гемостатических/противоожоговых комплектов — этого как грязи, из каждой сумки торчит. А вот жаропонижающее, растворы для внутримышечного введения, инструменты… Я не собирался открывать на дому лекарский пункт или лазарет. Потому и столь специфические вещи отсутствуют. Капельница есть, да. На тот случай, если станет херово так, что даже до «скорой» не доползу. Но не более того.
