80

Об этом ужасном деле рассказывает подробно в своей истории Флавий Иосиф (которого, скажем мимоходом, несправедливо называют Иосифом Флавием).

81

Тит, по свидетельству того же историка, не желал, чтобы взяли его воины Иерусалим приступом, потому что хотел сохранить храм, как примечательный памятник зодчества.

82

Цитадель, построенная по приказанию Антония и носившая его имя.

83

Кидар — род чалмы.

84

См. книгу: Песнь песней, гл. 2, стих 1-й и следующие.

85

Седьмица кущей — известный летний праздник у иудеев.

86

Лицо, которое здесь выводится на сцену, не вымышленное. О нем упоминает Иосиф, а Евсевий подробно рассказывает его историю: был он сын земледельца, по имени Анания, а сам звался Иисусом. В последние 50 лет он приобрел некоторую знаменитость по известному пророчеству Казотта.

87

Сыны Исава, т. е. едомляне, или идумец, составили дружину и прислали на помощь осажденному Иерусалиму. Эта дружина отличалась не только храбростью, но и благоразумием и повиновением своим вождям и первосвященникам иерусалимским: на нее одну почти только и могла положиться, среди всеобщих смут, раздоров и буйств, партия еврейских умеренных, доктринеров, к которой принадлежал и сам Иосиф.

88

Римляне свою империю называли Orbis Romanus, т. е. Римским миром: этот Orbis они противуставляли городу (urbi), мир — Риму. И по сию пору папа, преемник не только апостола, как называют его католики, но и древнего первосвященника (Pontifex Maximus) языческого Рима, в первый день пасхи с балкона собора св. Петра произносит сначала благословение urbi — Риму, потом orbi — миру.

89

Критики очень справедливо заметят, что в царствование Траяна зверям уж несколько поздно было искать в земле трупов тех, которых убили при взятии Иерусалима Титом.

90

Саддукеи отвергали, как видно из Евангелия, бессмертие души — они между жидами были вольнодумцами, философами, esprits torts (вольнодумцами — франц.).

91

Эта исполинская просопопея в Мильтоновом «Потерянном Раю» пришла очень не по нутру Аддисону и чопорным Аристархам XVIII столетия. Между тем в ней все так живо и ужасно, что, право, кажется, читаешь не просто продолжительное олицетворение двух отвлеченных понятий, а изображение двух настоящих чудовищных лиц: Грех и Смерть Мильтона вовсе не сродни скучным и вялым аллегориям, которыми Вольтер вздумал, было, в своей «Henriade» заменить мифологические лица Гомера и Вергилия.

92

Данте и Тассо, первый — Эсхил, другой — Еврипид между романтиками, оба в том сходны между собою, что диаволу вполне сохранили ту страшную маску безобразия, которую надели на него средние века и народное верование. Мильтона, протестанта и поэта-метафизика, почти невозможно считать романтиком: но, без сомнения, он между новыми, величайший, точно так как, земляк его и почти современник, Шекспир — последний и величайший между романтиками. Как несчастный Спинелло Аретинский первый между живописцами, так Мильтон прежде всех поэтов дерзнул отступить от всеми принятого предания и представить князя темных сил не отвратительным чудовищем, но, по наружности, все же ангелом, хотя и падшим, сохранившим и в самом падении красоту и величавость. Но у Мильтона, как и у Спинелло, сатана ужасен самою красотою: он ею не может обмануть духов света, с которыми встречается. Только философскому безвкусию первой половины XVIII века была предоставлена честь выдумать сантиментального диавола-плаксу — Аббадону, равно отвергаемого и небом и адом. Пери персидской мифологии совсем другое дело: раз, существа средние, падшие, но не отверженные, чающие примирения, они, вовторых, духи-девы, обитательницы не ада, но мира вещественного; наконец, в них сильно преобладает начало добра: после своего первого и единственного падения они только и думают, как бы благотворить человеку, утешать страждущих, лелеять сирот и пр. Им не только красота, но и скорбь о минувшем и тоска по прекрасной утраченной отчизне — в высокой степени приличны.

93

Хотя не патрициев, однако же все же джентльменов, кавалеров, всадников (equites), выводил в цирк не Нерон, не Калигула, а лучший, может быть, изо всех цесарей — Юлий.

94

Об этом соусе заставил рассуждать отцов римского народа император Домициан.

95

Панегирик Траяну известен всем — несколько знакомым с классическою литературою.

96

В стихах позволено забыть, какая это была страна; в прозе скажем, что Плиний был проконсулом в Вифянии.

97

Graeculi — уже Горации их так величает.

98

Top (torus) — возвышенное ложе вроде наших канапеев, но не низменных турецких диванов: «Ac toro pater Aeneas sic orsus ab alto» (Verg. Aen. Lib. II. Ver. 2). (Родитель Эней так начал с высокого ложа (Верг., Эн., кн. 2, стих 2) (лат.). — Ред.)

99

Антиной и Мессалина слишком известны. Спор (Sporus) — гнусный любимец императора Нерона.

100

О запросе Плиния касательно христиан и об ответе ему Траяна смотри Диона Кассия. Довольно любопытно, что в XVIII веке (и не в школе энциклопедистов) сыскался писатель Cuvier, ученик Ролена, который находит, что — vu les circonstances (Ввиду обстоятельств (франц.). — Ред.) — Optimus Maximus (Всемогущий (лат.) — Ред.) Траян не мог дать лучшего ответа.

101

Астарот (Astaroth) и Астартэ, идолы ханаанитского, финикийского происхождения, вероятно олицетворение сил природы оплодотворяющей и рождающей. Римляне охотно принимали в свой пандемониум богов племен, которых покоряли; но с новыми именами обыкновенно сопрягали свои понятия: Бел или Ваал становился у них Аполлоном, Астарот — Юпитером, Астартэ — Юноною.

102

С курульских кресел преторы разбирали дела своей курии. Потом подобные кресла были присвоены всем мужам консуларским и наконец и остальным сенаторам.

103

Петух Сократа довольно известен; положим, что тут скрывалась какая-то аллегория. Но Цицерон, без всякого сомнения, был авгуром, а между тем в одном из своих писем (не помню — к сыну ли, к Аттику ли) говорит, что невозможно, чтоб авгур глаз на глаз встретился с авгуром, не захохотав во все горло.

104

Каносса — замок знаменитой маркграфини Матильды, в котором, подвергшись самой унизительной эпитимье, император Гейнрих наконец вымолил себе прощение папы Григория VII. О Матильде скажем, что она была постоянным в счастии и несчастии другом Гильдебранда; напрасно протестантские писатели силились очернить их отношения; по недавно напечатанным письмам к ней Гильдебранда видно, что эти отношения были чистые и высокие. Она была ему предана искренно, как отцу — по понятиям католиков — христианского мира и как человеку истинно необыкновенному.

105

Языческий мир в песнях трубадуров и в рассказах троверов долго еще жил как народное, темное предание, хотя церковь и отвергла его верования; вдобавок, жил не просто как реторическая фигура, а с некоторою склонностью — в душе певцов и рассказчиков, с одной стороны, а слушателей, с другой, — предполагать, что боги прекрасной Греции не одна выдумка, а, может быть, существа настоящие, живые, средние между человеком и жителями духовного мира, нечто вроде арабских фей или иранских пери. Вот почему так часто встречаешь в романсах и канцонах средних веков возле имен Пречистой Девы и святых имена Амура, Венеры, Юпитера (Jupiro) Последние следы этого очень примечательного явления находим в Камоэнсе и в немецкой прелестной народной сказке: «Der Schwanenschleier» («Лебяжье покрывало»), переделанной Музеусом. — Греческая мифология перестала быть преданием и стала пустою реторическою фигурою без жизни и таинственности уже по так называемом возрождении наук в XVI столетии.