– Ваша милость, – сказал ходатай с поклоном, – что, вельможный господин барон Турн дома?

– Да, – ответил Черный Матяш, начальник хорватских стрелков, смерив ходатая взглядом с головы до ног.

– Прошу вас, проводите меня к нему, и немедля; я должен сообщить ему важные вести.

– А ты кто? – спросил офицер.

– Весьма преданный господину барону человек. Прошу вас, проводите меня, потому что каждая минута дорога.

Офицер сделал знак ходатаю и повел его вверх по лестнице, к комнате Турна. Пробыв несколько минут у командира, он позвал Шиме, а сам ушел.

Господин Турн, человек богатырского сложения, с продолговатым лицом и большими усами, одетый в доломан пограничного офицера, сидел за столом, на котором были шапка, меч, письма и маленький светильник. Господин Турн писал длинное письмо, а за его спиной стоял худой белокурый офицер, пограничник Ласер, капитан отряда из Бихача, и перебирал пачку писем. Начальник поднял голову.

– Ты кто? Откуда? – спросил он Шиме по-хорватски.

– Бедный писарь из Хорватии, с реки Сутлы.

– Что тебе от меня надо?

– Я у вас ничего не прошу, ваша милость; это вы должны у меня просить.

– Я – у тебя? – И барон засмеялся. – Ну, говори.

– Вы, конечно, слышали, – продолжал Шиме, – что хорватские хорьки залезли в ваш курятник?

– Ты говоришь о хорватских бунтовщиках? Мне все известно. – И Турн быстро встал.

– То есть вы кое-что слышали, потому что мужики шумят довольно громко, да л ваши ускоки как-то странно шепчутся у вас за спиной. Но, простите меня, вы ровно ничего не знаете, тогда как я узнал все: как, когда, где и куда, – потому что я втерся к ним в доверие и знаю все их планы.

– Значит, и ты бунтовщик? – сказал Турн, вспыхнув.

– Ваша милость, извольте поглядеть на мои кости, какой же я бунтовщик! Я думал оказать услугу властям, потому и шпионил за крестьянами.

– Ну, рассказывай! – сказал Турн; но Шиме, усмехнувшись, заметил:

– Я, между прочим, человек бедный, а рука руку моет. Сперва дайте мне честное слово, что мне ничего за это не будет.

– Хорошо! Даю тебе честное слово. А чтоб помыть руки, вот тебе задаток, – и офицер кинул на стол кошелек.

Ходатай с улыбкой засунул его в карман и с той же улыбкой вытащил из-за пазухи письмо, передал его барону и сказал:

– Я тут все записал подробно: и командиров, и отряды, и куда, и каким путем пойдут. Прочтите, а потом сделайте так, чтоб им наверняка свернуть шею.

Турн принялся читать, а Дрмачич, сидя в углу на скамье, опустил голову и наблюдал за бароном, глаза которого пробегали строки все с большим и большим вниманием. Наконец он вскочил и сказал по-немецки, чтоб Дрмачич не мог понять:

– Прочтите, господин Ласер! Тут, видит бог, придется засучить рукава. Это дело нешуточное, это не простое возмущение кметов, это серьезнее, чем мне говорил Степко Грегорианец. Сегодня же гонец пусть отвезет от меня письмо в Любляну к господам дворянам, чтоб подняли ополчение. Другой гонец повезет весть управляющему Цельским округом. Я же с тридцатью всадниками вечером поеду в Жумберак, чтоб этот черт Ножина не успел подкупить людей. Возьму с собой денег, чтобы хоть на время успокоить ускоков. Вернусь завтра. Пусть Черный Матяш будет наготове с сотней своих стрелков, да и вы, капитан, приготовьте ваших всадников. Я постараюсь набрать как можно больше ускоков. Как только я вернусь, мы ударим на Кршко, потому что ни в коем случае нельзя допустить, чтоб эта зараза продолжала распространяться дальше. Бан, господин Халек, и хорватские дворяне, по обыкновению, наверно, ничего не делают. А ты куда ж денешься? – обратился он к Шиме по-хорватски.

– Вернусь к крестьянам, – усмехнулся ходатай.

– К крестьянам? Что ж ты там будешь делать?

– Так ведь надо же вам иметь своего человека в змеином гнезде. А скажите, вам приятно было бы получить голову Грегорича?

– Приятно.

– Сколько вы за нее дадите?

– Пятьсот талеров.

– Честное слово?

– Честное слово.

– Ладно. Покойной ночи, уважаемый господин, – сказал Шиме, поднимаясь, – надо скорее возвращаться, чтоб не пронюхали измены. Но я заслужил больше, чем задаток.

– Вот тебе пятьдесят талеров.

– Благодарю. Не забывайте – мужики думают, что ускоки к ним присоединятся. Это не плохо для отвода глаз. Покойной ночи!

Предатель ушел, а вскоре затем барон Йошко Турн поехал по направлению к Жумберацким горам.

Там, где Сава, протекая между штирийскими и краньскими горами, выходит из ущелья на равнину, там, на краньском берегу, против местечка Видем, тянется, в виде предгорья, довольно значительная цепь гор, пересеченная долинами и ущельями. В том месте, где изгиб реки подходит к горам, берега очень круты, почти отвесны, и между горой и водой едва нашлось место, где смогло прилепиться местечко Кршко. По обеим сторонам единственной улицы, посредине которой стоит остроконечная церковь, тянутся скромные словенские домики. Тесовые крыши почернели, оконца маленькие, невелики и деревянные крылечки, так что кажется, будто крохотные цыплята, испугавшись, что над ними вьется хищная птица, сгрудились около наседки. Да и действительно вьется: словно ястреб, навис со скалы над словенским местечком укрепленный замок немецких баронов. От Кршко на восток и на юг начинается равнина, по которой Сава несет свои воды к Брежицам. По равнине, до Сутлы, тянется штирийское предгорье, а с этой стороны, на другом конце равнины, видны Ускокские горы, и у подножия их лежит местечко Костаневица, и извивается, спеша к Брежицам, река Крка. Если пойти вдоль горы через Кршко к югу, то на возвышении стоит замок Турн, за ним на равнине раскинулось богатое село Лесковац, а дальше, в поле, лежит Дренова. Здесь дороги расходятся. Одна бежит на юг, через переправу, на Костаневицу, другая на запад, в Чатеж и, через Мокрицы, в Хорватию.

Утром 5 февраля 1573 года над этим покрытым снегом краем стлался густой белый туман. Солнце еще боролось с ним. Была не сухая зимняя стужа, а влажный, пронизывающий до костей холод. Сквозь пелену тумана виднелись темные силуэты изб, мелкие сухие кусты и деревья, оголенная изгородь или какая-нибудь покосившаяся труба, а на штирийском берегу из непроницаемого желто-серого покрова торчал только шпиль колокольни церкви в Видеме. Несмотря на такую погоду, в Кршко царило необычайное оживление, как в храмовый праздник или на ярмарке; в сером тумане копошилось множество черных фигур. Кршко было набито битком. Да и немудрено! Здесь расположилось хорватское крестьянское войско, ожидая братьев ускоков, которые, как сообщил Дрмачич, возвращаясь к Илии из Костаневицы, сегодня должны присоединиться к крестьянам. По словам Дрмачича, жумберачане прогнали Турна и барон теперь бежит к Ново-Месту. Воины заполнили все дома, но местечко маленькое, потому войско расположилось и на улицах, и ниже у Лесковца, до Дреновы, под открытым небом. В тумане краснеет множество костров. Возле них отдыхают крестьяне, поджидая братьев ускоков. Нет у них забот, не знают они страха. Почему? Да потому что далеко вокруг нет войска господ. Смотри, как весело пылает пламя! Снег вокруг него растаял, образовав большой круг черной земли. У огня сидит на корточках пастух, в плаще и в белой овечьей шапке. Щеки его надулись н раскраснелись, он наигрывает на свирели. Вокруг костра вьется сказочное коло. Можно подумать, что иванов день. Хорватские парни, в вышитых кафтанах, шляпы набекрень, приплясывают мелкими шажками, обнимая ядреных краньских девушек. А у этих грудь вздымается, глаза блестят, и они украдкой, наклонив голову, улыбаются хорватам. Поодаль лежат и сидят, следя за котлами на огне и за вертелом, на котором жарится барашек, хорваты постарше; пожилые краньцы, в длинных кожухах и мягких шапках, смотрят на коло, дивятся и смеются. Не сон ли это? Нет! Пей, брат! Фляжка ходит по рукам. Эхма! Сегодня праздник, завтра праздник, каждый день праздник, потому что нет господ, нет кнута. Огонь трещит, вода кипит, свирель плачет, коло вьется, земля дрожит. В стороне сложено все оружие. Весело, брат, ни забот, ни страха!