– Прочь с дороги, не то я тебя мотыгой!

Но в ту же минуту другой слуга вырвал у нее из рук мотыгу, а Петар Бошняк, ухмыляясь, закрыл ворота замка.

– Пустите меня, злодеи! – закричала девушка, дрожа от страха.

– Не бойся меня, голубушка, – усмехнулся Петар, – тебя зовет уважаемый хозяин.

– Хозяин? Лжешь! Что ему от меня надо?

– Да у него с тобой какие-то счеты, – сказал Петар, ухмыляясь, и мигнул слугам.

В одну секунду один из них накинул на голову Яне мешок, подхватил и понес ее в замок, в покои господина Тахи. Заложив руки за спину, хозяин поджидал их в первой комнате. Глаза его горели, губы дрожали. Девушка стонала и сопротивлялась. Тахи мигнул. Грубыми руками Петар содрал с нее одежды, оставив только тонкую рубашку. Тахи сделал знак рукой. Слуги вышли. Девушка сорвала с головы мешок. Горячий румянец стыда разлился по ее лицу. Ресницы дрожали, глаза гневно сверкали, рот был открыт. Как молния, она бросилась в угол и сдвинула плечи, прикрывая руками оголенную грудь. Тяжело дыша, неподвижным взглядом смотрела она исподлобья на Тахи. А он? Он стоял не говоря ни слова, как окаменелый. Брови его ходили ходуном, ноздри раздувались, глаза горели, а на лбу билась жила. Расставив ноги, руки заложил за спину. В комнате тихо, не слышно ничего, кроме дыхания. Вдруг изверг рванулся, как рысь, и, с пылающими глазами, бросился на девушку. Яна задрожала, взвизгнула и, подняв руки, ударила безумца кулаком по лицу. А он руками сжал ноги девушки, как железными клещами, и поднял ее над головой.

– На помощь! – вопила несчастная и, запустив пальцы в его волосы, стала их рвать, скрежеща зубами и извиваясь, но он еще крепче сжимал ее ноги.

– Хо-хо! – расхохотался Тахи. – Напрасно, голубушка! – Он понес девушку в смежную комнату и затворил дверь.

Замок огласился душераздирающим криком… Услыхав его во дворе, Петар Бошняк сказал своему приятелю:

– Дрмачич все-таки умница; эта идея родилась в его башке. Теперь она, наверно, станет податливее.

Илия, вернувшись с дороги, сидит за столом. В угол забился Юрко. Опустив голову, озабоченный, он ждет Яну; в дверях стоит Ката, всматриваясь в даль: не идет ли девушка. Ночь, луна. Южный ветер гонит по небу светлые облака и со свистом сгибает ветви деревьев. «Ха! ха! ха!» – доносится сквозь завывание ветра страшный смех. За изгородью вприпрыжку бежит женщина. Босая, полунагая. Черные волосы и белая рубашка развеваются по ветру. Поднимает руки и хохочет: «Ха! ха! ха!» И бежит прямо к дому Илии.

– Господи боже мой! – вскрикнула Ката и, перекрестившись, вбежала в комнату.

– Что такое? – Илия вскочил, а Юрко поднял голову.

На крыльце послышались шаги, и в комнату вбежала полуголая и растрепанная, бледная и осунувшаяся Яна! Остановилась посреди комнаты. Тело ее вздрагивало, глаза блестели, и она ими ворочала, словно одержимая. Опустила голову, захлопала в ладоши и разразилась смехом:

– Ха, ха, ха! Я Дора Арландова. Дора! Дора! Ха! ха! ха!

И закружилась на одной ноге, и кружилась так, хлопая в ладоши, пока не грохнулась, как мертвая, на пол.

Ката вскрикнула, Илия бросился к девушке, а Юрко встал, широко открыл невидящие глаза и застонал:

– Яна! Моя Яна! Где ты?

В комнату госпожи Уршулы вбежала Анка Коньская. Она была необычно возбуждена.

– Мама, – сказала она поспешно, – сию минуту прибыл в Загреб служащий из Брезовицы.

– Что случилось? – спросила Уршула взволнованно, побледнев.

– Господин Амброз скончался, – ответила Анка.

– Умер! – прошептала Уршула и склонила голову на грудь.

– То, чего мы боялись уже с месяц, – свершилось; горячка его убила.

– Анка, – сказала Уршула, поднимая голову, – сошла в могилу моя самая сильная опора.

– Да, – согласилась госпожа Коньская. – Мама! Плохо вам будет, если вы не воспользуетесь этим случаем. Тахи немного смягчился, Амброз умер, возьмитесь скорее за дело в закончите его разом.

– А моя клятва? – сказала мать, вздрогнув.

– Она вас больше не связывает! И так уже через несколько месяцев минет три года, да, кроме того, даю вам честное слово: Милича нет в живых.

– Погиб? Неужели? Кто тебе сказал?

– Доверенный Аланича – Дрмачич. Обеспокоенная будущим моей сестры, я его вторично отправила в Турцию. Он побывал в Баня-Луке. Дрмачич узнал от очевидцев, что во время бунта были убиты все пленники-христиане, в том числе Милич и Могаич. Дрмачич был и на могиле Милича. Таким образом, у тебя руки развязаны.

– Где ж этот человек, где? – спросила взволнованно Уршула.

– Привести его?

– Приведи!

Коньская вышла и вскоре привела за руку Софию, а следом за ними вошел Дрмачич и остановился у двери, поглядывая исподтишка то на Уршулу, то на Софию, которая села подле матери и с беспокойством смотрела на оборванца.

– Ваша милость, – и ходатай поклонился, – соблаговолили призвать меня, недостойного грешника.

– Да, – сказала Уршула, – и ты знаешь почему?

– Знаю, – ответил Шиме, изобразив на своем лице печаль, – по поводу господина Милича.

– Милича? – воскликнула София, покраснев, и вскочила на ноги, но мать схватила ее за руку и силой посадила на стул.

– Что ты знаешь? – спросила Уршула.

– Эх, знаю-то я все, да лучше б ничего не знать, – и Дрмачич опустил голову. – Хоть я и пропащая душа, но и во мне бьется христианское сердце. Милич был в плену в Баня-Луке.

– Жив? – радостно встрепенулась София.

– Нечестивые турки, – продолжал Шиме, – так угнетают бедных христиан, что сердце кровью обливается. Милич, эта благородная душа, все это видел своими главами. И по его совету христиане сговорились, что Милич станет во главе их и что однажды ночью они нападут на злодеев. Будь проклят изменник! – И ходатай ударил ногой о пол, в то время как София, не спуская с него глаз, дрожала мелкой дрожью.

– Да, – продолжал Шиме слезливым голосом, – выдал их один товарищ, христиане попали в рабство, а Миличу…

– Что с ним? – вскочила София, протянув обе руки к Шиме.

– Отрубили голову! – ответил тот, спокойно посмотрев на девушку.

– Ой! – отчаянно вскрикнула София и без чувств Упала на руки сестры.

– Кто это тебе сказал? – строго спросила Уршула.

– Бедный монах, который похоронил останки достойного героя.

– Это правда?

– Клянусь моим спасеньем! – И ходатай поднял кверху три пальца.

– Ступай! – Уршула махнула рукой и подошла к Софии, которую Анка уложила на кровать.

– Пока хватит, мама, – шепнула Анка, – побудьте с ней, обморок пройдет. – Потом, повернувшись к ходатаю, сказала: – Пойдем со мной, я тебе дам письмо, которое ты отнесешь господину Алапичу в Буковину.

Маленький Шиме Дрмачич сидит на ивовом пне на берегу Савы и по пути в Буковину подкрепляется. Он медленно вытаскивает из кармана фляжку ракии и прикладывается два, три раза. Но из кармана вместе с фляжкой тянется также письмо и падает на землю.

– Ого! Чуть было не потерял, – пробормотал ходатай. – На, сиди тут! – И он положил письмо на шляпу, лежавшую рядом с ним на траве.

На этот раз Дрмачича мучила такая жажда, что он осушил всю фляжку и, по своему обыкновению, начал философствовать. Теперь предметом его размышлений было: почему София вскрикнула при известии о смерти Милича? Взгляд его случайно упал на письмо. Вот откуда можно было бы все узнать. Он протянул руку, но быстро ее отдернул. Задумался. Эх! Была – не была – была, – гадал он по пуговицам; потом быстро распечатал письмо и прочел следующее: