— Он самый, — кивнул я.

— Капитана воздушного судна, Аксёнова, — в ответ представилась та, коротко козырнув, и показала на узкую металлическую лесенку ведущую наверх, — Каюты на второй палубе. Прошу до момента взлёта побыть там.

— Хорошо, — кивнул я.

Тут, вслед за мной, в кабину запрыгнула воевода и от меня не укрылось, как обе женщины обменялись многозначительными взглядами. Похоже виделись они далеко не впервые.

Но мне снова показали на лесенку и я, решив повременить с расспросами, полез наверх. Пора было оценить, что из себя дирижабль представляет внутри.

Каюты тут были, конечно, одно название. Маленькие комнатушки с круглым, как на корабле, иллюминатором. Внешняя стена была наклонена вперёд градусов на тридцать, так что через него удобно было разглядывать местность под нами. Также находился вделанный в стену небольшой шкаф, куда я тут же закинул чемодан, узкая кровать и откидной столик, который можно было сложить под иллюминатором, чтобы не мешал проходу.

Предполётная подготовка длилась недолго, видимо, нас ждали, поэтому, спустя всего минут пять, не больше, дирижабль отцепился от мачты и начал плавно подниматься вверх. Лёгкая вибрация прошлась по выпиравшим рёбрам шпангоута, затем превратившись в ровную и едва ощутимую вибрацию от заработавших и вышедших на полную мощность двигателей.

Если шофёра не врала, и дирижабль действительно имеет ход в полтора раза больше, чем у обычного пассажирского, значит до столицы мы доберемся суток за полутора.

Впрочем, мне казалось, что цифра слегка преувеличена, поэтому рассчитывал всё-таки на двое суток, а значит вечером стоит внимательно всё изучить и к моменту, когда мы приблизимся к столице, готовиться провернуть какой-нибудь финт, когда внимание моей конвоирши окажется ослаблено.

Некоторое время я наблюдал в иллюминатор за проплывавшими чуть в стороне от нас улочками и домами Томска. Смог разглядеть и Пассаж, и Соборную площадь с находившимся за ней университетом и университетским садом. Почти под нами разглядел Тюремный замок, а затем и городской вокзал с дымившим у перрона локомотивом с прицепленными к нему пассажирскими вагонами. Но город быстро остался позади, сменившись сплошной однообразной тёмно-зелёной тайгой, и я прилёг на кровать, заложив руки за голову и закинув ногу на ногу. Вновь предаваясь размышлениям.

Однако, мать всё просчитала. Думаю, у обычного юноши со всеми этими приготовлениями пропала бы даже малейшая надежда на то, чтобы вырваться, но только не у меня. Серьёзный вызов моим навыкам и способностям, что ни говори, но он заставлял меня только сильнее мобилизоваться, разгоняя кровь по жилам и активизируя мыслительные процессы.

В конце концов, сбежать может получиться и в самом Петербурге после того, как Алёнова сдаст меня наставникам Пажеского корпуса. Они-то меня не знают и не ждут особой прыти. Мне главное будет выскочить с территории Воронцовского дворца, который, если я правильно помнил, находился напротив Гостиного двора. Мы с семьёй несколько раз в столицу наведывались на какие-то важные мероприятия, когда я был помладше и смог в полной мере насладиться атмосферой и стилем, пропитавшим набережные Невы и множества других рек и каналов Северной Венеции.

А дальше я смогу легко затеряться в сутолоке среди торгового люда.

Мы летели уже полчаса, а распоряжения, что я могу выйти из каюты, всё никак не поступало. Как, впрочем, никто и не спешил на пороге каюты появляться: ни Алёнова, ни капитана судна, ни кто-то из обслуги. Хотя сколько их тут, этой обслуги? Мотористка да навигаторша. Вряд ли экипаж больше трёх-четырёх человек.

Тут внезапно я увидел, как солнечное пятно, до этого почти неподвижное, достаточно быстро поползло по стене. Это могло означать только одно, что вдруг ни с того ни с сего дирижабль начал круто поворачивать влево. А когда светило и вовсе ушло куда-то за корму, то я с некоторой тревогой поднялся с кровати, потому что наш маршрут таких резких эволюций не предполагал.

Сейчас мы летели практически перпендикулярно начальному курсу, удаляясь и от Томска, и от конечного пункта назначения. И вывод напрашивался неутешительный: что-то пошло совсем не так. Хоть и было пока непонятно, изменения эти к добру или худу.

Поэтому, резко шагнув к шкафу, я достал чемодан, бросив его на койку, отщёлкнул замки и вытащил уложенные в самый низ наплечную кобуру, револьвер и патроны. Быстро накинул на плечи ремни, зарядил оружие и, секунду подумав, всё-таки внедрил в первую пулю плетение громового удара, если вдруг понадобится кого-то оглушить. Устраивать огненный взрыв на высоте в полкилометра было бы несколько опрометчиво, поэтому стоило ограничиться нелетальным воздействием. А затем, приоткрыв дверь, выглянул в узенький коридор.

На второй палубе было тихо. Ещё пять таких же дверей остальных кают стояли закрытыми, и я, стараясь не шуметь, подошёл к лестнице вниз. Также тихо спустился на нижнюю палубу. Прислушался.

Из-за близкого расположения продолжавших работать двигателей было шумнее, и вибрация ощущалась сильнее, но я смог различить из-за прикрытой двери в рубку управления неясные голоса. После чего, взявшись за рычаг и приготовив револьвер, резко дёрнул на себя.

И первое, что бросилось в глаза, это незнакомая мне женщина в форме воздухоплавательницы, что тихонько стонала, скорчившись на полу. Ещё одна сидела у находившегося сбоку рубки пульта, испуганно глядя куда-то мимо меня. А затем я увидел застывшую возле штурвала прикусившую губу Аксёнову и только потом свою сопровождающую, воеводу рода, что спокойно стояла слева от них, пристально разглядывая экипаж дирижабля.

— Светлана? — я перешагнул порог, оказываясь внутри, продолжая держать револьвер перед собой, только наклонив ствол так, чтобы он смотрел в пол. — Что происходит?

— Так надо, ваше сиятельство, — ответила та, и хоть поза её была расслабленной, я почувствовал, что женщина напряжена.

А капитана, бросив быстрый взгляд на меня, снова посмотрела на Алёнову и, облизав пересохшие губы, хрипло произнесла:

— Гюрза, так нельзя, ты что творишь? Ладно я, у меня обычный контракт на перевозку, я княгине ничем не обязана, но ты же присягала роду!

Но воевода только чуть улыбнулась и, показав пальцем на меня, спокойно ответила:

— Он тоже часть рода.

— Но он не глава. Ты пойми, — попыталась воззвать к ней Аксёнова, — ты сейчас идёшь против воли главы рода. Княгиня за такое может казнить тебя без суда и следствия. И имперские законы тебя не защитят.

— Её приказ ошибочен, — бесстрастно ответила Алёнова.

Капитана схватилась за голову и простонала:

— Почему опять у меня происходит какая-то дичь? Почему с вами, спецназовками, каждый раз что-то да приключается? Я же со службы ушла. Думала, всё, наконец, заживу спокойной жизнью. Буду возить богатеньких купцов, зарабатывать деньги, пить кофе по утрам, вот прямо тут в рубке, сидя в кресле и наблюдая восход. Но нет, тут появляешься ты, и всё снова летит к чертям. С чего ты вдруг взяла, что этот её приказ ошибочный?

— С того, что она не знает своего сына.

Аксёнова покачала головой.

— Ты хоть слышишь себя, что ты говоришь? Как она может не знать своего сына? А ты, что ли, знаешь его лучше?

— Я? Да, — спокойно кивнула воевода, — поэтому делай, что я говорю, и не повторяй ошибок своей мотористки, не пытайся мне помешать. Довезёшь, куда скажу, и можешь лететь дальше.

— Ага, — скривилась капитана, — и объяснять всем потом, что я не участница похищения княжеского сынка. Ты же понимаешь, что это натуральное похищение?

— Хочешь, расписку тебе напишу, — ухмыльнулась Алёнова, — что вас всех взяла в заложники и принудила угрозами и физическим насилием?

— А напиши, — внезапно согласилась капитана, — всё меньше вопросов будет.

— Вот и ладушки, — кивнула воевода, затем подошла к сидящей у пульта навигаторше, отчего та немедленно побледнела.