Роберт улыбнулся в ответ. Кретины вроде Луиз Чамлиг будут всегда. К счастью, она тут же нашла другую тему.

– Ой! Посмотрите, который час! Мне уже пора начинать урок удаленного поиска. Прошу меня извинить.

Чамлиг повернулась и, выйдя на середину комнаты, ткнула рукой в воздух:

– Здравствуйте! Санди, перестань играть с единорогами! Роберт вытаращился на пустой класс, на женщину, разговаривающую сама с собой. Так много технологии…

На улице ученики разошлись. Роберт остался обдумывать свою новую встречу с «академической жизнью». Могло быть и хуже. Это стихотвореньице – более чем хорошее для этих людей. Аплодировал даже Уинни Блаунт. Произвести впечатление на человека, который тебя ненавидит, всегда в какой-то степени триумф.

– Мистер Гу?

Голос прозвучал просительно. Роберт вздрогнул. Тот самый мальчик, Ороско, притаившийся за дверью класса.

– Привет! – сказал он и выдал мальцу великодушную улыбку.

Возможно, слишком великодушную. Ороско вышел из тени и зашагал рядом с ним.

– Я… я хотел сказать, что ваше стихотворение просто чудесно!

– Вы слишком добры.

Мальчик показал рукой на залитую солнцем лужайку.

– У меня было такое чувство, будто я в самом деле там, бегаю на солнце. И все это без гаптики, без контактов или носимых. – Его взгляд уперся в лицо Роберта – и ушел в сторону. Это было выражение почтения, которое могло бы что-то значить, если бы сам говоривший представлял хоть какую-то ценность. – Я готов спорить, что вы не хуже любого из самых лучших рекламщиков.

– Я тоже готов спорить. Мальчик на мгновение смутился.

– Я заметил, что вы не носите. И мог бы в этом вам помочь. Может быть, мы могли бы составить команду. Вы мне со словами помогли бы работать… – Еще один быстрый взгляд на Роберта, и остальное мальчишка просто выпалил: – Мы могли бы друг другу помочь, и еще я мог бы вам одно дело предложить. Это может быть куча денег. Ваш друг мистер Блаунт уже записался.

Еще шагов десять они прошли молча.

– Так, профессор Гу, что вы скажете?

Роберт добросердечно улыбнулся Хуану, мальчишка просиял, и тогда Роберт ответил:

– Ну, молодой человек, я скажу, что раньше ударит мороз в аду, чем я вступлю в одну команду со старым дураком вроде Уинстона Блаунта – или с молодым дураком вроде вас.

Бэмс!

Мальчишка отшатнулся, как от удара в лицо. Роберт пошел дальше, улыбаясь. Мелочь, конечно, но, как и стихотворение – это только начало.

В утренних озарениях Роберта была и плохая сторона. Иногда он просыпался не с грандиозным решением, а с жутким осознанием, что проблема реальная, непосредственная и явно неразрешимая. Это была не тревожная одержимость, а форма защитного творчества. Иногда угроза оказывалась полностью неожиданной, но чаще это было ранее известное неудобство, ставшее вдруг смертельно серьезным. Такой панический приступ обычно вел к реальным решениям, как когда он изъял из печати свое первое стихотворение, спрятав от публики его наивность и поверхностность.

Очень редко случалось, что новая проблема действительно неразрешима, и остается только трепыхаться в приближении неминуемой катастрофы.

Вчера вечером, уходя с презентации в Фэрмонте, он чувствовал себя отлично. На мелкоту он произвел впечатление, да и на таких, как Уинстон Блаунт – более утонченная разновидность дураков, – тоже. Жизнь налаживается, я возвращаюсь. Роберт за ужином витал в облаках, отключившись от назойливой Мири, которая все приставала к нему насчет того, как она может ему помочь. Боб до сих пор не вернулся. Роберт, не напрягаясь, донимал Элис вопросами о последних днях Лены. Она его не звала перед концом? Кто был на ее похоронах? Элис казалась терпеливее обычного, но все равно – не очень обильный источник информации.

С этими вопросами он и ушел спать.

А проснулся с готовым планом поиска ответов. Когда Боб вернется, они поговорят о Лене чистосердечно. Какие-то ответы Боб ему даст. А остальные… на уроках «поиска и анализа» Чамлиг упоминала «Друзей приватности». Есть методы проникнуть сквозь ложь. Роберт все лучше и лучше овладевал методикой поиска и анализа. Так или иначе, а пропавшее из памяти время с Леной он восстановит.

Это были хорошие новости. Плохие всплыли, когда он лежал, дремал и планировал, как ему превратить технологии в прожектор поиска Лены… Плохие новости – абсолютная, нутряная уверенность, которая заменила смутное беспокойство ранних дней. Вчера мои стихи произвели впечатление на сосунков. Тут нечему радоваться, и дурак он, что позволил этой радости согреть себя хоть на миг. Любое приятное тепло должно было тут же схлынуть, когда этот Хуан Как-Его-Бишь объявил, что Роберт талантлив, как рекламщик-копирайтер. О Господи!

Но Уинстон Блаунт аплодировал небольшому этюду Роберта. Уинстон Блаунт, который наверняка разбирается достаточно, чтобы судить. И здесь утреннее озарение Роберта подставило ему аплодирующего Уинни, размеренный ритм рук, улыбку на его физиономии. Это не взгляд врага, превзойденного и пораженного. Никогда бы в прежние дни Роберт это за такой взгляд не принял. Нет, Уинни над ним издевался. Уинстон Блаунт говорил ему то, что он и сам должен был знать с самого начала. Его стишок навынос – дерьмо и годится только для публики, которая привыкла жрать дерьмо. Роберт долго лежал неподвижно, стон застрял в горле – он вспоминал банальные слова стихотворения.

Вот это и было гениальным озарением в темноте раннего утра – вывод, которого он избегал каждый день с тех самых пор, как восстал из мертвых. Я утратил музыку слов.

Каждый день на него накатывали идеи, но ни одной стихотворной строчки. Он говорил себе, что его гений вернется вместе с другими умениями, что он возвращается медленно, небольшими стихами – и все это был мираж. Сейчас он уже понял, что это мираж. Внутри он мертв, его дар превратился в ничто, оставив случайные механические курьезы.

Это мы еще посмотрим!

Он скатился с кровати и пошел в ванную. Воздух был прохладен и недвижим. Роберт выглянул из полуоткрытого окна ванной в садик, на кривые хвойные деревья, на пустую улицу.

Боб и Элис отвели ему комнату наверху. Приятно было снова бегать вверх и вниз по лестницам.

На самом деле ничего в его проблемах не изменилось. У него не было новых доказательств, что увечье его неизлечимо. Просто вдруг – с полной определенностью Утреннего Наития – он в этом уверился. Но черт побери, ведь может же быть хоть раз, что я паникую без оснований! Может быть, одержимость смертью Лены навалилась на него, и теперь он всюду видит смерть?

Да. Никаких проблем. Никакой проблемы нет.

Утро он провел в панической ярости, пытаясь самому себе доказать, что может писать. Единственной бумагой у него была эта страница, и когда он на ней что-нибудь писал, каракули превращались в аккуратные строчки ровного шрифта. В прошедшие дни это раздражало, но не настолько, чтобы заставить искать настоящую бумагу. Сегодня… сегодня он видел, как из его слов высасывают душу прежде, чем он заставит их петь! Окончательная победа автоматики над творческой мыслью. Все на свете вне пределов досягаемости его руки. Вот что мешает ему воссоединиться со своим талантом! И во всем доме – ни одной настоящей книги, созданной из бумаги и чернил.

Ага. Он побежал в подвал, вытащил плесневеющую картонную коробку – одну из тех, что Боб привез из Пало-Альто. И там, внутри, были настоящие книги. В детстве Роберт просто целое лето жил на диване в гостиной. Телевизора не было, но каждый день он приносил домой новую стопку книг из библиотеки. В те годы летом, лежа на софе, он проглатывал легкомысленный мусор и глубокую мудрость – и больше узнавал об истине, чем за весь школьный год. Может быть, там он и научился заставлять слова петь.

Книги в основном оказались никчемными. Каталоги тех времен, когда Стэнфорд еще не перешел полностью на онлайн. Материалы, отксеренные для студентов.