Посетители прибывали. Пиратову уже стало жарко, когда подошел Кнопкин и застенчиво спросил, любит ли Пиратов детей.
Пиратов уклончиво ответил, что, вообще-то, дети — цветы жизни.
— Цветы… — Кнопкин печально улыбнулся. — Вам-то хорошо. Они на вас не ездят. А мне сейчас надо идти в детсад. В подшефный. А у меня ишиас!
Кнопкин положил на стол Пиратова круглую печать и, держась за поясницу, со стоном удалился.
Посетители уже валили косяком.
Пиратов ожесточенно писал и стучал печатями. С его лба в чернильницу катились серебряные капли пота. Цифры уже начали двоиться у него в глазах, когда убежало на репетицию самодеятельное трио — Лебедев, Раков и Щукин.
Пиратову стало туго. Ушибаясь об острые углы, он бегал от стола к столу. Лоб у Пиратова был украшен индейским рисунком: второпях вытер пот какой-то справкой. Посетители, разноголосо ругаясь, гонялись за Пиратовым и кричали, обвиняли его в бюрократизме и волоките. Пиратов казался самому себе мужественным воином, окруженным превосходящими силами противника. Стук штампа и печати сливался в сплошную пулеметную очередь.
«Только бы продержаться, только бы продержаться», — совсем по-солдатски шептал он пересохшими губами.
Но силы были слишком неравны. Пиратов погибал под перекрестным огнем взглядов и ехидных реплик. Он потерял счет справкам и часам, и чувствовал, что вот-вот упадет…
Наступившая вдруг чистая и звенящая, как после боя, тишина удивила Пиратова, и он не сразу понял, что рабочий день кончился.
Пиратов упал в кресло. Перед глазами поплыли бесконечные справки и цифры…
Потом он вспомнил, что после работы намечалось профсобрание и, покачиваясь, пошел в красный уголок.
…Собрание уже шло. Кнопкин и Ключ сидели в президиуме. Довольный Ключ держал роскошный будильник, а у Кнопкина на коленях лежали новенькие шахматы, перевязанные шелковой ленточкой.
Стоявший за столом Диковатый с укором взглянул на Пиратова и опять закричал:
— …Общественная жизнь бьет этим самым… ключом! Вот, например, товарищ Ключ! С какой любовью и старанием он делает нашу стенгазету! И сами видите: дело мастера боится. А с какой радостью товарищ Кнопкин всегда спешит к подшефным детишкам! И как спелось наше трио: Лебедев, Раков и Щукин! И не напрасно сегодня мы наградили наших активистов!
Но, как говорится, ложка дегтя испортит бочку меда. Кое-кто, товарищи, стоит в сторонке от общественной работы. Вот, к примеру, товарищ Пиратов. Никаких общественных нагрузок! Моя, мол, хата с краю. Кто-то, значит, бьется, как рыба об лед, а он ни в ус не дует, ни ухом не ведет. Нельзя отсиживаться в сторонке, Пиратов! Работать надо, Пиратов, гореть…
Пиратов не горел. Он сидел в уголке, окутанный дымом безмятежных сновидений.
СВЕТЛАЯ ГОЛОВА
Как-то раз в кабинете нашего начальника я вдруг прямо высказал свое мнение. Может, потому, что у меня с утра зуб болел.
— По старинке наш цех работает! — сказал. — Как при царе Горохе! Реорганизация нужна! Модернизация! Автоматизация!
А для нашего начальника всякие новшества, как гвоздь в ботинке. Он покой любит, до пенсии дорабатывает.
Поднял Нил Кузьмич голову, на меня посмотрел. Так посмотрел, что я слегка похолодел.
«И все из-за проклятого зуба, — более уверенно подумал я. — Завтра же выдерну!»
А начальник вдруг лицом посветлел, радостно присвистнул и сказал:
— А ведь верно, нужна нам модернизация!
И что-то у себя в бумагах карандашиком отмечает.
— Давай-ка вместе мозговать, — ласково предложил. — Ну-ка, вот… Установка для создания микроклимата… Что скажешь?
— Это вы про кондиционер? — обрадовался я. — Сам о том думал! Летом в цехе жарища, хоть в плавках гуляй. Без кондиционера нам никак не обойтись!
— Верно! Не обойтись! — охотно согласился начальник. — Так и запишем: кондиционер! Светлая голова у тебя, Федя! А вот меня склероз совсем заел. Дальше… Тут дело похитрее… Управление производственными процессами на расстоянии по каналам связи!
— Телемеханика — это, конечно, здорово! — на лету подхватил я смелую мысль Нила Кузьмича. — Только не рановато ли нам за нее браться? Нам хотя бы…
— Не рановато! — решительно царапает карандашом начальник. — Как раз вовремя!
«Ай да Нил Кузьмич, — потеплело у меня на душе. — Вот так размахнулся!» И даже зуб у меня болеть перестал.
Нил Кузьмич руки потер и сказал:
— Теперь последнее. Электронно-вычислительная машина!
— ЭВМ? — ахнул я. — Полагаю, что и компьютер нам нужен?!
— Еще как! — смеется Нил Кузьмич. — И, произнося каждую букву в слове, загибает пальцы на руках: Кэ-о-мэ-пэ-мягкий знак-ю-тэ-е-рэ. Точно, Федя! По вертикали девять знаков. Ну молодчина, ну светлая голова! Будешь у меня вроде заместителя по кроссвордным вопросам. Одному-то мне тяжело, память ослабла. Так что я позову тебя при надобности.
