– Послушай, – все так же тихо начала Креси, – не подпускай его к себе. Мы от этого ничего не выиграем, а потеряем многое. Ле Луп считает тебя моей женщиной. И он не посмеет взять тебя силой.

– Но он может убить тебя, когда ты будешь спать. Что ты на это скажешь?

Креси пожала плечами:

– Тогда я просто не буду спать.

– Креси, я…

Она не договорила. Один из бандитов, шедший впереди, – худой, глуповатый пикардиец, которого все называли Роланд, – как подкошенный свалился на землю. Адриана в недоумении остановилась и тут услышала отдаленный звук выстрела.

– Стреляют! – закричал кто-то.

Высокая трава зашипела, будто кишела змеями, и снова раздался отдаленный звук выстрела, будто кто-то хлопнул в ладоши. Адриана обернулась и увидела ровный ряд небольших голубых облачков, несущихся в их сторону по полю.

Еще двое бандитов упали на землю, третий вскрикнул, схватился за руку и поник, как срубленная головка полевого цветка.

Креси уже вскинула мушкет и отвечала на выстрелы выстрелами. Она опустилась на одно колено, поскольку их окутали клубы дыма, и молниеносно перезарядила мушкет.

– Не поднимай головы. Отползи вперед шагов на тридцать, потом вставай и беги, – свистящим шепотом приказала рыжеволосая бестия.

– Я без тебя ни шагу.

– Еще один выстрел, и я последую за тобой. – Надменная улыбка исказила губы Креси. – Решение за нас уже принято. У мсье Ле Лупа открылся третий глаз.

– Ты что, видела это?

– Я сама всадила ему пулю прямо в лоб.

– Бог проклянет тебя, Креси…

– Беги, спасай Николаса.

На мгновение Креси показалось, что ее подруга подумала о другом Николасе, о том, который лежал в земле где-то недалека от Версаля. Но Адриана имела в виду малыша.

И Адриана побежала. Жесткие стебли травы драли то, что еще осталось от ее платья. Она бежала, и от тряски маленький Нико залился громким плачем.

Где-то сзади слышались громкие крики Креси, она раздавала приказы оставшимся в живых бандитам. Они сгрудились вокруг нее и отступали более или менее организованным порядком: одни опускались на колено и стреляли, другие тем временем отбегали и перезаряжали свое оружие, после чего отбегали назад стрелявшие. По большей части это были уже немолодые солдаты, и военный порядок был вколочен в них долгими годами муштры и боевых действий, и Креси заставила их вспомнить военную выучку, что никак не удавалось сделать Ле Лупу.

Адриана почувствовала радость оттого, что Креси убила этого жалкого негодяя. Пусть отправляется в ад.

Задыхаясь, Адриана взобралась на вершину холма. Трое всадников, все в тех же хорошо знакомых ей синих кафтанах, очень быстро неслись с фланга. Она закричала, предупреждая Креси.

Но грохот выстрелов заглушил и без того не очень сильный голос Адрианы, и Креси не слышала и продолжала со своим войском отступать как раз в ту сторону, откуда приближались всадники. Еще мгновение, они достигнут гребня холма и будут у врага как на ладони.

Адриана медленно опустилась на землю. По мере того как отступление продолжалось, оно уже не казалось ей стройным и упорядоченным. Она пересчитала оставшихся в живых – всего несколько человек.

Выругавшись, Адриана сняла с плеча ружье, вставила запал, отметив про себя, что пороху осталось совсем немного.

Она отползла и спряталась в кустах, взяла на мушку ехавшего впереди всадника. Ее мушкет был короче обычного, приспособленный для стрельбы с лошади, и оттого стрелял не так метко. У всадника в руках был видел лишь пистолет, но это ничего не значило, он мог оказаться каким-нибудь новейшим оружием, в этом случае она была обречена. Желая заполучить для себя хоть какое-то преимущество, она позволила ему подъехать как можно ближе, даже не зная, заметил он ее или нет. Двое других оставались справа от нее и как бы замыкали кольцо.

Камзолы всадников что-то напомнили ей, отчего болезненно заныло сердце. Военные полки, сейчас разрозненные, превратились в банды разбойников и мародеров, но камзол приближавшегося всадника спереди был отделан серебряным галуном, как некогда у солдат Швейцарской роты, личной охраны короля Франции, роты, в которой служил Николас.

Она чего-то ждала, а всадник все приближался. Он не видел ее.

И в этот момент Нико снова заплакал, да так громко, что только глухой или мертвый мог его не услышать. И как только всадник их заметил, она тут же выстрелила. Приклад карабина больно ударил в плечо, а враг остался сидеть в седле и поднял пистолет. Вспышка пламени – но направленная не в нее, а куда-то поверх, будто он стрелял наугад.

Или это ей так показалось? Лошадь затопталась на месте и попятилась, всадник выстрелил вторично, и снова поверх ее головы. На этот раз Адриана проследила, куда полетела смертоносная пуля.

Креси появилась на вершине холма, и в это самое мгновение Адриана увидела, как красный фонтанчик ударил из ее груди, и Креси резко повернулась на месте так, что ее меч серебряным угрем выскользнул из ножен, и всадник обнажил свой широкий палаш.

Креси удивила ее: она молниеносно увертывалась от сыпавшихся на нее ударов, будто имела дело с незрелым юнцом, затем неожиданно подпрыгнула, и ее клинок превратился в разящее крыло. Голова слетела с плеч, и фонтан крови ударил в небо.

Затем чья-то невидимая рука ударила Креси, она упала и осталась лежать неподвижно.

Красные Мокасины поднял голову, он уловил принесенный ветром знакомый и очень приятный запах гикори, горящего в разведенном кем-то костре. Они с Бьенвилем только что проехали мимо дома на краю леса – покосившегося серого строения. Стояло оно, как серый волк, который, известно, тощает за долгую холодную зиму, но с голоду не издохнет. Какие-то европейцы, подумал Красные Мокасины, покинули свои студеные, заснеженные страны и обосновались здесь так, как привыкли жить на своей родине.

Он поднял глаза к мрачному небу, окинул взглядом холмы, чей белый снежный покров был иссечен бороздами застывших горных речушек. Ему показалось, что эти недавно прибывшие на их земли люди каким-то странным образом привезли с собой изнуряющие холодом зимы.

– Я очень рад, что ты поехал со мной, – сказал Бьенвиль на молибиа, языке, распространенном среди торговцев в Алабаме. Язык этот напоминал упрощенный вариант чоктау, говорившие на нем употребляли какие-то странные слова, и звучал он немного смешно.

Красные Мокасины никогда не чурался говорить на этом языке, но ответил по-французски:

– Очень даже хорошо снова выехать на охоту, посмотреть на земли вокруг.

Бьенвиль хмыкнул:

– Так ты говоришь по-французски? Ты и по-английски хорошо говоришь, так что я даже начинаю сомневаться, а действительно ли ты индеец чоктау.

Пришла очередь улыбаться Красным Мокасинам:

– Я действительно индеец чоктау, губернатор. И мы с вами уже встречались. По крайней мере, находились в одном доме.

– Правда? В таком случае у тебя есть преимущества передо мной, юноша.

– В то время мой дядя был Тишу Минко, то есть он мог говорить от лица вождя. Вы провели ночь в нашем чукка, в Чикасауэй. Это было всего лишь несколько месяцев после того, как вы убили вождей племени натчез. Мы тогда очень высоко вас ценили, потому что в течение долгих лет натчез доставляли нам много хлопот.

– Да, я помню то время, – сказал Бьенвиль. – Я и мальчика помню, он все время смотрел такими странными глазами и молчал.

– Это был я, – признался Красные Мокасины.

– Но теперь-то ты, я вижу, научился говорить.

– Научился.

Деревья стали гуще, но это был все молодняк. Замерзший снежный покров между деревьями покрывали многочисленные следы лошадей, свиней и прочего домашнего скота. «Интересно, – подумал Красные Мокасины, – долго нам еще придется ехать, прежде чем попадется какая-нибудь дичь?» Он месяц провел в Филадельфии, ожидая, когда же подготовят к отплытию корабли и когда закончится зима. Занимал себя тем, что изучал карты, читал книги, использовал каждый подвернувшийся случай, чтобы усовершенствовать свой английский язык. Но в городах, построенных англичанами, начинал страдать от замкнутости пространства, его тянуло на простор, но он понимал, что у него впереди еще несколько месяцев ожидания. И рад был померзнуть, лишь бы вырваться за пределы города, да к тому же и Бьенвиль его не поохотиться пригласил, а поговорить.