При этом замечании Мэг девочки, извиваясь в конвульсиях, залились громким смехом. Затем Миранда, брызгая слюной, начала невнятно лопотать:

– Самое замечательное во всем этом деле заключается в том, что всякий раз, когда он соглашается выделить нам побольше денег на карманные расходы, он просит меня держать язык за зубами и ничего не рассказывать тете Мэгги. Я, конечно, обещаю ему молчать, если он тоже не будет трепать своим языком. – Раздвинув руки, она произнесла последнее выученное на уроке физики правило: – «Можно сделать двойную работу путем одних и тех же затрат!»

Неожиданно Мэг почувствовала свое несогласие с сестрой. На самом деле не они обманывали дядю Седрика, это он сам обманывал себя. Но они обманывали тетю Мэгги. Мэг любила свою тетю, которая относилась к ним с любовью и уважением, ничего не требуя взамен, даже каких-то объятий.

Миранда же не почувствовала отчуждения Мэг, и та, притворившись, что хочет в туалет, быстро вышла из комнаты. Ей невыносима была даже мысль о том, что они хотя бы одну минуту могут думать по-разному. Яростно дернув за цепочку, она спустила воду в унитазе, подумав о том, что снова занимается обманом. Сидя в туалете, она старалась забыть об этом.

В жилах Седрика текла кровь Пэтчей, поэтому ему, так же как и его брату, очень нравилось, когда его осаждают своим вниманием женщины и тем более обхаживают два юных создания, являющихся продолжением Эми. Он не замечал, что Мэг избегала оставаться с ним наедине, несмотря на то, что он продолжал называть девочку Мускатным Орешком, всякий раз стараясь чмокнуть ее, когда она проходила мимо. Он стал толстым и краснолицым и все никак не мог дождаться праздников.

Все были счастливы. Мэгги чувствовала себя деловой женщиной, а не учительствующей старой девой. Девочки приводили домой своих друзей, постоянно удивляясь, почему же Теренс так активно возражал против того, чтобы у человека был свой дом. Ведь это действительно здорово – обрасти корнями и иметь дом.

Летом 1951 года дядя Седрик отвез их всех в Лондон на балет «Лебединое озеро», постановка которого состоялась в новом Фестивальном зале. А затем они посетили галерею «Тэйт», где познакомились со скульпторами Хепуорта. Через два года, достав билеты на коронацию, дядя купил племянницам по фотоаппарату для того, чтобы они могли делать собственные снимки.

Однажды Миранда сказала:

– Иногда меня даже пугает то, насколько улучшилась наша жизнь после смерти Эми и Теренса.

И Мэг тоже задумалась.

– Ведь, правда, мы не так уж близки были со своими родителями?

– У них было очень много честолюбивых стремлений, которые мешали им быть настоящими родителями.

Их просто ошеломило это неожиданное открытие, ведь Мэг произнесла вслух обоюдное мнение обеих сестер. Они смотрели друг на друга широко открытыми бледно-голубыми глазами. Мэг, как будто бы оправдываясь, произнесла:

– Они прежде всего хотели быть артистами – вот это все, что я хотела сказать. Именно по этой причине они отослали нас к миссис Гитлер.

– Да, и я также думала, – согласившись, быстро закивала головой Миранда. – И все равно я их хорошо понимаю, потому что сама очень хотела бы стать актрисой.

– Правда? – недоверчиво глядя на сестру, спросила Мэг, имевшая весьма невысокое мнение о своей внешности, которую так портили ярко-рыжие волосы и рыбьи глаза. А поскольку все вокруг утверждали, что сестры как две капли воды похожи друг на друга, то это значило, что и Миранда тоже была далеко не красавицей.

Миранда поняла застывший в глазах сестры вопрос.

– Я знаю, что Эми была красива. Но с помощью талантливой игры актер может заставить поверить зрителя в любой обман.

– Я совсем не то имела в виду, – краснея от смущения, виновато оправдывалась Мэг, догадывавшаяся о том, что сестра, несомненно, была посвящена во многие ее тайные мысли. – Я думаю, как все-таки хорошо, когда у человека есть сокровенная мечта, как, например, у художников, скульпторов и других деятелей искусства. Никто не может докопаться до глуби их тайных мечтаний. Но на деле они тоже своего рода актеры, поскольку заставляют людей верить в неправдоподобные вещи.

Миранда, соглашаясь, кивнула головой.

– Ну ладно, договорились, ты будешь художником, а я актрисой.

Вошедшая в эту минуту Мэгги спросила не без тени юмора:

– А нет ли среди вас желающих стать школьной учительницей, чтобы каждую ночь проверять кипу школьных тетрадей и отправляться на каникулы в лагерь с первоклассниками?

Девочки засмеялись, и Мэг ответила:

– Мы будем зарабатывать много денег, чтобы дать вам возможность оставить свое учительство и жить вместе с нами.

– Дорогая моя, самое ценное в профессии учителя заключается в том, что он потом получает пенсию, на которую можно жить, не работая. Разве это не здорово?

В ответ девочки яростно зааплодировали.

Итак, Мэгги вышла на пенсию, и дела пошли еще лучше. Теперь у нее было больше времени, чтобы посещать все школьные мероприятия и постановки. Она привозила с собой на машине дядю Седрика, которого все девочки в классе считали «душкой». Сперва девочки относились к Мэгги с какой-то долей настороженности, но, побывав в Плимуте, в их доме, они по достоинству и с самой хорошей стороны оценили ее. Было невероятно скучно выносить дядю Седрика в больших количествах, и, зная это, Мэгги, насколько это было возможно, старалась уменьшить долю его присутствия.

В 1956 году, после венгерских событий, тетя настояла на том, чтобы приютить у себя в доме пару будапештцев. В доме им были предоставлены столовая, ванная и спальня. В связи с этим девочкам, к их великой радости, пришлось перебраться в мансарду. Но это радостное обстоятельство омрачалось тем, что теперь в течение целого года они не могли приглашать в дом своих подруг. Но самое неприятное заключалось в том, что тетя Мэгги решила разделить вместе с беженцами их тяжелую долю. Для того чтобы беженцы могли поддерживать между собою связь, она возила их к соотечественникам. Она постоянно готовила для них пищу и пыталась обучить их английскому, подыскивала им работу и устраивала на квартиры. После столь бурной деятельности она была вынуждена обратиться к врачу.

Она никому не рассказывала о том, какой диагноз поставил ей врач. Но вскоре резкое снижение веса стало очевидным для всех и говорило само за себя. В конце лета 1958 года Тетя Мэгги умерла, как раз накануне четырнадцатилетия двойняшек.

Вскоре после смерти тети Мэгги дядя Седрик, в одночасье постаревший и сделавшийся очень болезненным, нанял экономку, которая поселилась у них с маленьким ребенком. Миссис Дженкинс неплохо готовила и чисто убирала комнаты. Но на этом кончались все ее достоинства. Прежнего дома уже не было. Здесь никто больше не смеялся, не предлагал угощения да и вообще не делал ничего хорошего.

Мэгги положила свои деньги в банк на имя девочек, они могли получить их лишь по достижении двадцати одного года. В доме теперь остро чувствовалась нехватка денег. В этом году не предвиделось никаких выездов на каникулы. Вместо этого дядя Седрик предложил им пригласить в дом пару подружек, которым можно было показать Плимут.

Сестры пригласили подругу по имени Памела. Она была одной из тех девочек, которые называли дядю Седрика «душкой». Памела была премиленькая блондинка с четко обозначившейся грудью, наличие которой позволяло ей почувствовать свое превосходство над другими девчонками.

– Я принесу счастье в этот дом! – заявила она как-то, сидя за ужином. – Ведь жизнь продолжается, и вам следовало бы учесть это еще тогда, когда ушли из жизни ваши родители. – В арсенале Памелы не было каких-то завуалированных фраз, и она откровенно называла сестер «сиротками».

Подняв стакан с водой, она сказала:

– Давайте выпьем за счастье!

Несмотря на то, что сказанные ею слова больше подходили для массового митинга, они все равно прозвучали красиво. Миранда, залпом осушив до дна стакан с водой, вдруг обернувшись назад, бросила стакан в горящий камин. Памела с восторженным криком последовала примеру подруги. С минуту подумав, слегка испуганный неожиданными действиями девчонок дядя Седрик тоже бросил стакан за каминную решетку. Мэг же поставила свой стакан обратно на стол: ведь этот сервиз принадлежал тете Мэгги. Глядя на сестру, она постаралась выдавить из себя смех. Это было, пожалуй, второй раз в жизни, когда она почувствовала разницу в их взглядах.