И что ж там был за авария, если на мне ни одной царапины нет, если только правую руку во внимание не принимать? И от чего они на самом деле пытаются меня здесь вылечить?

Хотя может оказаться и так, что паранойя – это всего лишь часть диагноза. Но как говорил папа Бэзил, если ты параноик, это еще не значит, что за тобой не следят.

Тем временем Грег достал из кармана телефон и отбил сообщение. Видимо, гамбургер заказывал.

Я протянула руку.

– Дайте мне телефон, Грег.

Он снова улыбнулся, демонстрируя мне чью-то неимоверную щедрость. В смысле, то ли природа была щедра к нему, то ли он – очень щедр по отношению к своему стоматологу.

– Кому ты хочешь позвонить, Бобби? Если ты хочешь поговорить с родителями то будет лучше пригласить их сюда, но, откровенно говоря, я бы не рекомендовал…

На мой вкус, он слишком часто использовал выражение «откровенно говоря», что сразу заставило меня усомниться в его откровенности. Я имею в виду, если ты ведешь честную игру, тебе не надо декларировать это через каждые несколько слов.

– Существуют какие-то медицинские противопоказания, из-за которых вы не можете мне на минуточку дать свой телефон, Грег? – поинтересовалась я.

– Как твой лечащий врач, я ничего об этом не знаю, – вздохнул он. – Но…

– Вот до этого «но» вы нравились мне больше, – сказала я.

Я кувыркнулась вперед, стартовав из положения сидя и опрокинув кресло, поднялась на ноги, оказавшись прямо перед ним. Он этого не ожидал и только начинал вставать, когда моя правая пятка врезалась ему в челюсть, и мне даже показалось, что я услышала характерный хруст, а потом он начал падать, а я выхватила телефон у него из рук…

Я моргнула и наваждение прошло. Я все еще сидела в кресле (даже не представляю, как из этой позы можно кувыркнуться вперед), а он все еще сидел на стуле, и челюсть его все еще была на месте, а в протянутой ко мне руке был разблокированный телефон.

Звонить я никому не собиралась. Тапнула по экрану, активируя камеру, потом еще раз, разворачивая ее в положение для селфи, посмотрела на экран…

– Я просто не хотел, чтобы это произошло именно так, – сказал Грег. – Думал подождать хотя бы до после обеда.

– Тут включены какие-то фильтры? – спросила я.

– Нет, – сказал он. – Мне жаль, Бобби.

– Похоже, что это были чертовски долгие две недели, – сказала я.

С экрана его телефона на меня смотрела тридцатилетняя старуха.

Женщина на экране телефона была похожа на меня, поэтому в первую очередь я и подумала о фильтрах. Те же глаза, тот же взгляд, тот же нос, та же форма губ… наверное. Только щеки впали, скулы заострились, и, в целом, наверное, фильтры старят не так. Если, конечно, перед ними не ставят задачу показать не только повзрослевшего, но и подхватившего какую-то смертельную болезнь человека. Я пристроила аппарат на стол, по мере возможности придерживая его загипсованной рукой, а пальцами здоровой ощупывала свое лицо.

Нет, никаких сомнений, это не фильтры.

Мне около тридцати, если я совершенно не слежу за собой. И вообще никто за мной не следит. А если за моей внешностью кто-то все-таки ухаживал, то гораздо больше.

Но это я. И похоже, что уже никто не вернет мне мой две тысячи седьмой год.

– Мне жаль, – повторил Грег.

А мне-то как.

– Авария на самом деле была?

– Да. – сказал он. – Но больше десяти лет назад.

– Насколько больше? – спросила я. – Сколько мне лет на самом деле?

Услышать точный ответ было немного… ладно, не немного. Было страшно. Я уже понимала, что потеряла сколько-то лет своей жизни, и не просто потратила их впустую, а вообще их даже не помню, словно меня засосало во временной портал, а потом выплюнуло обратно, и конкретная цифра сделает это предположение реальностью. Заставит мой мозг окончательно в это поверить.

Смогу ли я принять свой новый возраст? Что мне теперь делать-то вообще? Как жить?

– Тридцать один, – сказал он.

– Ну, не так все и плохо, – сказала я с уверенностью, которой не испытывала. – И сколько раз мы с вами вели уже подобный разговор?

– Не так уж много, – сказал он, улыбнувшись. – Раньше твоим лечением занимались другие мои коллеги.

Логично. Он не выглядел человеком, пришедшим в профессию больше десяти лет назад. Он в это время должен был в колледже учиться.

Я вернула ему телефон.

– Что у меня с рукой? – на последствия аварии, случившейся пятнадцать лет назад, эта травма не тянула.

– Ты поранилась.

– Спасибо, кэп, – сказала я. – А как именно?

Он замялся.

Так обычно делают люди, готовящиеся сообщить не слишком хорошие новости и мучительно подыскивающие нужные слова.

Еще так иногда делают люди, готовящиеся соврать, но я не думала, что это тот случай. Я имею в виду, если они, допустим, врут мне из раза в раз, то текст у него давно отрепетирован, и он должен шпарить по нему, как по писаному.

– Ты не всегда воспринимаешь эти новости так спокойно, – сказал он. – Иногда ты бываешь… э… довольно агрессивна, и в один из таких случаев ты травмировала сама себя, устроив в своих апартаментах… э… погром.

– Почему вы думаете, что на этот раз такого не произойдет? – спросила я. – Почему вы один? Где пятерка дюжих санитаров со смирительными рубашками и бейсбольными битами?

– Ждут за дверью, – улыбнулся он, и я так и не поняла, шутит он или нет.

Скорее всего, не шутит.

У меня даже возникло желание устроить небольшой показательный погром и посмотреть, как быстро они среагируют. Одна только беда, погром – занятие довольно увлекательное, а я и так на грани истерики и не уверена, что смогу остановиться на малом.

Интересно, если человека останавливает перспектива оказаться в смирительной рубашке, говорит ли это о его нормальности? Или всего лишь о том, что он – хитрый и осторожный сумасшедший?

Мне требовалось узнать о своем положении как можно больше, но проблема в том, что я уже однажды поймала Грега на лжи. Пусть на относительно невинной и легкопроверяемой, той лжи, которая в любом случае раскрылась бы если не к вечеру, то к завтрашнему утру. А если ты поймала кого-то на лжи, как можно верить всему остальному, что он говорит?

Возможно, этой маленькой ложью они пытаются замаскировать ложь гораздо крупнее.

Не такую очевидную и не такую безобидную.

А в шестнадцать лет люди точно должны быть такими подозрительными?

И гамбургеры что-то долго не несут…

Не успела я додумать мысль с гамбургерами до конца, как дверь открылась и дюжий санитар (без бейсбольной биты) поставил перед нами на стол два подноса. Набор на них был одинаковый: тарелка с гамбургером, горсткой жареной картошки и пятнышком кетчупа. Плюс прозрачный стакан с колой, в которой плескались кубики льда.

Есть вещи, которые и за пятнадцать лет ни черта не меняются.

Не обед, а мечта ребенка, особенно если его родители (как, например, мои) зациклены на идее здорового питания.

Ну, по ощущениям, блюсти линию мне сейчас совершенно не требовалось, и я могла поглотить это все без вреда для фигуры.

Санитар вышел, а Грег принялся за еду, вцепившись зубами в булочку с котлетой.

– Как врач, авторитетно тебе заявляю, – сказал он. – Некоторое количество холестерина тебе сейчас совершенно не повредит.

Еда не выглядела купленной в забегаловке за углом, для каких-то целей распакованной и переложенной в более травмоопасную посуду, но и подумать о том, что в больничной столовой могут готовить вот такое, было странно.

Я взяла ломтик картошки, макнула в кетчуп, положила в рот, сразу же наполнившийся слюной.

– Вкусно? – спросил Грег.

– Нормально, – сказала я.

Что-то тут не билось, и дело было вовсе не в картошке.

Когда он впервые достал из кармана телефон, я сразу поняла, что это такое, хотя в шестнадцать лет своего мобильного у меня не было. И сами мобильные в то время выглядели совсем не так. Это были совсем не сенсорные телефоны с огромными экранами. Скорее, это были здоровенные кирпичи с маленькими монохромными дисплеями и обилием физических кнопок.