Не знаю, почему они так делают.

Я просидела в кресле полчаса, а может быть, год, когда входная дверь наконец-то открылась и в комнату вошла пожилая медсестра в личине милой безобидной старушки, что меня сразу же насторожило.

Обычно ко мне присылают кого покрепче.

– Как ты себя сегодня чувствуешь, милочка? – спросила она, доставая из широкого кармана белого халата планшет с прикрепленным к нему листком бумаги и карандаш.

Я пожала плечами.

– Нормально. Кстати, а где я? – я не стала спрашивать, что у меня с рукой. Перелом, даже сложный и множественный, вряд ли был главной причиной, по которой меня заперли здесь.

Это просто один из симптомов.

– Сначала я задам тебе несколько вопросов, – сказала медсестра. – А потом уже постараюсь ответить на твои. Такова заведенная у нас процедура.

– Ладно, – равнодушно сказала я.

Мне торопиться некуда.

– Ты помнишь, как тебя зовут?

– Разумеется.

Она выжидательно посмотрела на меня.

– И как тебя зовут?

Вряд ли они не знали, кого именно лечат, так что я решила, что это тоже часть заведенной у них процедуры.

– Роберта, – сказала я.

– Отлично, милочка. Не против, если я буду называть тебя Бобби?

– Мне все равно.

– А фамилию ты свою помнишь, Бобби?

– Кэррингтон.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, – сказала я.

Она сделала пометку на своем листке бумаги. В первый раз.

И засобиралась на выход. Словно узнала уже все, что ей нужно было знать. Сунула карандаш в один карман, планшет – в другой.

– Есть какие-нибудь жалобы? – спросила она. Судя по тому, что она уже убрала письменные принадлежности, ответ на этот вопрос ее не слишком интересовал.

– Сколько я уже здесь? – спросила я. – И где это «здесь» находится?

– Скоро придет доктор, он ответит на все твои вопросы, Бобби.

И она ушла, так и не выполнив свою часть сделки. Ну, той самой, в которой сначала я отвечаю на ее вопросы, а потом – она на мои. Впрочем, я знала, что так будет.

Так всегда бывает.

Наверняка есть какая-нибудь специальная теория, которая объясняет, зачем нужно врать пациентам. Может быть, ее даже где-то преподают.

Зачем она вообще приходила? Уж явно не за тем, чтобы узнать, как меня зовут и сколько мне лет. Что же ее интересовало? Могу ли я разговаривать в принципе? Что именно я помню? Насколько я агрессивна и не попытаюсь ли всадить ее же карандаш ей в глаз?

Может, и стоило попробовать, но чего уж теперь…

Я устроилась в кресле поудобнее, готовясь к долгому ожиданию, но дверь снова открылась и ко мне явился молодой, улыбчивый и всячески располагающий к себе доктор.

Они что, решили собрать здесь все самые подозрительные типажи сразу?

– Как ты сегодня, Бобби? – поинтересовался он.

– Так себе, – сказала я.

– Отчего же?

– Я не знаю, где я, – сказала я. – А те, кто знают, мне не говорят.

– Я не такой, – заявил он. – Ты в больнице.

– В какой именно?

– Это частная клиника, – сказал он.

– Где она находится?

– В Городе.

– Ого. И кто платит за мое лечение? – поинтересовалась я. Мои родители, конечно, люди не бедные, но вряд ли их страховка покроет такие расходы. Суммы за медицинские услуги в Городе могут достигать совершенно астрономических величин.

– Благотворительный фонд, – сказал он. – Пусть эти мелочи тебя не беспокоят, Бобби.

– Тогда меня начнут беспокоить другие мелочи, – сказала я. – Например, от чего именно вы пытаетесь меня лечить?

– А что ты помнишь? – спросил он, по-хозяйски усаживаясь на стул. – Помнишь, как оказалась здесь?

– Нет.

– А что было перед тем, как ты здесь оказалась? – поинтересовался он.

– У меня проблемы? – спросила я.

– Нет-нет, – отмахнулся он. – Я имею в виду, какое твое последнее воспоминание?

Я задумалась. Я иду в школу, я сижу на занятиях, я валяюсь на кровати в своей комнате… Черт знает, какое из этих воспоминаний было наиболее свежим.

Правильно истолковав мое молчание, доктор пришел на помощь.

– Ты попала в аварию, – сказал он. – В автомобильную аварию. Удар по голове наложился на твои… более ранние проблемы, что вызвало кратковременную потерю памяти.

И это объясняет сломанную руку, отметила я. Но где другие переломы? Почему у меня не болит голова?

– Есть шансы, что я все вспомню? – спросила я.

– Как меня зовут, Бобби?

– Откуда мне знать. Я вас в первый раз вижу.

Он вздохнул, и лицо его омрачилось, что не предвещало мне ничего хорошего.

– И сейчас у тебя нет дежавю? – спросил он. – Ощущения, что этот разговор у нас уже был?

– Я знаю, что такое «дежавю», – сказала я. – Но сейчас такого ощущения у меня нет.

– Тем не менее, это не первый наш разговор, и ты видишь меня далеко не в первый раз, – сказал он. – Ты в нашей клинике уже больше двух недель, и каждый день мы знакомимся с тобой заново, Бобби.

– То есть?

– Твоя потеря памяти циклична, – сказал он. – Каждое утро ты забываешь то, что происходило с тобой в предыдущий день.

– Это лечится?

– Устройство человеческого мозга до сих пор является одной из самых больших медицинских загадок, – сказал он. – Но я надеюсь, что мы сможем тебе помочь.

– И как же вас зовут, доктор?

– Грег.

Я замолчала.

Конечно, мне о многом хотелось его спросить, но какой в этом смысл, если завтра я все равно забуду все завтра к утру?

– Откровенно говоря, твоя потеря памяти волнует меня меньше всего, – сказал Грег. – Ты молода, есть хорошие шансы, что мозг восстановит все связи, и ты перестанешь все забывать. Возможно, это случится уже завтра, возможно, через пару недель, возможно, потребуется чуть больше времени, но в конечном итоге все будет нормально. Я не могу гарантировать, что ты все вспомнишь, но в том, что перестанешь забывать, я уверен.

– Где мои родители? – спросила я.

– Они поехали домой, – сказал доктор Грег. – Я им посоветовал. Они были здесь всю первую неделю, но ты должна понимать, как тяжело им давалось каждый раз объяснять тебе одно и то же. Если ты считаешь, что он и должны вернуться, я тотчас же им позвоню…

– Но завтра я об этом уже не вспомню, так?

– По правде говоря, сейчас им не нужно здесь быть, – сказала Грег. – Их присутствие никак не поможет в твоем лечении.

– Я могу им хотя бы позвонить?

– А ты действительно этого хочешь? – спросил он. – Подвергнуть пожилых людей тяжелому эмоциональному испытанию? Они и так знают, что с тобой все хорошо.

– Вы нашли какое-то новое значение для толкования выражения «все хорошо», – сказала я. – Разве ж у меня все хорошо?

– Они знают, что ты в безопасности и получаешь квалифицированную медицинскую помощь, – сказал он.

– Мне даже температуру не измерили, – заметила я.

– Современные датчики, которыми нашпигованы стены этой палаты, получают эту информацию дистанционно, – сказал он. – И не только эту. Хочешь поесть?

– Что на этот счет говорят ваши датчики?

Он улыбнулся.

– Такими данными они не располагают. Так что насчет хорошего гамбургера и колы?

– А вы точно доктор? – спросила я. – Или все настолько плохо, что вредная еда уже не сделает мне хуже?

– Я считаю куда более значимым, что это привычная и вкусная еда, – сказал он. – А вред… в общем-то, его наверняка преувеличивают. По крайней мере, я не думаю, что один гамбургер и стакан газировки могут нанести непоправимый вред здоровью. Конечно, злоупотреблять не стоит, но в небольших дозах и яд может послужить лекарством… Так удалось мне тебя уговорить, Бобби?

– Считайте, что удалось, – сказала я. Особого голода я не чувствовала, но понимала, что поесть все-таки надо.

Хуже от этого точно не станет. А если они захотят что-то подмешать в еду…

С другой стороны, у них есть наверняка и более простые способы меня отравить. Если есть такое желание…

И все же, у меня было ощущение… нет, не дежавю. Ощущение какой-то неправильности всего происходящего. Мои уехавшие родители, особенно мама, которая никогда бы меня не оставила. Какая-то крутая частная клиника в Городе… Допустим, за благотворительным фондом, который оплатил мое здесь пребывание, теоретически мог стоять мой отец, не папа Джон, а другой, но только теоретически. Все это было непохоже на обычное поведение моих родителей.