– Разводимся, – повторил Барт, подумав, что мальчик не понял, о чем речь.
– Почему? – Джон стоял очень прямо, и голос его звучал твердо.
По лицу Барта промелькнула тень, но тут же исчезла, и уже приторно-фальшивым тоном он ответил:
– Когда люди любят друг друга, они женятся. Иногда они перестают любить друг друга, и тогда им лучше разойтись. Это называется разводом.
– Ты поймешь, когда вырастешь, – натянуто проговорила Сильвия.
– Да, – подтвердил Барт.
За окном залаяла собака Хаспера.
– Когда? – переспросил Джон.
– Когда вырастешь, – повторил Барт.
– Нет, когда вы разводитесь?
– Мама уезжает сегодня после обеда.
– Джон, дорогой, но на тебе это не слишком отразится, – сказала Сильвия. – Ты будешь учиться в хорошем интернате, мы уже договорились.
Джон промолчал.
– Мама забирает Карлу, а ты, надеюсь, в перерывах между учебой и лагерем будешь со мной.
Джон издал какой-то звук, шумно выдохнул воздух и повернулся к матери.
– Ты берешь Карлу?
– Да.
Вдруг ему пришло в голову, что мать оставляет себе Карлу просто потому, что любит ее больше. Эта мысль настолько его ошеломила, что он потерял дар речи.
– Не переживай, – сдерживая волнение, проговорил Барт. – Мы с тобой будем жить замечательно.
– И ко мне как-нибудь приедешь, – добавила Сильвия.
– Нет, – еле слышно произнес Джон.
– Что, дорогой?
– Никогда! – с трудом выдавил Джон.
– Джонни! – воскликнула Сильвия, поднимаясь с кресла. – Пожалуйста, не надо так!
Она притянула его к себе, и он против своей воли на какое-то мгновение прижался щекой к ее груди, вдыхая знакомый аромат духов, но тут же отстранился.
– Не стоит огорчаться, – сказала она. – Ты скоро станешь взрослым, и мы будем часто видеться.
Джон ничего не ответил; он плакал и, пытаясь сдержать слезы, часто-часто всхлипывал.
– Мы не будем скучать вдвоем, – робко пытался утешить его Барт.
Джон молча глядел то на мать, то на отца. Потом вдруг взвился и опрометью помчался к себе. Он слышал, как вскрикнула мать, но не остановился и, вбежав в свою комнату, запер дверь.
Скоро слезы высохли; более того, он чувствовал, что у него пересохло во рту. Ему почудилось, что следом за ним в комнату проник приторный запах духов и пропитал здесь каждый предмет.
В тишине он услышал шаги матери и стук в дверь. Он не ответил.
– Джонни! – позвала она. – Впусти меня. Он лежал и молча сжимал кулаки.
– Пожалуйста! – попросила она.
Где-то сильно хлопнула дверь, и послышались шаги Барта.
– Оставь его в покое, черт возьми!
С моря доносились глухие, зловещие удары волн о скалы. Джон перевернулся на спину и лежал, глядя в потолок и стараясь не шевелиться. «Пусть она думает, что я умер, – твердил он про себя. – Пусть думает, что я умер». По потолку шла длинная трещина со множеством ответвлений, напоминавшая изображение реки на карте. Тарзан со своей лунной невестой мог бы пуститься по ней в плавание на выдолбленном каноэ, и Джон отправился бы с ними; они бы неслись через пороги, мимо кишащих в мутной воде крокодилов, а с берега раздавались бы хриплые крики диких кошек. «Держись, Джон!»– сказал бы ему Тарзан. «Вперед! – прозвенел бы голос лунной девушки, которая во всем была похожа на Молли. – Вперед, к лунным горам!»
Через некоторое время Джона разбудил стук хлопнувшей двери и шум отъезжающего автомобиля. Он понял: уезжает мать. Его первой мыслью было, что этого не может быть, что сейчас раздастся стук в дверь, и она войдет в комнату в своем голубом платье, окутанная ароматом духов. Но ничего не произошло. Ему отчаянно захотелось помчаться следом, что есть силы бежать за машиной, но его не пускала гордость. Он остался лежать неподвижно и в конце концов опять заснул.
Проснулся он словно от толчка. Было совершенно темно, и кто-то ломился в дверь. На какое-то мгновение все стихло, потом прозвучал голос отца:
– Джон! Впусти меня!
Джон лежал без движения и молчал, затаив дыхание.
– Пожалуйста! – повторил отец. Джон не отвечал.
– Джон, – взмолился Бартон, – с тобой все в порядке?
– Да, – проговорил мальчик.
– Я хочу поговорить с тобой, сын. Позволь мне войти!
– Нет!
– Почему? – в голосе Барта послышалось отчаяние.
– Потому что я хочу побыть один, – спокойно ответил Джон.
– Ладно! – разозлившись, бросил Барт и стал спускаться по лестнице.
Джон продолжал лежать в темноте. За окнами свистел ветер, раскачивая голые ветви деревьев, грохотал прибой.
В три часа утра в дверь опять постучали, затем раздался какой-то утробный звук, похожий на звериный вой, от которого Джон задрожал и резко приподнялся. Наступила тишина, затем звук повторился: то ли всхлипывание, то ли шепот, то ли стон раненого. Джон вскочил и распахнул дверь. В комнату ввалился отец и, наткнувшись на кровать, упал на нее. Он все еще был в форме. Когда Бартон обернулся, в слабом свете, проникавшем из холла, Джон увидел, что отец плачет. По комнате распространился запах виски. У Джона сперло дыхание.
– Мы с тобой! – воскликнул Бартон с достоинством, внезапно выпрямившись.
– Да, – ответил Джон.
– Мы сами…
Последовала пауза, Бартон, казалось, погрузился в глубокое раздумье.
– Мы сами… – повторил он, – Мы сами по себе и ни от кого не зависим.
– Да, – сказал Джон.
Отец повернулся на спину и изрек:
– В женщинах не нуждаемся.
– Да, – согласился Джон.
– Хватит споров, – продолжал Бартон. – Хватит драк. И хватит проклятых рогоносцев. Ты знаешь, что это такое?
Двумя пальцами он изобразил у себя над головой рожки.
– Нет, – сказал Джон.
– Тебе и не надо знать, еще рано.
Джон ничего не ответил.
– В жизни всякое бывает, – вздохнув, сказал Бартон. – Даже с хорошими людьми. Когда-нибудь ты это узнаешь.
Джон промолчал.
– Ты слышишь меня?
– Да.
– Сильвия в общем хорошая женщина. Я потерял деньги, все из-за чертовых денег. Победитель забирает все, проигравший плачет.
– Наверное, – сказал Джон.
– Женщину просто так, без денег, не удержать. Нищета противна женской натуре. Она уходит к тому, кто предлагает наивысшую цену.
Ответа не последовало.
– На такую женщину всегда найдется претендент. А третий лишний.
– Лишний, – повторил Джон, не понимая смысла сказанного.
– Доморощенный философ в третьем поколении, – сказал Барт. – Это я. Тебе повезло. Ты можешь начать все с нуля.
– Да.
– Ступай вверх по лестнице, мальчик. Снизу вверх, а не сверху вниз. Вот так, сэр. Понимаешь?
– Да, – повторил Джон.
– Хорошо. Но не в этом дело. Весь вопрос в том…
Бартон сделал усилие и приподнялся на руках.
– Дело в том, – еще раз произнес он, – дело в том, что нам с тобой не надо волноваться. Никаких волнений. Все кончено.
Свесив ноги с постели, он попытался встать, но не смог и повалился снова.
– Дай мне руку, а, сынок? – попросил он.
Подав отцу руку, Джон другой ухватил его чуть повыше локтя. Рука отца оказалась поразительно тонкой и слабой. С трудом поднявшись, Барт оперся на плечо сына и, еле держась на ногах, сказал:
– Спасибо, сын. Только не думай, что я пьяница, ясно? Просто сегодня особый случай. Очень особый. Ты помоги мне спуститься, и я буду в порядке.
Перед самым рассветом Джон проснулся в сильном ознобе. В комнате было очень холодно. В доме стояла полная тишина, только за окном слышался шум ветра и волн, вой собаки Хаспера. Джон отправился к Барту. Тот лежал с раскрытым ртом, раскинув руки и не двигался. Одеяло сбилось в сторону. На простыне виднелись следы пролитого виски, бутылка валялась тут же. С ужасом подумав, что он умер, Джон замер; прислушался, ловя его дыхание, но доносились лишь звуки ветра и собачий вой.
– Папа! – крикнул он, бросаясь к отцу. – Папа, проснись!
Барт застонал, но остался недвижим. Обрадованный уже и этим слабым признаком жизни, Джон оставил попытки его разбудить. Он накрыл отца одеялом и стоял рядом с пустующей кроватью матери, дрожа от холода. Он сообразил, что, должно быть, погасла печка и, взяв со столика спички, стал ее разжигать. Но фитиль не загорался. Обнаружив пустой бак, он пошел в гараж и принес оттуда канистру с керосином. Барт лежал все в том же положении, но, судя по вздыманию грудной клетки, дышал. Джон почувствовал облегчение. Наладив печку, он поднялся к себе и лег спать.