— Живём, ребята! — радовался Шпаков.

С неделю всё было спокойно. Однако все в группе понимали, что такую «наглость», как сброс груза, враг не простит.

…На очередное дежурство отправились Ридевский, Зварика, Целиков и Овчаров. Вскоре после этого у железной дороги появились солдаты, которые потянулись в сторону станции Шиллгаллен[19].

— Никак блокируют нашу позицию, — забеспокоился Шпаков.

Когда район, где находились наблюдатели, был оцеплен, началось прочёсывание. Одна за другой три цепи двигались от кромки леса у деревни Бюргсдорф[20] между «железкой» и шоссе Кёнигсберг-Тильзит и сходились у Шиллгаллена.

Через некоторое время послышалась стрельба. Судя по звуку, стреляли из ППШ. Следом — взрывы гранат. Снова застрочил ППШ. Потом замолк. Затрещали шмайссеры, несколько очередей послал пулемёт МГ. И — тишина…

Мучаясь от неизвестности, сидели на «базе». А ночью вернулись Ридевский, Овчаров и Целиков. Каждый прятался, где мог. Один — на дереве, другой — под выворотнем.

— А Юзик, похоже, погиб…

Шпаков решил опять на время покинуть этот район. Друг за дружкой двинулись на юг. Когда вышли на просеку, по которой обычно ходили к месту наблюдения, шедший первым Мельников вдруг увидел что-то белое. Оказалось, это Юзик. В одном нательном белье, он был повешен на дереве вниз головой. На шее — табличка с надписью по-немецки: «Так будет с каждым из вас»…

Юзик был самым «старым» из них. Двадцать девять лет…

Чем ближе подходили к Гольдапу, тем больше видели войск и техники. Устанавливали, что за части, номера, состав. И, постоянно маневрируя, находили возможность передавать эти данные Центру.

Погода испортилась, постоянно шли дожди. Особенно неуютно было по ночам. А костёр разжечь нельзя. Особенно страдала Зина. В своё время она обморозилась, и теперь её пальцы на холоде сразу болезненно немели. При работе на ключе руки плохо слушались.

Первый заместитель командира группы «Джек» Николай Шпаков.

В середине октября Шпаков решил возвращаться в район Гросс Скайсгиррена. Группа приняла это известие без радости. Ведь линия фронта — совсем рядом. И если начнётся, наконец, наступление, то через день-два встретили бы своих. Но во время очередного сеанса связи командование попросило усилить наблюдение за перемещением немецких войск. И, с трудом передвигая ноги, снова двинулись на север…

16 октября небо на востоке вдруг озарилось всполохами, донёсся гул орудий.

— Началось! — радостно сказал Шпаков.

Все сразу повеселели. Как потом стало известно, 18 октября войска 3-го Белорусского фронта уже пробились к Гумбиннену[21]. Разведчики видели потоки беженцев с колясками и узлами. Однако 27-го наступление прекратилось, захлебнувшись в крови. На родной земле немцы бились яростно. К тому же наступающим приходилось преодолевать бесконечные траншеи, рвы, минные поля, брать с боем всё новые и новые доты, дзоты, превращённые в опорные пункты хутора. В общем, советское командование определило Гумбинненскую операцию как разведывательную. А раз так, группа «Джек» должна была оставаться в Пруссии.

Осеннее наступление Красной армии, которого так ждали «джековцы», продолжалось всего две недели. Встреча со своими не состоялась.

…Каждый новый километр давался всё тяжелее. С голодухи опять рисковали. Аня и Генка заходили на хутора под видом беженцев и просили дать что-нибудь съестное. К счастью, девушка и пацан не вызывали у селян подозрений.

Три-четыре перехода оставалось до главного ориентира — железной дороги Кёнигсберг-Тильзит. Шпаков объявил привал. Но вскоре выяснилось, что место для днёвки выбрали более чем опасное. В лесу расположилась колонна танков и самоходных орудий. «Джековцы» боялись даже громко дышать.

Вечером с Балтики наплыли тучи, заморосило. Вышли на просеку, осторожно двинулись по ней. И вдруг на пересечении с другой просекой раздалось:

— Хальт[22]!

Загремели выстрелы…

Когда всё стихло, выяснилось, что в суматохе пропал Шпаков. А Ридевский так повредил левое колено, что теперь мог передвигаться только ползком.

— Ну, что будем делать? — спросил Мельников, когда все снова собрались в одном месте. После исчезновения Шпакова командиром группы автоматически стал Иван Иванович.

В спецгруппах есть негласный закон: если боец не может больше двигаться, он принимает последний бой, до конца оставаясь верным воинскому долгу и чести разведчика-десантника. Называя эту традицию «законом совести», каждый принимал решение самостоятельно. И всё-таки не та сейчас ситуация, решение должно быть неординарным.

— Как командир, принимаю решение, — прервал затянувшееся молчание Мельников. — Кто-то остаётся с Ридевским, чтобы помочь ему дойти до «почтового ящика» номер два. Там и встретимся. Кто останется?

Снова молчание. Каждый понимал, что остаться без связи, еды, возле боевых позиций врага — это участь смертника.

— Ладно, — сказал Генка. — Я с ним останусь. Как-никак, мы с Напкой вместе начинали в Белоруссии. Так что, если придётся, здесь вместе и закончим.

Остальные почувствовали себя виноватыми. Да, все мы обречены. Если не пуля, так голод и холод доконают. И всё же в группе чуть больше жизни, чуть крепче надежда.

Ридевскому и Генке оставили немного провизии, аптечку и даже пачку сигарет, хотя они и не курили. Несколько ободряющих слов на прощание — и группа ушла. А Генка потащил Ридевского глубже в лес. Тот в два раза его тяжелее. Генка же и без того еле ходил…

Замаскировавшись, стали следить за просекой, полагая, что если группа нарвалась на засаду, то утром та снимется. И точно, с рассветом появился небольшой отряд. Все в чёрном, на левом рукаве — белая повязка. Фольксштурмовцы, для них этот лес — дом родной.

Днём Генка вырезал крепкую орешину с рогулькой, которая стала для Ридевского костылём. И вечером потихоньку пошли. Идти старались по окраине леса, вдоль просек.

Сначала Генка проходил какое-то расстояние, высматривал, нет ли чего подозрительного, затем возвращался за Ридевским. Порой приходилось тащить его волоком…

На привалах обсуждали: что же случилось с Колей? Если убит, мы бы его обнаружили. Если ранен — отозвался бы на наши голоса. Может, во время перестрелки он просто отклонился в сторону и отбился от группы? Тогда он тоже придёт к «почтовому ящику» № 1 или № 2. Лишь годы спустя они узнают, что тяжело раненый Шпаков застрелился, чтобы не попасть в плен…

Когда доковыляли до хутора Альт Киршнабек[23], решили попытаться раздобыть хоть какой-то еды. Ридевский остался на опушке, Генка пошёл к самому скромному дому. Долго наблюдал за ним — кроме двух женщин и девушки никого вроде нет. Возвратился за Ридевским. Подобравшись к дому, тихонько постучали в окно.

Из-за этого памятника в честь Николая Шпакова кое-кто чуть не вылетел из комсомола.

Переводчик группы «Джек» Наполеон Ридевский.

— Кто там? — послышался немолодой голос.

— Не бойтесь нас, — ответил по-немецки Ридевский. — Нам бы немного хлеба.

— Хлеба нет, но что-нибудь придумаем. Заходите.